read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:

ЭТО ИНТЕРЕСНО

Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


Вьется змеей половецкий аркан,
Крылья сложил и прицелился кречет,
Плещется боль окровавленных ран
Испить шеломом воды из Дона,
О край степи копье переломить,
Князь-Игоря полки идут изгоном
Течет неспешно летописей нить
Тихий Дон… Лихие атаманы
Горячат нагайкою коней,
Янычаров блещут ятаганы,
Гул орудий чаще и плотней…
Громом пищалей камыш потревожен,
Пенят волну боевые челны,
Сабли забыли убежища ножен,
Кубки янтарною влагой полны
Мятежны духом сыны России,
На каждый век приходится смутьян
Горячей кровью плаху оросили
Кондрат Булавин, Стенька, Емельян
Тихий Дон… Стучится век двадцатый,
Лихолетий полоса и смут
Рвут шрапнели курени и хаты,
Пули сеют и клинками жнут…
Сотня из яра выходит наметом,
Кони теряют своих седоков,
Плавятся в злобе стволы пулеметов
Новые записи в книгу веков
От тех пожарищ чадят уголья,
И тянет дымом выжженных жилищ,
И ноет сердце застарелой болью:
Кто прав тогда был, кто остался нищ?
Речка Сухая Верейка своему названию не соответствовала: ее поросшие камышом берега были заболочены. Когда-то здесь в изобилии водилась всякая водоплавающая птицаи прочая живность, но война спугнула птиц с насиженных мест — они улетели, предоставив людям играть на берегах Сухой Верейки в смертельную игру под названием «война». И люди играли, перекатывая по болоту полуторатонные орудия, перебрасываемые с одного танкоопасного направления на другое.
Дементьев навидался всякого, но июльские бои на Дону запомнились ему как самые ожесточенные за все четыре года войны. Армейская группа «Вейхс» упорно рвалась к Дону, стремясь переправиться на его левый берег, а противостоявшие ей советские войска не только оборонялись, но и пытались перейти в контрнаступление. В результате все свелось к взаимному перемалыванию сил: противники схлестывались, усеивая степь трупами солдат и остовами сгоревших танков, отходили, получали пополнение и снова сходились. Катуков, мастер танковых засад, наносил наступающим немцам серьезные потери, но появлялись «Ю-87» — «лаптежники», как их называли за обтекатели неубирающихся шасси, — и сравнивали счет. Немецкая авиация буквально ходила по головам, стаи «мессершмиттов» и «юнкерсов» непрерывно висели в воздухе и сводили на нет любой успех наших танкистов, а «сталинские соколы» появлялись в небе редко и в небольшом числе. Катуков теребил всех, кого мог, требуя прикрытие с воздуха, однако его 1-йтанковый корпус не получал больше десятка истребителей, которых никак не хватало для надежного «зонтика».
И обильно лилась в донских степях русская кровь…* * *
Над полем стлался дым — там горели шесть немецких танков, но из-за холмов ползли и ползли новые, и мелькали за танками горбатые от заплечных ранцев фигуры немецких автоматчиков.
На переправе через Сухую Верейку мотострелковая бригада 1-го корпуса Катукова угодила под массированный авианалет и понесла большие потери, а танки попали на мины— правый берегреки представлял собой сплошное минное поле. Немцев потеснить удалось, но они быстро оправились и контратаковали, стараясь загнать русских в реку. Подтянувшийся артдивизион с ходу вступил в бой: немцев надо было сдержать до подхода танков второго эшелона.
Немцы шли и шли. Горели земля и небо, густые облака пыли, поднятой разрывами снарядов и мин, заволакивали все вокруг. Батарея Дементьева стреляла, не считая снарядов — их щедро подкидывали артиллеристам танкисты, чьи машины вышли из строя, не успев расстрелять запасные боекомплекты. Пространство и время, перевитые грохотом орудий и лязгом стали, слились перед глазами Павла в сплошную огненную карусель. Временами ему казалось — все, конец, раскаленные докрасна стволы пушек вот-вот начнутразваливаться на куски, а его усталые батарейцы, едва успевавшие в короткие минуты затишья запить ржавый сухарь глотком теплой воды из фляги, без сил лягут на землю. И поэтому он даже не сразу поверил своим ушам, услышав позади огневой позиции батареи рычание танковых моторов.
«Наши, — с облегчением подумал лейтенант. — Наши! Ну, гады, теперь держитесь!».
Однако радость была преждевременной — не успели подоспевшие танки развернуться в боевой порядок, как откуда-то с визгом понеслись немецкие снаряды. Вспыхнула одна «тридцатьчетверка», другая, третья — танковая атака захлебывалась. «Откуда они бьют? — лихорадочно соображал комбат, шаря биноклем по затянутому дымом полю. — Где, где притаились эти противотанковые «змеи»? Ни лесочка, ни кусточка — голая степь кругом. Но ведь бьют, сволочи, да еще как метко…».
Он попытался связаться с выдвинутым вперед наблюдательным пунктом батареи — может, они что-нибудь видят? — но полевой телефон молчал: как всегда, связь оборвалась в самый неподходящий момент.
— Селиванов! — крикнул он, найдя глазами сержанта-связиста.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Дуй на эн-пэ, проверь линию. Связь, сержант, связь! Видишь, что творится? — он показал на горящие танки. — Давай связь!
Связист, пригибаясь и поминутно приникая к земле, бросился выполнять приказание и пропал. Минуты тянулись, летели немецкие снаряды, загорелся четвертый танк, а связи все не было. Наконец Селиванов вернулся и, пряча бегающие глаза, доложил, что заблудился и не смог добраться до наблюдательного пункта.
И тут Павел не выдержал — прорвалось многочасовое напряжение. Он развернулся, молча врезал Селиванову в ухо и выдохнул яростно:
— Иди снова! И если не будет связи, лучше не возвращайся!
Сержант исчез, будто сдутый ветром, а у огневой позиции батареи резко затормозил, лязгнув траками, легкий танк «Т-60».
— Браток, — прохрипел высунувшийся из люка капитан-танкист, — сделай что-нибудь! Комбриг по радио орет «Наступайте!», а как? Горим, как шкварки! Заткни ты эту батарею, Христом-богом прошу!
«Где бы я сам поставил орудия? — прикидывал Павел, снова и снова вглядываясь в степь. — А вон там, возле вон тех бугорков, похожих на бородавки. Танки попали под огонь в лощине, а оттуда она видна как на ладони». И вдруг он отчетливо ощутил себя немецким офицером в мышиного цвета мундире, стоящим возле своих орудий там, между холмов-прыщей, и подающим лающие команды своим артиллеристам. Теперь комбат не сомневался: вражеская батарея именно там, где он и предполагал.
И уже через пару минут, внимательно присмотревшись, лейтенант увидел между этих проклятых бугорков приземистый силуэт немецкой противотанковой пушки, сливавшийся с выгоревшей степью.
— По батарее, фугасным, буссоль… уровень… прицел… трубка… веер параллельный, батарея, залпом, один снаряд, огонь!
Они проутюжили бугры беглым огнем так, что там не осталось ничего живого. Во всяком случае, немецкая батарея заткнулась и больше не подавала признаков жизни.
А через несколько дней, во время краткого перерыва между боями, к Павлу подошел Богатырев и сказал негромко, отозвав Дементьева в сторонку:
— Дело у меня к тебе, командир. Вот, почитай, — с этими словами наводчик протянул комбату небольшой листок помятой бумаги.
Бумажный клочок оказался докладной запиской на имя старшего лейтенанта Рябкова, офицера фронтовой контрразведки, подписанной «Черным». И в записке сообщалось, что командир второй батареи 461-го артиллерийского дивизиона лейтенант Павел Дементьев применяет рукоприкладство по отношению к своим солдатам, что является недопустимым для советского офицера.
— Откуда это у тебя? Кто этот «Черный»? Знакомый почерк…
— Селиванов. Он вчера ровик копал для телефонного аппарата; я подошел, попросил закурить. А он мне и говорит: «Возьми в моей шинели, там у меня кисет, вон она, шинель». Я полез в карман за кисетом, а оттуда и выпади это сочинение. Так что остерегись, комбат. Сам знаешь, как у нас судьбы ломают: был человек — и нет его.
Это Павел знал, как знал и то, что особисты не столько ловят немецких шпионов, сколько выискивают крамолу среди своих. И вот этого он понять не мог. Дементьев считал,что если хочешь проверить человека, то дай ему винтовку, посади в окоп и посмотри, как он будет себя вести, когда на него пойдут танки. А дознаваться, что мать рядового Иванова в империалистическую войну была медсестрой, выхаживала в госпитале раненых офицеров, ставших потом белогвардейцами, и тем самым обвиноватила перед Советской властью весь свой род до седьмого колена — это бред. И поэтому Павел предпочитал не пересекаться с особистами: у него своя работа, у них — своя. Однако на сей раз он пошел к Рябкову и отдал ему «сочинение», коротко пояснив, как было дело, и предоставив контрразведчику самому разбираться со своим незадачливым «сотрудником».
Внешне Дементьев своего отношения к Селиванову не изменил, но про себя решил, что пристрелит его на месте, если тот еще хоть раз не выполнит боевой приказ. И связистэто словно почувствовал, и старался не попадаться комбату на глаза.* * *
Перерывы между боями были коротки, но все-таки они были. Мотострелки отдыхали в селах Каменка, Большая Верейка, Муравьевка, Озерки — отсыпались, мылись, брились, стирали белье. К постирушкам подключались местные женщины; они приносили нехитрую домашнюю снедь, и тогда батарея напоминала цыганский табор.
И была шалая любовь — девушки дарили ее батарейцам, истосковавшимся по женской ласке. Бархатными ночами брачным ложем невенчанных свадеб служила душистая степная трава, и пели соловьи, и светила луна, и шептали девичьи губы горячечное «Люблю…». Но стояла в изголовье бледная тень, и щерила в ухмылке гнилые зубы, и поигрывала смертной косой. Знал воин, что завтра любая из тысяч пуль, свистевших над донскими степями, может найти его сердце; и знала девушка, что черная капля бомбы, выпавшая избрюха железной птицы с крестами на крыльях, не сегодня-завтра может проломить крышу хаты и похоронить под горящими обломками стен женщину, созданную любить и продолжать жизнь. И знание это разбавляло терпкой горечью сладость поцелуев.
Поутру уходили воины навстречу Зверю, а через положенный срок в селах, которые они сумели защитить и сберечь, рождались дети. И матери умудрялись поднять и вырастить этих детей — и в лихую военную годину, и в послевоенное голодное время. И подрастали сыновья, и перерастали своих отцов, навек оставшихся двадцатилетними.
А Павел заметил странную вещь: никто из его бойцов, жарким летом сорок второго года испивших в этих местах любовный напиток, не пережил года сорок третьего. Неужто чуяло женское сердце-вещун, над кем из солдат уже нависла тень смерти, и подсказывало степным ворожеям, кому подарить любовь, чтобы не переломилась малая веточка могучего дерева русского рода-племени, а продолжилась, выбросив новый побег? И лейтенант всерьез порадовался, что колдовская эта любовь обошла его стороной.* * *
У села Чуриково артдивизион попал под жесточайшую бомбежку, и была она самой страшной из всех пережитых Павлом и до, и после. Походная колонна грузовиков и танков 89-й бригады переправилась через реку и шла на подмогу наступающим частям корпуса, когда небо над ней подернулось черной сыпью немецких самолетов. Их было не меньше полусотни, и десяток тридцатисемимиллиметровых зениток не мог остановить эту армаду.
Самолеты пикировали почти вертикально, с душераздирающим воем включенных сирен — «труб Иерихона», — и шасси «юнкерсов» напоминали хищные когти, готовые рвать людей на части. Танки расползались в разные стороны, солдаты горохом сыпались из машин, ища хоть какого-нибудь укрытия. «Поганое это дело — попасть под бомбежку в голой степи, — припомнились Дементьеву слова Мироненко, начальника штаба дивизиона. — Торчишь, как вошь на блюде, и ждешь, пока тебя сверху не прижмут к ногтю».
Бомбы падали. Земля стонала и содрогалась, словно беспощадно избиваемое живое существо. Памятуя старое правило «в одно и то же место снаряд дважды не попадает», Павел и комиссар батареи Александр Федоров укрылись в свежей воронке, еще истекавшей дымом, и время от времени высовывались оттуда посмотреть: кончилась вся эта свистопляска или еще нет? И прямо на глазах у комбата бомба попала в танк, тщетно пытавшийся спрятать от крестатых воющих коршунов свое бронированное, но такое уязвимое для воздушного врага тело.
Танк лопнул, как яйцо под ударом молотка, и взорвался. Из дымно-огненного клубка, вспухшего на месте машины, вылетел каток и взвился высоко в небо, словно фантастический летательный аппарат. Достигнув верхней точки своей траектории, каток замедлился, а затем со свистом устремился вниз. И Павел вдруг отчетливо увидел направление его падения — слабо светящуюся нить-дорожку, еще не проложенный воздушный туннель, упиравшийся в воронку, где прятались они с политруком. И не только в воронку, а именно в тот ее склон, на котором они лежали. И лейтенант — почти неосознанно, подчиняясь внутреннему импульсу, — схватил Федорова за плечо, перебросился вместе с ним к противоположному краю воронки и прижался к горячей земле, еще выдыхавшей жар недавнего взрыва.
В следующую секунду каток врезался туда, где они только что лежали, и вонзился в землю почти целиком, словно марсианский цилиндр из книги английского писателя Уэллса, которую Павел читал, учась в школе.
— Повезло нам с тобой, Паша, — политрук вымученно улыбнулся, стряхивая песок с гимнастерки. — А ведь чуть не отдали богу душу…
— Раз повезло, — отозвался Павел, поправляя фуражку, — значит, еще повоюем, Саша.
Тем временем налет кончился, офицеры вылезли из воронки, и Дементьев увидел, что очень многим повезло куда меньше — по всему полю, разматывая шлейфы черного дыма, горели танки и автомашины, и лежали среди бомбовых воронок изувеченные трупы наших солдат. А неподалеку, прислонившись к перевернутой взрывом зенитке, сидел на земле раненый командир зенитного дивизиона, плакал и ругался черными словами от злости и бессилия…
Дивизион понес большие потери — первая батарея потеряла два орудия, разбитых прямыми попаданиями, погиб комбат-один Хацкевич, досталось и третьей батарее Власенко. Второй батарее повезло — были раненые, но погиб только один человек: наводчик Богатырев, всего лишь один день не доживший до «искупления вины перед Родиной» и получения звания младшего лейтенанта, присвоенного ему по ходатайству Дементьева «за мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками». Погибших похоронили в братской могиле; туда же бережно опустили голову Богатырева — это было все, что от него осталось.* * *
Заминка у села Чуриково и понесенные там потери привели к тому, что наступление корпуса сначала замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Немцы подтянули свежие силы и перешли в контрнаступление, тесня мотострелковую бригаду к Сухой Верейке.
Павел потерял счет отбитым атакам, подожженным танкам и выкошенным цепям автоматчиков. Батарея то и дело меняла огневые позиции, расчеты изнемогали от жары и усталости, а немцы все лезли и лезли. Даже без бинокля Павел отчетливо видел их пьяные лица и перекошенные рты — перед атакой солдаты вермахта до ноздрей накачивались шнапсом. В окопах мотострелков то и дело вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки, в которых шло в ход все, вплоть до ножей и зубов. Рабы Зверя были хорошими воинами, они умели драться, и победа над ними давалась нелегко.
Бригада медленно отступала. Отступала, цепляясь за каждую ложбинку, за каждый бугорок, но все-таки отступала, выгибаясь под железным натиском завоевателей, — у любой силы сопротивления есть свой предел. А перед нашим передним краем, за холмами, уже сжимался бронированный кулак — немцы готовили решающий удар, который должен был стать последним.
Цепи наступавших немцев в очередной раз залегли. Дементьев с наблюдательного пункта прикинул расстояние, разделявшее залегших немецких автоматчиков и его батарею, и понял, что надо снова переносить огневую — между артиллеристами и пехотой противника нашей пехоты уже не было, а дивизионное орудие «ЗИС-3» — не самый лучший инструмент для рукопашной.
И тут сзади к высотке, на которой располагался наблюдательный пункт, подлетели грузовики с рядами наклонных рельсов, установленных вместо кузова. И Дементьев узнал в них «РС» — «катюши», о которых он много слышал, но еще ни разу не видел «живьем», в действии. «Катюши» быстро, четко и слаженно развернулись и всем дивизионом дализалп по холмам, где стягивались, готовясь к сокрушительной атаке, немецкие танки и пехота.
Около сотни огненных стрел с ноющим ревом сорвались с направляющих и вонзились в холмы. Над холмами встала стена разрывов, слившаяся в сплошное бурое облако. Облако росло, набухало, и вдруг приняло очертания громадного зверя — дракона, вставшего на дыбы. Дракон выгибал шею, разевал пасть и, наверно, рычал, но его рычания не былослышно из-за непрерывного грохота рвущихся реактивных мин. Огненные стрелы вонзались и вонзались в грудь Зверя, вонзались одна за другой, били и рвали его, и драконне выдержал — дрогнул и расползся, вновь превратившись в бесформенное коричневое облако, поджариваемое снизу высокими языками пламени.
А затем лейтенант услышал слитный гул десятков танковых двигателей — шли наши танки. Катуков внимательно следил за ходом сражения, сумел переломить битву внезапным ударом «РС» и теперь ввел в действие свой танковый резерв, развивая успех.
Противник отступил так поспешно, что его отступление скорее напоминало бегство. А Дементьев побывал там, куда пришелся удар «катюш», и не мог сдержать мстительной радости при виде спекшейся почерневшей земли, усеянной скелетами сгоревших немецких танков и обугленными трупами не наших — теперь уже не наших — солдат. «Это вам сдача за Чуриково, — думал лейтенант, осматривая следы побоища. — Эх, вот всегда бы так…».
Он еще не знал, что в скором будущем у него самого будут в руках огненные стрелы «РС», и что он сам будет метать их в грудь Коричневому Дракону, приползшему на русскую землю, — метать до тех пор, пока этот кровожадный Зверь не сдохнет в своем собственном логове.* * *
В августе сорок второго года войска Воронежского фронта, еще толком не умевшие наступать и наносить танковые удары кулаком, а не растопыренными пальцами, перешли к обороне. Выдохлись и остановились и немцы: лучшие силы вермахта были брошены на юг — на Сталинград. Потрепанный корпус Катукова был выведен в резерв Ставки, а лейтенант Дементьев за бои в Придонье получил свою первую награду — медаль «За боевые заслуги» — и звание старшего лейтенанта. Вообще-то, как чуть виновато сообщил ему Мироненко, его представляли к ордену Красной Звезды, но где-то кто-то что-то перепутал. К путанице этой Павел отнесся философски — не впервой.
— Война, я так думаю, не скоро кончится, — сказал он начальнику штаба, — так что орден я еще заработаю, и не один. — И, чуть подумав, добавил: — Если, конечно, жив буду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. КОРПУС ЗАДАЧУ ВЫПОЛНИЛ
В заколдованных болотах там кикиморы живутВ. Высоцкий
Гать-жердянка дышала под ногами и прогибалась под колесами пушек и грузовиков как живая спина неведомого зверя огромных размеров. Фонтанчики болотной воды били из щелей между бревнами, вымачивая полы шинелей проливным дождем, только льющимся не сверху, а снизу. По обеим сторонам дороги тянулись леса — густые, непролазные. «Втаких вот лесах, — думал Дементьев, — испокон веку гнездились лешие: угукали, пугая путников, заигрывали с кикиморами болотными и переселялись на страницы сказокПушкина. И не всякий человек отваживался войти в такой лес ночной порой…».
Для кикимор места эти и в самом деле были походящими — деревья уходили ногами корней в мшистое болото, расчерченное многочисленными ручейками и речушками; воздух был пропитан влажной моросью, каплями оседавшей на холодном металле оружия. Проехать по мокрой лесной дороге на простой телеге — уже проблема, а протащить по ней танк или тягач с пушкой на прицепе — почти неразрешимая задача. Но именно «почти» — в дремучих лесах под Калинином звонко стучали топоры, и вытягивались десятки километров гатей, по которым шла тяжелая техника. Шла по ночам — леших с кикиморами не опасались (в конце концов, наша нечисть, родимая, русская), а вот с господством в воздухе немецкой авиации приходилось считаться. Узкие гати запросто могли стать многокилометровыми кладбищами для наших войск, застигни их здесь среди бела дня воздушный налет.
Солдаты рубили деревья с веселой побранкой и прибауткой «Мужика греет не шуба, а топор!». И не только солдаты — в «ударном лесоповале» участвовали и офицеры, словно в аврале на боевом корабле. И техника шла, одолевая километр за километром; шла по ночам, при тусклом свете синих фонариков, укрываясь днем в лесных массивах; шла соскоростью пешехода, но все-таки шла, упорно пробиваясь в район сосредоточения.
Первый танковый корпус Катукова был преобразован в третий механизированный корпус. В его состав вошли дополнительные части, усилившие ударную мощь соединения в несколько раз, а 1-я мотострелковая бригада, дополненная танковым полком, именовалась теперь 1-й механизированной бригадой. Вопрос о реорганизации корпуса решался в Ставке, а затем Сталин вызвал к себе Катукова на дачу на Можайском шоссе. И там Катуков, хоть и воспитанный, как и подавляющее большинство советских людей, в духе абсолютной веры в непогрешимость Сталина — «великий вождь ошибаться не может», — сумел отстоять свою точку зрения. Сталин хвалил «неуязвимые» тяжелые танки «КВ», но Катуков, знавший не только достоинства, но и все недостатки этих машин, отстаивал «Т-34» и все-таки не взял в свое новое соединение бригаду «КВ». Генерал нашел довод, убедивший вождя: «в лесах под Калинином сплошные болота, там им трудно будет маневрировать». Немногие осмеливались возражать вождю, и после этого авторитет Катукова, и до того пользовавшегося уважением воевавших под его началом, заметно вырос: «солдатское радио» работало исправно. Кроме того, именно Катукову удалось добиться получения наград для отличившихся в боях воинов не через Президиум Верховного Совета, а на местах, по решению командиров соединений, сразу после боя. Дорога ложка к обеду — орден, полученный среди еще дымящихся воронок, по горячим следам, ценен вдвойне.
Генералы, как правило, не ходят в атаку, но именно от них зависит, успешной будет эта атака или нет, и сколько жизней она заберет. Тезис «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней», усвоенный Дементьевым за годы обучения в артиллерийской спецшколе и в училище, изрядно поблек в глазах Павла, видевшего бои первого года войны и хоронившего товарищей, которые могли остаться в живых, если бы бой был проведен по-другому. Потускнел и красочный образ геройских командиров времен гражданской: будучи под Ленинградом, Дементьев слышал, как там покомандовал Ворошилов, а с Буденным даже встречался — правда, издалека (что, впрочем, не сильно его огорчило).
Весной сорок второго, в Москве, Буденный приехал в Спасские казармы, где стояла формирующаяся мотострелковая бригада, куда попал лейтенант Дементьев. Маршал прибыл в сопровождении целой свиты в расположенную по соседству кавалерийскую часть (он был инспектором этого рода войск), и что-то вызвало его неистовый начальственный гнев. Такой матерщины Павел не слышал отродясь — конфузливо отворачивались даже сопровождавшие Буденного, а кто-то из артиллеристов произнес иронически: «Если бы немцев можно было разогнать матюгами, мы бы завтра выиграли войну».
Однако умения виртуозно ругаться матом было явно недостаточно для победы — для этого нужны были другие таланты. А талантов этих отчаянно не хватало — дорого стоили армии «чистки» конца тридцатых. Об этом говорили в военной среде — изредка, с оглядкой и вполголоса, но говорили: комбаты, поспешно продвинутые в комдивы, не справлялись со своими обязанностями, и их неумение оплачивалось русской кровью. И прошло немало времени, прежде чем война провела свой жестокий естественный отбор, безжалостно отсеяв непригодных.
Но даже опытные боевые командиры, проверенные войной, не кланявшиеся пулям и спокойно смотревшие на прущие на них бронированные стада немецких танков, не могли избавиться от страха попасть под скорую расправу, когда никто не будет слушать никаких оправданий. Страх перед начальством давил на всех, сверху донизу, и генералы, которым было что терять, испытывали больший страх, чем командиры взводов, поднимавшие своих солдат в атаку. И потому поступок Катукова, не побоявшегося возразить самому Сталину, в глазах солдат и офицеров стоил нескольких выигранных сражений.
Третий механизированный корпус шел по болотам — Ставка замыслила провести на Калининском фронте наступательную операцию, чтобы сковать резервы вермахта и не дать немцам перебросить их под Сталинград.* * *
Вторая военная зима была не такой суровой, как предыдущая, но голод давал о себе знать. Фронтовой пайки не хватало, и солдаты изыскивали «подножный корм». Вокруг было множество рек, а в полутора километрах от места расположения артдивизиона протекала матушка-Волга, в которой водилась рыба. Удочек и сетей у батарейцев не имелось, зато были гранаты, причем в изобилии. И солдаты вовсю браконьерствовали — глушили рыбу для пополнения своего скудного рациона. И ждали приказа о наступлении.
В конце ноября ожиданию пришел конец — наступление началось.
Батарея старшего лейтенанта Дементьева сразу втянулась в затяжные бои, то и дело меняя огневые позиции и перенося наблюдательные пункты. Следуя за наступавшими танкистами 43-й бригады, батарейцы вышли к селу Богородицкое. Здесь только что кончился бой, и танкисты, оттеснив немцев к реке Лучеса, штурмовали следующую деревеньку. Павел, оглядевшись, решил устроить НП на лесной опушке, откуда хорошо просматривались все окрестности. К его немалому удивлению, опушка оказалась уже занятой: тамстояла батарея наших 122-миллиметровых гаубиц, стволы которых почему-то были развернуты в нашу сторону. Возле орудий горками лежали снаряды, пушки были в полной исправности, однако ни единой живой души не наблюдалось — ни вблизи, ни вдали. Загадка разрешилась, когда один из бойцов нашел на позиции неизвестной батареи ворох бумаг, исписанных угловатым готическим шрифтом, и принес их комбату.
— Ящик там валяется разбитый, — пояснил он. — Я, значит, заглянул — а внутри него эти бумажки нерусские. Это что получается, мы наши орудия у немцев назад отбили? Ну, дела…
Павел удивился, но не слишком. Обе стороны — как немцы, так и русские, — широко использовали трофейное оружие и технику, от автоматов до танков. Дементьев знал, что целые наши артиллерийские полки вооружались трофейными немецкими пушками. Такая часть приезжала на участок, где было много трофейных боеприпасов, выстреливала их по немцам и переезжала на другой участок. В седьмой дивизии «РС» было несколько батарей, сформированных на базе трофейных немецких шестиствольных минометов. Наши солдаты называли их «шакалами», «скрипунами» или «ишаками» за издаваемые ими при стрельбе скрипучие звуки, похожие на крик осла. А в сорок четвертом у прославленного комбрига подполковника Бурды, который сейчас командовал в корпусе Катукова танковым полком, в бригаде имелась целая рота трофейных немецких «пантер», и они успешно воевали против своих «собратьев».
Так что ларчик открывался просто: эти орудия были захвачены немцами давно, возможно, еще в начале войны, и с тех пор служили вермахту. Стремительная атака наших танков вынудила немцев бросить «изменниц» и дать драпа, а гаубицы обрели прежних хозяев.
— Ну, шалавы, больше не блудите, — сказал кто-то из батарейцев и погрозил пальцем отбитым у врага гаубицам. — А то смотрите у меня!
Бои продолжались. На следующий день у села Пустошка Дементьев, намеревавшийся устроить на берегу реки наблюдательный пункт, попал под обстрел тех самых «ишаков». Обстрел был сильнейшим — головы не поднять. Осколки мин рубили воздух, и группа Павла — он сам, несколько разведчиков, ординарец и радист Сиськов — распласталась на холодной земле, завидуя кротам, умеющим проворно в нее зарываться. А когда «ишаки» отревели, и бойцы стали приводить себя в порядок, выяснилось, что сержант Сиськов исчез — бесследно. Сначала предположили, что бедолагу разметало прямым попаданием мины — бывали такие случаи, — но вскоре пропажа обнаружилась: радист со всех ног бежал в тыл, даже не сняв с плеч рацию, и, судя по скорости его бега, он был не только жив-здоров, но и цел-невредим.
Павлу пришлось попотеть, прежде чем он нагнал беглеца — на крики «Стой!» радист не реагировал. И откуда только силы взялись у немолодого уже солдата…
Догнав Сиськова, комбат повалил его на землю. Радист вырывался, пытался бежать дальше, и разум в его остановившихся глазах отсутствовал начисто. Дементьеву пришлось успокоить его сильным ударом в челюсть, а потом приводить очумевшего бойца в чувство пощечинами. Сержант затих, встал на ноги, и взгляд его приобрел более-менее осмысленное выражение. А старший лейтенант вытащил пистолет и пригрозил:
— Если снова побежишь, пристрелю. Так и знай.
Сиськов упал на колени и разрыдался — громко, с надрывом и с какими-то воющими всхлипываниями. В нем как будто что-то надломилось: беспощадное осознание того, что он, человек из плоти и крови, может вдруг перестать быть, и все вокруг — весь этот мир со всеми его цветами, звуками и запахами — исчезнет для него навсегда, смяло и раздавило сержанта. Павел присел на корточки рядом с радистом, по возрасту годившимся ему в отцы, положил ему руку на плечо и сказал негромко:
— Ты думаешь, я не боюсь? — Он вспомнил змею пулеметной очереди, подползавшую к нему на кровавой поляне в лесу подо Мгой, и свой тогдашний страх, сковавший все тело. — Я тоже боюсь, Сиськов. Все боятся, а что делать? Война, Сиськов, война… Если не мы с тобой воевать будем, то кто? Один побежит, другой, и тогда все пропало. Держись, сержант. Возьми себя в руки — все будет хорошо. Пойдем, Сиськов…
Радист поднялся, помотал головой, словно отгоняя назойливых мух, и, ссутулившись, побрел обратно — туда, откуда он только что бежал сломя голову. Павел шел рядом, смотрел на Сиськова, на его пожухлое лицо, поросшее седой щетиной, и думал, как ему поступить.
На памяти старшего лейтенанта это был второй случай бегства с поля боя — еще в самом первом его бою с немецкими танками побежал лейтенант Речков, разжалованный за это в рядовые и переведенный в телефонисты. Законы войны суровы — комбат имел полное право со спокойной совестью отправить струсившего бойца в штрафбат, и дело с концом. И жесткой властности у Дементьева хватало: он уже списал рядовым в пехоту санинструктора Халилова, отказавшегося выносить раненых, — мол, подождать надо, стреляют шибко. Павел отправил его в батальон под охраной автоматчиков, приказав им пристрелить Халилова, если тот по дороге вздумает бежать. Но комбат видел разницу между Халиловым и Сиськовым: первый уклонялся от выполнения долга и при этом выискивал себе оправдание, а второй просто не выдержал и теперь, похоже, переживал.
И Павел вспомнил, как «воспитывал» трусов командир одного из дивизионов 35-го истребительного противотанкового артиллерийского полка, входившего в состав корпусаКатукова. Воспитательная речь комдива была краткой, но содержательной: «Ты осознаешь? Ладно, на первый раз прощаю, но если повторится, лично тебя расстреляю, тело прикажу бросить в яму, и всему дивизиону прикажу на него нагадить — будешь гнить в дерьме. Все понятно?». А Сиськову не требовалось и этого — хватило и того, что уже сказал ему старший лейтенант. Человек — машина тонкая и сложная, и все эти машины работают по-разному. И потому лучше не стричь всех под одну гребенку, а разбираться с каждым на особицу. Если, конечно, ситуация позволяет.
Ситуация позволяла. В своих разведчиках и в своем ординарце Дементьев был уверен — не будут они докладывать «куда положено» о том, что комбат-два «покрывает паникеров и трусов». А Сиськов… А что Сиськов? На первый раз прощается!
— Послушай, сержант, я скажу ребятам, чтобы они помалкивали. А ты пообещай, что такое с тобой было в первый и последний раз, договорились?
Радист вскинул голову, посмотрел на Павла и судорожно кивнул, словно проглатывая что-то очень горькое. Сержант остался служить на батарее, воевал исправно, но при встрече с комбатом опускал глаза, стыдясь того, что случилось у реки Лучесы.* * *
Бои декабря сорок второго были тяжелыми — первая мехбригада за неделю потеряла убитыми больше трехсот человек. Перед ними стояла дивизия «Великая Германия» — умелый враг, дравшийся упорно и ожесточенно. Достойного противника настоящие воины уважали во все времена, однако с некоторых пор Павел Дементьев перестал считать этого противника достойным — с тех пор, как он увидел, что творят завоеватели на захваченной русской земле. Конечно, солдаты слышали о зверствах фашистах в сообщениях«Совинформбюро», об этом говорили на политбеседах, да только мудра пословица «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». И Павел видел, причем не однажды.
…Батарея в очередной раз меняла позицию. Грузовики с пушками на прицепе шли колонной по белой заснеженной дороге, кое-где взрытой черными воронками от снарядов. Впереди показалось село, и Павел, сверившись с картой, узнал его название: Софийское. Села как такового не было: сиротливо торчали закопченные печные трубы, поклеванные осколками, дымились кучи обгорелых бревен, оставшихся от домов и сараев. Пахло гарью, и к чаду пожарища примешивался душный запах горелого мяса. «Танк, что ли, сгорел вместе с экипажем? — подумал Дементьев. — Деревню-то брали с боя».
Земля вокруг действительно была изрыта гусеницами, содравшими снег, но подбитых машин Павел не увидел. Зато он увидел другое — кучу трупов, наваленных на снегу. И трупы эти не были телами погибших солдат.
— Останови! — приказал он водителю, открыл дверцу и выпрыгнул из машины.
Подойдя ближе, Павел остановился, пораженный чудовищной картиной. Перед ним лежали мирные жители — старики, женщины, дети. Их было много — десятка четыре. Тела не принесли сюда хоронить: людей согнали сюда живыми, и здесь же расстреляли — Дементьев видел пулевые дырки на лицах и телах. Ближе всех к старшему лейтенанту лежала навзничь молодая женщина в сбившемся на затылок темном платке, и восковое лицо ее выглядело четырехглазым — два лишних глаза были сделаны пулями, выпущенными, судя по всему, в упор — за полтора года войны комбат видел достаточно трупов и научился сколько-то разбираться в характере ранений. Женщину явно добивали, как добивали и другую женщину, постарше, лежавшую чуть поодаль. Она тоже лежала на спине, и Павел понял, что добивали ее штык-ножом — по животу и груди пожилой селянки словно прошлись громадные злые когти, оставившие глубокие раны с вдавленными в них клочьями одежды, разорванной железом. Остальные убитые лежали кучей, в которой перемешались остекленевшие глаза, оскаленные рты, пряди седых волос, скрюченные руки и согнутые в коленях или широко раскинутые ноги. А более всего запомнился Павлу светловолосый мальчишка лет восьми, в глазах которого отражалось хмурое зимнее небо. Пальтишко у мальчика задралось, открывая светлые теплые штанишки, надетые, наверно, заботливой матерью, оберегавшей сыночка от холодов и не сумевшей уберечь его от смерти — скорее всего, и сама она лежала здесь, среди прочих мертвецов. На левой ноге мальчика остался надетым коричневый ботинок; правая нога была босой, с поджатыми синими пальцами. «Ему холодно» — промелькнуло в сознании Павла нелепая мысль: нелепая, потому что мертвые уже не чувствуют ни холода, ни боли. И еще понял старший лейтенант Дементьев, откуда тянет горелым мясом — шагах в пятидесяти от места расстрела виднелись развалины длинного сарая, облизанные огнем.
Над мертвой деревней висела тишина, нарушаемая только плачущим свистом ветра. В этой тишине комбат услышал хруст снега под ногами и обернулся. Позади него стояли его батарейцы, смотрели во все глаза, и было в этих глазах такое, что Павел понял: трудно ему будет теперь объяснять своим солдатам, что пленных убивать нельзя.
— Товарищ старший лейтенант, посмотрите…
Дементьев повернулся в другую сторону — туда, куда показывал его ординарец, и только сейчас увидел то, чего не заметил раньше, поглощенный открывшимся ему страшным зрелищем следов казни беззащитных и безоружных.
На открытом пространстве между руинами, в центре злосчастной деревни, стояли люди — живые. Они стояли молча, и поэтому комбат не обратил на них внимания. Это были наши солдаты, окружившие десятка полтора дрожавших от холода — и не только от холода — немцев. А у раскидистой толстой березы, под которой до войны, как заведено в деревнях, собиралась на посиделки молодежь, молодой политрук с каменным лицом сосредоточенно прилаживал на сук веревку с петлей.
Разглядев среди солдат офицера, Дементьев подошел к нему.
— Что здесь произошло, лейтенант?
— Немцы, — односложно ответил тот, разлепив сжатые в нитку губы и угрюмо глядя на Павла прозрачными от ненависти глазами. — Отступали. Сожгли деревню. Всех жителей — в расход. Кого постреляли, кого сожгли. А тут мы. Взяли их, — лейтенант выматерился, словно выплевывая ярость и боль, — на месте преступления. Тепленькими. Ничего, скоро они станут холодненькими. Повесим гадов, всех повесим! — И он снова замысловато выругался.
Павел перевел взгляд на пленных. Они стояли, ничем не напоминая сейчас тех лихих вояк, которые покорили Европу и дошли до Москвы, сметая все на своем пути. Люди — две руки, две ноги, голова. Люди, самые обычные люди, у которых тоже есть где-то жены и дети. Люди, которым очень не хочется умирать, но которым почему-то нравится убиватьдругих людей — чужих женщин и детей, не способных себя защитить. Эти самые обычные люди переступили грань, отделяющую людей от нелюдей, и лишили себя ореола достойного врага, заслуживающего уважения. Они сами исключили себя из мира людей — точно так же, как сделали это когда-то тевтонские псы-рыцари, подцеплявшие копьями славянских детей и швырявшие их в пламя горящих изб, — и перешли в мир сумрачной нелюди, с которой люди не уживались никогда. «Что же это за сила такая дьявольская погнала этих людей на нас и превратила их в нелюдь? — подумал Дементьев, чувствуя, что дай он волю своим батарейцам, не понадобится и веревка: его бойцы порвут пленных на части голыми руками. — И сколько еще потребуется пролить русской крови, чтобы смыть эту нечистую силу с нашей земли?».
Казни он не дождался — у него был боевой приказ, и батарею Дементьева ждали там, где люди продолжали сражаться с нелюдью. Павел так и не узнал, повесили немцев или нет. Он только слышал, что начальник политотдела бригады подполковник Игнатьев — настоящий комиссар, один из немногих настоящих комиссаров, встретившихся Дементьеву на дорогах войны, человек суровый, но справедливый, — учинил жестокий разнос офицеру, затеявшему публичную казнь, «за фашистские методы обращения с военнопленными», как было сказано в приказе.
Игнатьева Павел уважал, но в глубине души считал, что молодой политрук в селе Софийское действовал правильно — так, как подсказывала ему совесть человека и воина.* * *
Бои на реке Лучеса шли до шестого января 1943 года. Третий механизированный корпус генерал-майора Катукова понес большие потери — из ста семидесяти танков в строю осталось всего около шестидесяти, — но свою задачу выполнил и был выведен из полосы боев.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. В ЛЕСУ ПРИФРОНТОВОМ
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой«Катюша»
Военные дороги часто разлучают людей навсегда, но они же, случается, нежданно-негаданно сводят старых друзей.
Еще в самом начале зимнего наступления, в декабре сорок второго, Павел Дементьев обустраивал наблюдательный пункт своей батареи на высоте 73,4. Хлопот у него было выше головы, он не успел даже позавтракать, и заботливый старшина принес ему целый котелок пшеничной каши с салом, за желтоватый цвет носившей «кодовое название» «блондинка». Комбат с аппетитом принялся за еду, и тут над его головой с воем пронеслись реактивные снаряды, волоча за собой косматые огненные хвосты. «Эрэсы работают, — подумал Павел, провожая глазами рукотворные кометы, — наш четыреста пятый дивизион, больше некому. И они где-то рядом. Пойти посмотреть? Время вроде есть…».
Любопытство молодого командира было понятным. О «катюшах» ходили легенды, однако Дементьев толком ничего не знал об этих установках, хоть и видел однажды их залп иего последствия. Дожевывая на ходу «блондинку», он добрался до позиции эрэсников — она действительно оказалась совсем близко, — и принялся разглядывать чудо военной техники. Вблизи чудо не впечатляло — Павел даже почувствовал разочарование. Обычные грузовики «ЗИС-5», вместо кузова — примитивный рамообразный станок, собранный из металлических полозьев, похожих на дырчатые рельсы, на которые подвешивались снаряды. После сложных артиллерийских систем, с которым Дементьев привык иметь дело, знаменитая «катюша» показалась ему какой-то кустарной самоделкой, склепанной в кружке «Умелые руки». Но руки и впрямь были умелыми — о гвардейских реактивных минометах говорили с уважением.
Гвардейцы уже отстрелялись и готовились сменить позицию. Павел тоже собрался идти восвояси, как вдруг услышал возглас:
— Начальника штаба капитана Гиленкова к командиру дивизиона!
«Гиленков? Уж не старый ли это мой приятель по школе и училищу? Фамилия-то не очень распространенная» — подумал Дементьев и спросил пробегавшего мимо него офицера:
— А Гиленкова вашего, случайно, не Юрой зовут?
— Кажется, Юрой, — ответил тот на бегу, — но точно не знаю. Сами спросите — он вон там, в штабном «додже».
Встреча старых друзей состоялась у дверей машины — Гиленков буквально вывалился из нее на подошедшего Павла.
— Пашка, Дементьев, вот уж не ожидал! — радостно воскликнул Юрий. — Ты откуда выискался, чертяка?
— Оттуда же, откуда и ты, приятель! — в тон ему ответил Павел.
Друзья крепко обнялись. Они знали друг друга с тридцать восьмого, но с началом войны судьба разбросала их по разным фронтам. И вот, наконец, они встретились здесь, в лесах под Калинином. Выяснилось, что Юрий служил начальником штаба 405-го дивизиона «катюш», входившего в состав того же третьего механизированного корпуса Катукова, что и батарея Дементьева, так что теперь друзья воевали вместе. Однако толком поговорить им не удалось — «катюши» умчались на новую позицию, а Павел вернулся к своим пушкам.
Во время зимнего наступления они почти не встречались — шли бои, и обоим было не до встреч, — но ближе к весне их встречи стали более частыми. Гиленков расписывал мощь своего оружия, хвалил гвардейские порядки, а как-то раз сказал, хитро прищурившись:
— Слушай, Дементьев, а переходи-ка ты к нам. «Катюши» — это, брат, сила, не то что твоя ствольная артиллерия. И звание у тебя подходящее — переходи, я поспособствую.
Звание у Дементьева действительно позволяло ему пойти на повышение: в первой мехбригаде не было злопамятного Вайнштейна, и в марте сорок третьего года Павел стал капитаном. О переходе к эрэсникам он всерьез не думал, но материальную часть «катюш», пользуясь случаем, изучил основательно — пригодится.



Страницы: 1 2 [ 3 ] 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.