read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


— Значит, ты носишь траур по сыну…
— И по мужу. Полковник Луи Рембо погиб в один день с капитаном Этьеном Рембо — его убило пулей, и тоже на второй день штурма Ричмонда.
— Полковник Рембо? Я не помню такого в моей армии.
— Полковник Луи Рембо служил под знамёнами короля Франции, — негромко пояснил подошедший к ним Самуэль Адамо. — Он командовал артиллерией Ричмонда.
— Луи сражался против нас? — изумился Шамплен. — Кто бы мог подумать…
— Он был воином, верным своему королю, и не любил торговцев, — Исабель обожгла взглядом Самуэля, — меняющих имена и убеждения, как перчатки. «Я защищал Нуво-Руан от англичан, — сказал он мне, уходя, — и я буду защищать его от мятежников: это мой долг. Я вернусь, когда исполню свой долг перед его величеством». А Этьен сказал: «Я вернусь, когда мы завоюем свободу». И вот они не вернулись — оба… Я схожу с ума, когда подумаю, что они могли убить друг друга в тот проклятый день, — голос женщины прервался.
Потрясённый Шамплен ждал, что его сестра вот-вот разрыдается, но Исабель взяла себя в руки.
— Я пришла к тебе не плакать о павших — их души в руках божьих. У меня остались три дочери: они уже большие, старшим пора замуж. Их ненавидят, Огюст. Мари прибежала наднях вся в слезах — на улице её обозвали дочерью врага народа и плюнули ей в лицо. Зачем такая жестокость, Огюст? Девочкам жить — разве они отвечают за своего отца? А если мы уедем во Францию, их там что, будут называть сёстрами проклятого бунтовщика?
— Как много проблем приносит людям следование архаичным принципам чести… — пробормотал Адамо и осёкся под гневным взглядом президента.
— Я обещаю тебе, Исабель, что больше никто и никогда не оскорбит тебя и твоих дочерей, моих племянниц, ни словом, ни действием, — в голосе Шамплена зазвенела сталь. — А если это произойдёт, виновный будет предан суду — по законам нашей свободной страны! Я обещаю это тебе как президент и как твой брат. — Он обнял Исабель и поцеловал её. — Будь спокойна, сестра: мы помним своих героев и уважаем достойных противников.
— Спасибо, Огюст, — Исабель вытерла слёзы. — Мы возвращаемся домой, в Нуво-Руан — мы приезжали сюда на праздник Дня Независимости. Это всё-таки праздник, хотя для меня его вкус очень горёк…
Она повернулась и пошла к выходу, шурша платьем, а Шамплен нашёл глазами среди пирующих своего личного секретаря.
— Жак, запиши, — распорядился президент Объединённых Штатов. — У дома мадам Рембо в Нуво-Руане сделать надпись на каменной плите: «Здесь живёт семья героев Америки — помните их».
— Эффектно и патетично, — сказал Самуэль Адамо со странной интонацией, — народ оценит такой жест. И всё-таки я считаю, что президент Объединённых Штатов должен быть немного… менее сентиментален: политикам это вредит.
Огюст Шамплен промолчал.* * *
— Полагаю, господа Конгресс, ни у кого из вас нет ни малейшего сомнения в том, насколько важным является для нашей страны введение собственной денежной единицы. Ни ливр, ни английский фунт стерлингов, ни песо, ни гульден нам не подходят — наши деньги, деньги Объединённых Штатов должны быть особыми, учитывая их важную роль в будущем. Вспомните изречение Франклина «Деньги суть отчеканенная свобода!» и вдумайтесь в его смысл. Объединённые Штаты Америки станут для всего мира образцом государственного устройства, и наши деньги, — Мишель Легран, недавно избранный секретарём казначейства, сделал многозначительную паузу, — тоже станут мировым образцом и эталоном, а в идеале — единым мировым платёжным средством.
По рядам членов Конгресса пронёсся лёгкий шорох — Леграна очень хорошо поняли.
— Все временные деньги отменяются, — продолжал казначей, воодушевлённый этим пониманием, — их заменит талер: наш, американский талер. Серебряный талер появился в обращении в Европе — в Чехии и Германии — в конце пятнадцатого века, и до сих пор он принимается всеми странами Европы в качестве платёжного средства. Серебро — оно и есть серебро: это благородный металл, уступающий только золоту. Однако в последнее время в Европе национальные денежные единицы всё активнее вытесняют талер —он становится вынужденным эмигрантом. Но Америка, — Мишель снова сделал паузу и хитро улыбнулся, — благожелательно относится к эмигрантам, особенно к полезным эмигрантам. Старый добрый талер долгое время был общеевропейской валютой — дадим же этому старичку вторую молодость!
— И долгую жизнь! — выкрикнул кто-то под одобрительный смех.
И под этот смех Мишель Легран, потомок пирата, принимавшего участие в захвате Нуво-Руана, называвшегося тогда Нью-Йорк, первый секретарь казначейства ОбъединённыхШтатов Америки и одновременно очень почтенный и очень состоятельный банкир, достал из кармана сюртука серебряную монету и ловким щёлчком пальцев раскрутил её на столе — так, что она превратилась в маленький сверкающий шарик.
Монета крутилась на столе с лёгким жужжанием, и все следили за её вращением. А когда монета устала крутиться и с лёгким звоном улеглась плашмя, с её аверса глянул вверх орёл, приподнявший крылья. Орёл готовился взлететь, чтобы отправиться в долгий полёт — в полёт над миром…* * *
1792год
— Подсудимый Шейс Дэниэл, вам предоставляется последнее слово
Худощавый человек с видимым усилием встал с жёсткой скамьи, где он сидел под охраной двух солдат с ружьями.
— Нас обманули, — сказал он негромко, но так, что его было хорошо слышно. — Я был в Филадельфии в восемьдесят девятом и слышал, что говорил Шамплен, наш президент. Он говорил, что в нашей стране не будет привилегированной знати, и что все мы будем равны перед законом. А на самом деле нашлись те, которые равнее: банкиры-ростовщики Нуво-Руана, промышленники Бастони и плантаторы Луизианы. А мы, простые ремесленники, бедные фермеры, бывшие солдаты, чьими руками была завоевана свобода нашей страны, хотели равного распределения богатств и земель, отмены всех долгов, которые растут из года в год, справедливого судопроизводства. И я повёл обиженных на обидчиков — мы нападали на помещения судов, уничтожали дела о взыскании долгов, освобождали должников. А нас назвали бунтовщиками, а меня, заслужившего чин капитана во время войны за независимость, — главарём бандитов. И наше правительство, которое мы сами выбирали, послало против нас войска: многие мои товарищи были убиты, другие схвачены. Нас обманули! — закончил он с надрывом, сел и опустил голову.
В зале суда царила полная тишина всё то время, пока присяжные совещались, вынося приговор. Вердикт был суров: Дэниэла Шейса и тринадцать других руководителей восстания приговорили к смертной казни через повешение.
За президентом оставалось право помилования, и Огюст Шамплен не замедлил им воспользоваться: он решил помиловать мятежников. Но его решение встретило энергичное сопротивление вице-президента Жана Адамо и многих членов Конгресса, настаивавших на казни «проклятых бунтовщиков».
— Эти люди покусились на святая святых — на право чужой частной собственности, записанное в нашей Конституции! — гневно воскликнул Адамо. — Они преступники! А сам Шейс — преступник потомственный: его отец был одним из главарей Бастоньского бунта семидесятого года. Такие люди опасны, они никогда не успокоятся! Не впадайте в ненужную сентиментальность, мсье президент: я уже вам как-то говорил, что сентиментальность — это не самое лучшее качество политика!
— Любая революция должна вовремя остановить свой разбег, — заметил отец Бюжо, — иначе она подомнёт под себя всех своих зачинателей. Или вы хотите повторения английской революции, когда истинные левеллеры, диггеры Джерарда Уинстенли, тоже покушались на право частной собственности? Кромвель нашёл в себе мужество остановить это безумие железной рукой — найдите мужество и вы, Огюст Шамплен.
И президент Объединённых Штатов отступил.
Дэниэл Шейс был повешен американцами на центральной площади Бастони — там же, где пятнадцать лет назад был повешен французами борец за свободу Бенджамин Франклин.* * *
1794год
— Господа Конгресс, мы должны обсудить чрезвычайно важный вопрос. Речь идёт о приёме в состав Объединённых Штатов ещё одного штата: Индианы, республики Великих Озёр — республики ирокезов.
Слова президента были встречены гробовым молчанием. Смущение законодателей было понятным: они не знали, как поступить. Если бы речь шла о французской Канаде, упорно державшейся обособленно, или даже об испанской Флориде, члены Конгресса нашли бы слова, но тут… В умах «просвещённого населения» свободной страны не укладывалось, как это можно считать лесных дикарей равными себе? Оно, конечно, все люди равны, но как-то очень уж непривычно. Одно дело рассуждать на словах о всеобщем равенстве и братстве, и совсем другое, когда это равенство в облике кровожадного индейца с томагавком в руке стоит у твоих дверей.
Шамплен догадывался, какие мысли роятся в головах законодателей, однако он знал ирокезов как никто другой в этой стране и надеялся убедить членов Конгресса.
— Земли, занятые Лигой Шести племён, охватывают с юга и юго-востока побережье Великих Озёр. Ирокезов к настоящему времени — с учётом втянутых племён — насчитывается около ста тысяч. Люди народа ходеносауни умны и сообразительны — они общаются с нами, белыми, уже двести лет и за это время многому научились. Да, они живут по законам своих предков — по не самым плохим законам, кстати: вспомните, что мы взяли за основу нашей Конституции, — но они смогут жить и по нашим законам. Республика ирокезов — Индиана — подала петицию с просьбой о принятии её в Объединённые Штаты в качестве субъекта федерации, на равных правах со всеми прочими штатами. Делегация сашемов ходеносауни побывала в Нуво-Руане и передала текст этой петиции, написанный на французском языке, грамотно, — мсье президент еле заметно усмехнулся, — и без ошибок.
— И всё-таки они дикари… — брюзгливо произнёс кто-то.
— Мы многим обязаны этим дикарям! — глаза Шамплена сверкнули. — Они два века были нашими верными союзниками, и ещё неизвестно, сидели бы мы с вами сейчас в этом зале, если бы не они! Вся история пошла бы по-другому, если ирокезы были бы не нашими друзьями, а друзьями англичан — ирокезы помогли Франции выиграть войну с Англией, иони же поддерживали нас в войне за независимость.
— Во время войны за независимость нас поддержали не все племена Лиги, — уточнил Жан Адамо. — Ирокезы остались нейтральными, и даже те, кто выступили на нашей стороне, не оказали нам реальной помощи.
— Они были заняты войной с русским, которую ирокезы выиграли: русские ушли из района Великих Озёр на запад. И даже дружественный нейтралитет — это уже много: ирокезы были союзниками французского короля — верховного сашема франков, живущего за Великой Солёной Водой, как они его называют, — и могли бы выступить против нас. Но они этого не сделали — неужели в ваших сердцах, господа Конгресс, нет места благодарности?
«Благодарность и политика — понятия малосовместимые» — подумал вице-президент, но промолчал.
— Мы прежде всего должны думать о благе нашей страны, — вмешался Бюжо, и в зале заседаний Конгресса наступила полная тишина: все знали, сколь весомо слово «духовного отца» — «чёрного кардинала», как его ещё называли. Вы сказали, Огюст, что ирокезы хорошо учатся — став полноправными членами нашей федерации, они скоро научатся делать порох, лить пушки и узнают массу других полезных вещей. А если в итоге им не понравится жить по нашим законам, что тогда?
— А чем плохи наши законы? — Шамплен внимательно посмотрел на «человека-без-имени». — Почему они могут не понравиться ирокезам? Они ведь идут к нам сами — мы их незовём!
— Они хотят вступить в Объединённые Штаты только потому, что понимают: войны с нами им не выиграть, — равнодушно проговорил «духовный отец». — Они умны, эти ваши ирокезы, — вы же это сами сказали. Что же касается законов… У индейцев есть один обычай, он называется потлач — вы о нём наверняка знаете, дорогой Огюст, я расскажу для других. Потлач, — продолжал Бюжо, скользнув взглядом по лицам членов Конгресса, — это праздник, во время которого индейцы раздаривают друг другу всё своё достояние, от ножей и одежды до вигвамов и каноэ. Они соревнуются во взаимной щедрости, причём считается, что чем богаче человек, тем больше он должен отдать. Индейцы презирают собственность — разве им понравится, что у нас право собственности возведено в закон?
Среди законодателей раздался возмущённый ропот: «просвещённому населению» явно не понравился упомянутый индейский обычай.
— Вот я и говорю, — бесстрастно продолжал «чёрный кардинал», — наши законы могут придтись не по вкусу индейцам, и тогда ирокезы потребуют отделения, чтобы жить своим умом. А если к тому времени они научатся лить пушки и делать порох, справиться с ними будет куда труднее, чем сейчас.
— Чем сейчас? Вы всерьёз думаете о войне против ирокезов? — Шамплен не скрывал своего изумления.
— А эта война неизбежна, — всё так же холодно произнёс отец Бюжо. — Нам с ними не ужиться — мы слишком разные. Мы строим величественную пирамиду и должны заранее выкорчевать все пни, чтобы фундамент нашего монументального строения был ровным. И ещё одно важное обстоятельство: на побережье Онтарио найдено серебро — рудники дадут нам миллионы унций этого металла, необходимого для чеканки талеров.
— Никакое серебро не окупит предательства наших старейших и верных союзников! — пылко воскликнул Шамплен. — Если Индиана станет частью Объединённых Штатов, мы итак получим доступ к этим рудникам, не проливая кровь. Да, мы строим величественное здание будущего, но всего один перекошенный камень в его основании приведёт к тому, что всё это здание рухнет. А предательство ирокезов — это уже не маленький камешек, а целая плита!
…Законодатели так и не смогли придти к единому мнению по вопросу об Индиане — заседание Конгресса было отложено.
— Не ожидал я, что наш Огюст окажется таким упрямцем, — с досадой сказал отец Бюжо вице-президенту. — Нам нужна вся эта страна, от океана до океана, и все препятствия на нашем пути должны быть устранены. Неужели в Шамплене настолько силён голос крови его ирокезских предков?
— Я бы на его месте не колебался, — буркнул Адамо. — Уничтожить дикарей, повинных в кровавых злодеяниях против белых, — благо. У английского поэта Шекспира есть хорошие строки «Мавр сделал своё дело» — ирокезы нам больше не нужны. Однако Шамплен очень популярен: он национальный герой Америки, и даже наша новая столица названа в его честь. К мнению Огюста прислушиваются не только простолюдины, и с этим нельзя не считаться, не говоря уже о том, что Шамплен — законно избранный президент Объединённых Штатов Америки.
— Герои, в отличие от богов, смертны, — задумчиво произнёс «чёрный кардинал». — И вы правы, Жан: все препятствия на нашем пути должны быть устранены.* * *
1795год
Семён Лыков сидел на берегу лесного ручья, положив на колени ружьё, и жмурился на весеннее солнышко. Мог ли он подумать, что его тридесятое царство окажется таким?
Как быстро летит время… Стёрлись из памяти лица Лукерьи и детей — они далеко, и он, Семён, их уже никогда не увидит, — ушла в глубь души и почти затихла ноющая тоскапо России. Его здешнему сынишке уже четырнадцать — индейцы зовут мальчишку Маленьким Медведем за небольшой (в отца) рост, косолапость и недюжинную силу, а сам Семён кличет его медвежонком. Отряд Каменского давно ушёл на запад, но дошли былые товарищи унтер-офицера Лыкова до Тихого океана, нет ли — Бог весть. Война вроде кончилась, на востоке образовалась новая держава, однако Семёна это мало интересовало: он нашёл свою судьбу здесь, в этих лесах — причудливы судьбы людские.
Вздохнув, он встал, подобрал с травы трёх добытых уток, закинул на плечо ружьё и зашагал к дому. Охотник порядком оголодал, а Настя наверняка уже приготовила что-нибудь вкусное — заботливая у него жёнка, грех жаловаться.
ИНТЕРМЕДИЯ ВТОРАЯ. Свинцовая запятая
1795год
…Над ночной Филадельфией бесновалась и выла снежная метель, пришедшая с Атлантики, — редкое ненастье для этих благодатных мест. Жители попрятались по домам, к теплу очагов, и сидели там, заперев двери и прикрыв оконные ставни, в щели которых лишь кое-где пробивался слабый свет. Во всём городе ярко светилось всего одно окно — на втором этаже Дворца Независимости, где пока (до завершения строительства Мезон-Бланш в новой столице Объединённых Штатов) находился рабочий кабинет президента. Но это окно горело почти каждый вечер — горожане привыкли, что президент Шамплен допоздна засиживается в своём кабинете.
— Я очень тобой недоволен, Огюст, — скорбно произнёс отец Бюжо, положив на стол свои высохшие старческие ладони, — и не только я один: мы все тобой недовольны.
«Сколько же ему лет? — думал Шамплен, глядя на эти «птичьи лапки». — Бюжо был стариком ещё при Монткальме, с тех пор прошло тридцать пять лет…».
— Ты забываешь, кто мы, Люди Круга, и что мы сделали. Мы сделали эту страну по образу и подобию, мы заложили основы. Мы нашли деньги, мы подтолкнули революцию во Франции, а ты возомнил, что всё это твоя заслуга или заслуга так называемого народа?
«…но он ничуть не изменился — словно застыл. Бюжо не только человек-без-имени: он ещё и человек-без-возраста…».
— Народ — это стадо, которому нужны поводыри, знающие, куда это стадо вести — к Земле Обетованной или в Ад, неважно.
«А может, он вообще не человек, а посланец Преисподней?».
— И ты забываешь, Огюст, что ты тоже Человек Круга, и что все твои прочие титулы и звания — ничто, пыль под ногами. Ты выходишь из повиновения, а этого делать нельзя!
Президент Объединённых Штатов молчал.
— Ты меня слушаешь, мой мальчик? — почти ласково спросил «чёрный кардинал».
— Я вас слушаю, мессир.
— И что ты мне скажешь? Конгресс объявит войну Индиане?
— Нет, Бюжо («Как, оказывается, трудно вытолкнуть из себя такое короткое слово…»). Индиана будет принята в нашу федерацию на правах штата — я буду на этом настаивать («Я его не боюсь!»).
— Мне очень жаль, Огюст.
С этими словами «духовный отец» встал, накинул капюшон и вышел — словно чёрная летучая мышь промелькнула.
Оставшись один, президент Шамплен долго сидел неподвижно, глядя на трепещущее пламя свечей в серебряном шандале, стоявшем перед ним на столе. «Прав ли я? — думал он. — Ведь я тоже хочу построить Новый Карфаген и нашу Великую Пирамиду, и… Нет, только не такой ценой!».
Ему вдруг показалось, что в комнате есть кто-то ещё. Шамплен повернул голову и увидел у окна смутную тень, принявшую очертания женской фигуры в длинном платье. «Да ведь это же… Это она, Метэйнэй — Птица, поющая при дневном свете, индейская принцесса и жена Самуэля Шамплена, моего предка и основателя Новой Франции! Это она — я видел её портрет!». Огюст различал лицо индеанки, красивое и грустное, и ему хотелось услышать её голос. Но Метэйнэй молчала — она была всего лишь тенью…
«Как жаль, что у меня нет детей, — думал Огюст, — мой брак с Люси был бесплодным, а теперь я старик, и мне уже поздно думать о детях. На мне прервётся род Шампленов…».
Рядом с призраком Метэйнэй появилась ещё одна женская тень. И Огюст узнал и эту женщину, хотя их давняя встреча была такой недолгой, и вспомнил её имя, хоть и слышал его всего один раз.
— Нэстэйсакэй, — прошептал президент Объединённых Штатов, — Белоглазая Птица…
Он вскочил, едва не повалив кресло, бросился к окну, словно пламя свечей толкало его в спину, протянул руки, и…
Его пальцы встретили пустоту — обе тени исчезли. Растаяли…
Шамплен уткнулся разгорячённым лбом в холодное оконное стекло. Он вглядывался в ненастную темноту за окном, как будто надеялся увидеть там что-то важное. «Пока я жив, — думал президент, — народ ходеносауни будет жить, и никто не посмеет причинить зло людям Длинного Дома!».
Выстрела он не услышал — он только почувствовал тяжёлый удар в лицо.* * *
— Это дело рук индейцев-ирокезов! — лицо Жана Адамо перекашивала злоба. — Эти дикари убили Огюста Шамплена за то, что он отказался принять их карикатурную пародию на республику в состав Объединённых Штатов и одарить их всеми благами цивилизации, которую мы строили тысячелетиями! Это сделали они — у резиденции нашего президента под окном, на том месте, откуда был сделан роковой выстрел, были найдены следы мокасин. Двое солдат охраны тоже были убиты: их убили томагавками и сняли с них скальпы — кто ещё, кроме ирокезов, мог это сделать?
Огромная толпа, собравшаяся на похороны первого президента и национального героя Америки, молчала. Воздух был пропитан человеческой скорбью, и скорбь эта мало-помалу переплавлялась в ярость и жажду мщения.
— Народ Объединённых Штатов понёс тяжёлую, невосполнимую потерю. Мы никогда не забудем Огюста Шамплена — его именем названа наша столица, и будут названы корабли и улицы, острова и горные вершины. Имя Огюста Шамплена навеки вписано в историю Америки, и прах его будет перемещён в склеп под Капитолием, строящимся в Шамплене!
Мужчины угрюмо молчали, опустив головы. Женщины плакали.
— И мы отомстим за его смерть! — В голосе Жана Адамо прорезались истеричные ноты. — Ирокезы, кровожадные убийцы, веками резавшие мирных колонистов, женщин и детей, — вспомните Бастонь! — будут стёрты с лица земли, уничтожены все, до единого человека! Это я говорю вам как американец и как президент Объединённых Штатов! Пора положить конец бесчинствам ирокезов — хватит! Хорош только мёртвый индеец!
…Через два месяца после похорон Огюста Шамплена американские войска двинулись к Великим озёрам — на территорию Лиги Шести племён: на ирокезов.
Люди Круга были довольны — сделан ещё один шаг.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. БЛЕДНОЛИЦЫЕ БРАТЬЯ
1799год
Костёр прогорел до угольев. Семён закатил на угли обрубок древесного ствола — пусть тлеет, тепло будет, а яркий огонь в ночи им сейчас не нужен. Сел, накинув на плечи одеяло и держа под рукой штуцер, — мало ли что. Прислушался к прерывистому дыханию спящего сына — дойдёт ли парень? Рана вроде не тяжёлая, но путь-то ох какой неблизкий. Ничего, если будет надо, он понесёт своего Медвежонка на руках хоть до самого края земли, потому что нет для них больше места в этих краях.
Бывший унтер-офицер егерского батальона Семён Лыков сидел у огня и вспоминал…* * *
1780год
…Когда Лыков пришёл в себя, он обнаружил, что лежит на земле, а перед ним сидят три размалёванных полуголых индейца и разглядывают его как какую-то диковину. Болелаголова — крепко приложили, аспиды, — руки у Семёна были связаны за спиной. Заметив, что пленник очнулся, индейцы бесцеремонно поставили его на ноги и погнали черезлес. Лыков не противился — если его не убили сразу, значит, он зачем-то нужен дикарям, а там поглядим. Правда, на душе было муторно: Семён помнил рассказы о том, как ирокезы мучают пленных, жгут их огнём, срезают с головы кожу вместе с волосами и даже поедают. Но так уж устроен человек, что сам он редко когда торопится на тот свет — надежда умирает последней.
…Они шли по лесу двое суток. Ночами индейцы спали по очереди — чутко, словно дикие звери, — и один из них всегда бодрствовал, не спуская с пленника глаз. Утром третьего дня добрались до индейского селения, похожего на укреплённый форт — его со всех сторон окружал бревенчатый частокол. Маленький отряд встретила целая толпа женщин и детей; все они смотрели на пленника без особой приязни, и у Семёна ёкнуло сердце — не пора ли ему помолиться? Однако прямо с дороги мучить его не стали: отвели в дом, похожий на длинный сарай, крытой корой, и накормили варёными зёрнами, похожими по вкусу на хлебные, только покрупнее, — такого Семён ещё не едал. Потом подошлак нему какая-то суровая старуха в длинном платье из кожи и долго рассматривала пленника и так, и этак, словно лошадь на базаре. Она что-то спросила — Семён даже уловил знакомые французские слова, слышанные от офицеров, но ничего не понял и только пожал в ответ плечами. Затем подошла ещё одна женщина, молодая, и о чём-то долго говорила со старухой, время от времени поглядывая на Лыкова. В конце концов властная старуха коротко что-то буркнула и кивнула.
А через несколько часов, когда Семён немного отдохнул — ему даже ослабили путы, пришли двое воинов и вывели его из дома-сарая на свет божий. На улице их ждала толпа человек в двести; индейцы стояли двумя рядами, образуя живой коридор, а в конце этого коридора, у частокола, возвышался резной деревянный столб, увенчанный фигурой орла, расправляющего крылья. Толпа в основном состояла из женщин и подростков, но все они держали в руках длинные ремённые хлысты, и это Семёну сразу не понравилось. «Сквозь строй прогонять будут, что ли? — подумал он. — Вот тебе и дикари — знают, поди ж ты, такую забаву».
Его предположение оправдалось — с него сняли мундир и рубаху, и один из индейцев-конвоиров толкнул его в спину: ступай, мол, туда, служивый; второй изобразил бег. Указав на орлиный столб, ирокез сделал жест ладонью, как будто касался тотема, и ткнул пальцем в грудь пленника, издав при этом одобрительный возглас — мол, хорошо будет, если ты дотронешься до столба. А затем, снова изображая бег, воин начал падать, и тогда второй индеец со свирепой гримасой взялся за томагавк. И Лыков уяснил: добежишь — твоё счастье, не добежишь — пеняй на себя.
Он бежал, а хлёсткие удары ремней сыпались на него со всех сторон, обжигая бока и спину, и дорога в сотню шагов казалась ему бесконечной. «Ништо, — думал солдат, стиснув зубы и дёргаясь при каждом ударе, — нешто у меня шкура плетьми не дублёная? Сдюжим…». И сдюжил — добежал и уткнулся в столб, пытаясь связанными руками отереть с лица кровь и пот. Индейцы одобрительно загудели, а Лыков стоял и ждал следующей муки. Но вместо этого его отвели от столба с орлом, причём не грубо, а уже вроде как даже заботливо. Снова появилась давешняя старуха («боярыня местная», как мысленно окрестил её Семён), что-то сказала и провела рукой по спутанным волосам пленника. А потом — потом ему развязали руки, отвели в дом и усадили в одной из комнат — они тянулись вдоль всего дома, по обе стороны прохода, — на мягкую медвежью шкуру. Молодая индеанка — та, что говорила с «боярыней», когда Семёна только привели в селение, — уложила пленника на мех лицом вниз и долго смазывала его истерзанную спину какой-то густой мазью. Руки у неё были ловкими и добрыми, боль уходила, и Лыков незаметно провалился в забытье.
Так он и остался жить в этой комнате, где обитала заботливая Настя (её индейское имя Нэстэйсакэй Семёну было не выговорить) с сынишкой лет десяти и другая индеанка, постарше, с двумя дочерьми. У той был муж, угрюмый детина со шрамом от когтей через всё лицо, а вот Настя, как понял Семён, вдовствовала — через несколько дней, когда пленник окреп, она как-то вечером, погасив огонь в очаге, без лишних церемоний разделась и легла к нему под меховое одеяло. «Чудно, — думал Семён, обнимая дикарку, — то плетьми хлещут, то жаркую бабу под бок кладут». Он тогда ещё не знал, что успешно прошёл жестокий обряд испытания[33]и был усыновлен — об этом и о многом другом Семён Лыков узнал позже, когда научился языку ирокезов.* * *
…Семен и не заметил, как стал своим среди ирокезов, будто жил здесь всю жизнь, с самого рождения. Вместе со всеми он работал на полях, рыхлил землю собственноручно вырезанной деревянной лопатой (к немалому удивлению индейцев, пользовавшихся для этой цели заострёнными палками). Весной сеял, по осени собирал урожай в амбары и ямы-хранилища и выплетал длинные гирлянды кукурузы, которые развешивались затем под скатами крыш, под специальными навесами или внутри жилищ в виде занавесей, — этимзанимались все, от мала до велика. Племя жило земледелием: на обширных возделанных полях росли маис, тыквы и бобы, на огородах — табак, подсолнечник, земляная груша,горох, конопля, арбузы и кабачки, — и запасов с лихвой хватало до нового урожая. Лыков работал в охотку — сыну народа земледельцев такая работа было по душе. Занимался он и мужским делом: в начале зимы отправлялся на лыжах в леса добывать мясо и шкуры зверя, весной ловил рыбу в реках и озёрах.
Нравились Лыкову и порядки в племени — все важные дела тут решались сообща, и никаких бар-господ у ирокезов не было и в помине. Были вожди — как же без них, особенно на войне, — но этих вождей выбирали, и если избранный вождь оказывался плох, его быстро лишали власти. Над селениями ирокезов витал дух общинности и заботы всех членов рода друг о друге — Кайнерекова, или Великий закон мира,[34] -и это нравилось русской душе. Стол, дом и хозяйство были общими, еду делили женщины — никто не оставался голодным, и это тоже нравилось Семёну.
И удивляло Семёна Лыкова почтительное отношение к женщине у ирокезов и её роль в жизни племени — женщины были становым хребтом народа ходеносауни, подлинными хозяйками всего и вся. Грозные вожди свирепых воинов, наводивших ужас на соседние индейские племена и на белых поселенцев, беспрекословно слушались женщин — глубоко сидело в людях Длинного Дома преклонение перед воплощённым в женщине созидающим началом, приносящим в мир жизнь. «Попробовал бы тут кто поучить свою бабу вожжами, —мысленно усмехался Семён, — мигом бы остался без волос. Чудно,ей-богу…».
Однако ему самому и в голову не приходило поднять руку на Настю — Белоглазая Птица прочно свила гнездо в его сердце. Была у Семёна с Нэстэйсакэй и настоящая свадьба — оказывается, у ирокезов молодым разрешалось попробовать семейной жизни, и если через год они сами и матери кланов видели, что семья не сложилась, несостоявшиесямуж и жена мирно расходились в разные стороны. Но уж о сохранении «законного брака» заботились родственники с обеих сторон, всячески старавшиеся примирить повздоривших супругов, и в большинстве случаев это им удавалось.
Обвенчала их Каронхиакатсе — Длящееся Небо, — та самая «боярыня», старшая мать клана и хозяйка овачиры — длинного дома, в котором жило два десятка семей общим счётом в полторы сотни человек. Под одобрительные возгласы десятков свидетелей-зрителей мать клана связала руки жениха и невесты вампумом,[35]соединившим их судьбы. Но у невесты, похоже, изначально были весьма серьёзные намерения касательно бывшего пленника — она была уже на сносях и вскоре после свадьбы подарила мужу горластого сынишку. Взяв на руки сына, Семён вдруг почувствовал, что прирос душой и к племени, и ко всей этой земле, и, конечно, к своей «белоглазой птичке» Настеньке — сын и дочь разных народов, живущих на разных концах земли, нашли друг друга и слились в одно неразделяемое целое.
Привязался Лыков и к старшему Настиному сыну — парнишка пришёлся ему по душе. О первом муже Семён свою птичку не пытал — у ирокезов это было не принято, — а сама она не рассказывала. Вдов в деревне хватало — ирокезы воевали почти беспрерывно, а на войне вообще-то убивают, — и Семён полагал, что его предшественник на брачном ложе лесной красавицы Нэстэйсакэй сложил свою буйную голову в очередном военном походе. Однако потом, приглядевшись к пасынку, Лыков понял, что отцом Ватанэй — Птичьего Яйца — был не индеец, а белый — это было видно по чертам лица мальчишки и по цвету кожи, заметно более светлому, чем у его индейских сверстников. Иногда Семён даже ревновал жену к её былому возлюбленному, что не мешало ему относиться к Ватанэю как к собственному сыну.
Став полноправным членом клана, Семён стал и воином племени — воинами были все мужчины-ирокезы. На свадьбе Каронхиакатсе сделала ему подарок — торжественно вручила новобрачному его штуцер, отобранный у него при пленении. Подарку Семён обрадовался, но на военные подвиги его не тянуло — за пятнадцать лет солдатчины он настрелялся вдоволь, лил и чужую кровь, и свою (дважды был ранен), и не хотел начинать всё сначала. Чуткая Настя заметила настроение мужа и спросила его напрямик, как это былопринято у индейцев:
— Ты храбрый воин, муж мой, и стреляешь без промаха (жители деревни уже имели возможность в этом убедиться), так почему же ты не любишь войну, дело мужчин?
— Дурное это дело, война, — ответил Семён. — Конечно, если ворог придёт, я за тебя и за эту землю буду биться, живота своего не жалея, но просто так душегубством заниматься — нет, это не по мне. Вождь скажет — пойду, куда денешься, но по своей охоте — ты уж меня уволь.
Нэстэйсакэй помолчала, подумала (он уже опасался, что она рассердится), а потом вдруг поцеловала его. И Лыков рассмеялся, вспомнив, как она испугалась, когда он в первый раз хотел её поцеловать, и отшатнулась, думая, что он хочет её укусить.
На том и порешили — Семён не сомневался, что хозяйка овачиры одёрнет военного вождя, если он вздумает понапрасну теребить «белого ирокеза» — для набегов хватало и других воинов, жадных до драки. Лыков был доволён — была у него и ещё одна причина избегать ратных дел, о которой он не сказал даже Насте: Семён не хотел стрелять в своих бывших товарищей. Но эта опаска вскоре исчезла — пришли вести, что русы покинули форт Детруа и ушли на закат, в прерии. Услышав об этом, Семён и обрадовался, и огорчился — оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с далёкой и теперь уже навсегда потерянной родиной.
Однако грусть эта скоро растаяла, смытая потоком повседневных дел. Семён жил жизнью племени, имел семью, ощущал себя частью индейской общины и был доволен — что ещё надо человеку? Ирокезы дали ему имя Добрая Рука — не столько за умение стрелять, сколько за то, что Лыков искусно резал из дерева фигурки птиц и зверей, приводя в полный восторг индейских ребятишек, которые в этом отношении ничем не отличались от босоногой деревенской детворы средней полосы России.
Жизнь шла своим чередом, год за годом, и Семён знать не знал, и ведать не ведал о том, что на востоке, на побережье, какие-то люди решили, что ирокезы живут неправильно, и что они являются помехой, и что помеху эту непременно нужно убрать с единственно верной дороги, по которой должно идти всё человечество…* * *
1795год
Подходя к дому, Семён почувствовал тревогу — селение напоминало разворошенный муравейник, по которому туда-сюда мечутся его обитатели. Нэстэйсакэй встретила мужа у ворот, и это было странным — обычно она ждала его возвращения в доме, занимаясь своими делами.
— Война, — сказала она, едва завидев Семёна, и он ощутил её встревоженность. Это немало удивило Лыкова — подумаешь, война, эка невидаль, за пятнадцать лет этих войнбыло — не счесть, ирокезы вечно с кем-нибудь да воевали.
— С бледнолицыми, — добавила Настя, предупреждая его невысказанный вопрос, — с Лигой Семи штатов. Сашем собирает воинов — иди, тебя ждут.
Семён ещё более удивился: отношения ирокезов с Объединёнными Штатами всегда были неплохими, и Лыков знал, что ходеносауни намерены добровольно вступить в состав этой державы. И вдруг — война? Однако вопросов жене он задавать не стал — молча отдал ей уток и поспешил к дому вождя, куда уже сбегались мужчины. Семён втиснулся в плотную толпу воинов, сгрудившихся под крышей дома совета, и услышал голос сашема:
— Франглы побережья пришли на нашу землю.
«Франглы? Это ещё кто такие?» — подумал Лыков.
— Они говорят на языке франков, но у них чёрные души инглизов, — сказал вождь, как будто услышав его мысли. — Они обвинили народ Длинного Дома в смерти своего старшего сашема из рода Шам-Ле, отказались принять нас в свою Лигу и объявили нам войну. Горят деревни вдоль границы — франглы убивают женщины и детей ходеносауни. «Хорош только мёртвый индеец», говорят они. Это будет страшная война, воины-мохоки, — заряжайте ружья и точите томагавки. Мы выступаем на рассвете — я всё сказал.
«Вот так так… — растеряно думал Семён. — Пришла беда, откуда не ждали…».
— Ты идёшь, Добрая Рука? — спросила его Настя глубокой ночью, когда вся овачира уже погрузилась в сон.
— Иду, Настенька, — и я, и сыновья. Это уже не баловство — дом спасать надобно.
Женщина прижалась к нему, и Семён почувствовал, как она вся дрожит — Белоглазая Птица чуяла недоброе.* * *
1796год
Жан Адамо, в отличие от Огюста Шамплена, не был полководцем — ни выдающимся, ни каким-либо вообще, — и в войне против ирокезов рассчитывал добиться победы только за счёт численного и огневого превосходства американских войск над индейцами. Ветераны Семилетней войны, помнившие разгром Брэддока, ушли на покой, а генералы, выросшие на полях войны за независимость и не видевшие ирокезов в бою, с презрением относились к «бастоньским головорезам» и не считали «голых дикарей» серьёзным противником. Взяв с ходу несколько приграничных поселений ирокезов, американцы, продвигавшиеся в глубь Индианы, встретили нарастающее сопротивление ходеносауни. История повторялось: на узких лесных тропах колонны американских солдат попадали под перекрёстный огонь из засад и несли тяжёлые потери, а когда подтягивались пушки и начинали калечить деревья, ирокезы уходили из-под удара каплей ртути, чтобы вскоре появиться снова — там, где их не ждали. Они громили обозы и тылы американской армиии переносили военные действия на вражескую территорию: отряды ирокезов появились в Сильвании и Вермонте, и жители этих бывших французских колоний впервые почувствовали на себе ярость индейских томагавков. Война затягивалась: каждый шаг по Индиане стоил американцам большой крови, и впервые вошло в обиход словосочетание «неприемлемые потери».
Военные неудачи стоили Адамо президентского кресла: он не был избран на второй срок. В девяносто седьмом президентом стал Тома Жефри, который повёл войну по-другому. Прежде всего Жефри организовал отряды отборных стрелков-охотников, хорошо знакомых с тактикой лесного боя. Эти отряды, прообраз будущего спецназа, дрались с ирокезами на равных, а когда ходеносауни вынужденно принимали правильный бой, исход битвы решали артиллерия и штыковые атаки сомкнутым строем — в такой рукопашной томагавки уступали штыкам. Кроме того, третий президент Объединённых Штатов, вспомнив правило «Разделяй и властвуй», натравил на ирокезов соседние индейские племена — оджибве, оттава, шауни, — не забывшие «настоящим гадюкам» старые обиды. Бледнолицые братья обещали индейским союзникам златые горы, и те подняли оружие против своих краснокожих братьев. И никто не отменял справедливую для всех уголков Земли пословицу «Сила солому ломит» — при многократном численном перевесе американцев даже равные потери были для ирокезов куда более болезненными, чем для их противников.
Война переломилась — ирокезы проигрывали.* * *
1798год
Чёрная весть настигла Лыкова в окрестностях Канадасегеа, самого крупного селения и столицы Лиги Шести племён. Весть принёс воин-мохок, вернувшийся из родной — родной, какой же ещё? — деревни Доброй Руки.
— К нам пришла пятнистая смерть, — сообщил индеец, не приближаясь к костру, возле которого сидели воины. — В нашем селении больше нет живых — все умерли.
— Нэстэйсакэй? — спросил Семён, надеясь на чудо.
— Все, — повторил воин и пошатнулся. — Пятнистую смерть наслали купцы-франглы — они продали нам много одеял, и никто не знал, что в них сидит болезнь.
«Нелюди, — подумал Семён с нарастающим бешенством. — Мало того, что они втихаря продают нам порох и пули, которыми мы убиваем их же соплеменников, — кому война, кому мать родна, — так они ещё вон какую пакость учинили. Ох, нелюди…».
— Тебе нельзя оставаться с нами, — негромко сказал военный вождь, и Лыков заметил на лице вестника характерные пятна оспы.
— Я знаю, вождь, — спокойно ответил ирокез. — Я должен был рассказать, чтобы вы могли отомстить, — я это сделал.
С этими словами он отступил на несколько шагов, к деревьям, вынул нож и всадил его себе в сердце. Сидевшие у костра воины склонили головы.
— Я его похороню, — сказал Семён, — ко мне эта болезнь не пристанет.
Военный вождь молча кивнул.



Страницы: 1 2 3 4 [ 5 ] 6 7 8 9 10 11 12 13 14
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.