Чтение 17–й страницы книги ~Тайный друг ее величества~

– Нет, дочка. Нет…

Генриетта боялась, что разрыдается и тогда они наверняка сорвутся в высохший ров.

Послышался топот, краем глаза Генриетта заметила бегущего Хуберта и сержанта – того, что был возницей, когда их привезли сюда на карете. Еще мгновение – и сильные руки подхватили Еву, потом сержант помог подняться Генриетте.

– Как же это ты, сестренка, а? – Хуберт улыбался и гладил напуганную Еву по голове. Он был бледен, подбородок его трясся. – Как же это ты?

– Я не сама… – сообщила девочка. – Двое солдат схватили меня, спустили и сказали: держись, покуда сможешь… Я держалась, а потом… потом стала кричать…

– Да как же это? – развел руками сержант. – Да кто же это?

В паре сотне шагов от ворот – на дороге, стояли двое гвардейских лейтенантов. Увидев их, сержант поник головой и, не прощаясь, вернулся за ворота.

– Мама, вон они! – указала девочка. – Я боюсь, они меня опять туда кинут!

– Не бойся. – Генриетта прижала девочку к себе. – Не бойся, никто тебя не кинет.

– Нежели они отца не боятся? Зачем они это сделали? – глядя на стоявших на дороге гвардейцев, с некоторым удивлением произнес Хуберт.

– Может, они не знают его или надеются, что он не вернется, – предположила Генриетта, думая о том, как ей теперь поступить, чтобы спасти детей. Она уже не сомневалась, что все подстроил де Кримон, желая заполучить ее во что бы то ни стало, и теперь ей следовало принять решение – или позор, или жизнь детей.

– Давай пожалуемся герцогу!

– Наше слово против их слов? Нет, не получится. – Генриетта вздохнула. – Пойдемте обедать, на сытое брюхо все не так страшно.

Под внимательными взглядами притихших на стене часовых заложники герцога прошли по просторному двору и уже собрались подняться по ступеням, когда навстречу им вышел де Кримон.

– Что случилось, моя дорогая, я слышал крик? – спросил он с притворным участием.

– Моя дочь едва не сорвалась в ров, ваше сиятельство.

– О, какая неприятность!

Граф потянулся погладить Еву по голове, но та испуганно попятилась.

– Идите обедать, дети, я догоню вас, – сказала Генриетта, подталкивая Хуберта. Взяв сестру за руку, он ушел.

– Хороший мальчик, – сказал граф. – Он очень увлекается лошадьми, а они, случается, могут лягнуть или сбросить из седла и тогда…

– Я поняла, ваша светлость, – сказала Генриетта.

– Вот как? – Граф улыбнулся и, посмотрев по сторонам, шагнул ближе. – Это значит, ты мне уступишь?

– Да, ваше сиятельство, жизнь детей для меня дороже, – ледяным тоном произнесла Генриетта, глядя мимо де Кримона.

– Тогда… прямо сейчас? Здесь есть чулан… – Граф взял Генриетту за локоть.

– Нет, ваше сиятельство, теперь я должна пойти к Детям.

– Но когда же? Когда?

– Вечером, но с одним условием…

– Каким еще условием? Ты не можешь ставить мне условия!

– Это несложное условие.

– Говори.

– Вы должны принести мне пучок лозы.

– Пучок лозы? Где я ее возьму?

– Она растет вдоль дороги в ста шагах от ворот.

– Ну хорошо, – пожал плечами де Кримон. Он не понимал, к чему условности, если эта простолюдинка уже сдалась. – Я пошлю кого-нибудь…

– Нет, – возразила Генриетта. – Лоза должна быть срезана лично вами.

– И тогда ты будешь нежна со своим повелителем?

Глаза графа маслянисто заблестели.

– Конечно, ваше сиятельства, я буду с вами нежна. Но сначала – лоза!

– Вот выдумщица… Выдумщица. Ладно, иду за лозой, но чтобы после четвертого караула ждала меня.

– Да, ваше сиятельство, я буду в коридоре возле лестницы, – покорно согласилась Генриетта. – Но лоза нужна мне теперь же и из ваших рук.

– Будет тебе лоза, иду прямо сейчас!

И де Кримон, как молодой, сбежал по ступеням и зашагал к воротам, предвкушая вечернее блаженство.

Генриетта, погруженная в свои мысли, поднялась к себе.

Спустя час, когда она с вязаньем сидела у окна, в коридоре послышались торопливые шаги и звон шпор. Генриетта выскочила в коридор и увидела де Кримона.

– Держи свою лозу, курочка. – Одной рукой граф подал пучок тонких хворостинок, а другой схватил Генриетту за ягодицу.

– Вечером, вечером, ваше сиятельство, – сказал она и уверенно отстранила его.

Вернувшись в комнату, Генриетта притворила дверь и, осмотрев лозу, принялась ее разбирать. Срезы были неровные, неуверенные, эти тростинки граф резал сам.

Рассортировав их по толщине, Генриетта помыла руки, тщательно вытерла их чистым полотенцем и принялась за работу.

Пыльцы привычно сгибали лозу, а губы шептали скороговоркой:

– Плетись лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…

Хворостинка за хворостинкой, слово за слово, получалась корзинка и сплетался заговор.

– Мама, ты чего тут делаешь?

Генриетта даже не заметила, как в комнату вошла Ева.

– Плетись, лоза, заплетай ноги подлеца… Плетись лоза, закрывай ему глаза…

Так и не дождавшись ответа, удивленная Ева вышла из комнаты и вернулась к игрушкам, что принадлежали многим поколениям маленьких герцогов.

Когда стало смеркаться, из конюшни вернулся Хуберт и принес с собой тяжелую буковую палку. Ничего не сказав матери, он спрятал ее в своей комнате, преисполненный решимости применить палку против тех, кто вздумает обидеть сестру или мать.

Закончив плести корзинку, Генриетта завязала ее в узелок из белой ткани и убрал до вечера в угол.

В ожидании долгожданной встречи де Кримон был неспокоен. Он не находил себе места даже в кабинете герцога, и в конце концов его светлость заметил это:

– Да что с вами, граф, вы как будто несвежего съели? Уж не заболели ли?

– Нет, ваша светлость, просто лихорадит немного – сейчас же осень, слякоть и все такое.

– Да где же вы слякоть-то нашли? – проскрипела из угла графиня Роллен, мать герцога, строгая сухощавая старуха.

– Должно быть, ветром прохватило, когда на стене был, – адресуя ей поклон, ответил граф.

– Врет он все, Бриан, – не сдавалась старуха. – Просто он влюблен!

– Влюблен? – поразился молодой герцог и, смерив де Кримона критическим взглядом, опрометчиво заметил: – Да куда ж ему влюбляться, матушка, он же седой старик!

«Я тебе это припомню…» – мысленно пригрозил герцогу де Кримон, однако снова поклонился, показывая, что согласен с ним.

– У нас здесь и женщин-то нет, кроме, может быть, прислуги…

– Он влюбился в эту – Фрай! Он постоянно вьется возле ее юбки! – проскрипела осведомленная старуха. – Когда ни выгляну в окно, он возле нее стоит и даже пристает.

Герцог засмеялся:

– Ладно, граф, идите отдыхать, сегодня вы мне не нужны.

– Благодарю, ваша светлость, сейчас же выпью горячего вина с медом и лягу, а к утру буду совсем здоров.

Покинув флигель герцога, де Кримон выскочил на воздух и рванул ворот мундира – давно он не испытывал такого унижения. Да, ему нравится эта простушка, да, она ему снилась, но и в свои шестьдесят он имеет право прислушиваться к собственным чувствам, пламенеть в порыве страсти, трепетать! А эта старуха…

Граф зло покосился на окна флигеля и прошептал:

– Старая карга…

Что ж, месть за обиду – дело весьма возможное, вряд ли хваленый наемник привезет Золотую Латку, а потому совсем скоро, может быть, уже в течение этого года Бриана Туггорта постигнет какое-нибудь несчастье. А в отсутствие герцога солдаты будут преданы ему – графу де Кримону.

«Старуху сразу в ров…» – решил граф.

Темнело быстро, на стенах появились факелы – вот-вот должна была произойти четвертая смена часовых, и для графа это было начало череды чудесных вечеров. Он уже решил, что для утех с простушкой прикажет обставить комнату на третьем этаже замка. А на сегодня сойдет и чулан.

Со стен донесся топот смены, граф глубоко вздохнул и, стараясь сдерживать себя, направился к освещенному факелами парадному крыльцу.

По обе стороны от входа замерли гвардейцы. Если бы они знали, что его сейчас ожидает, они бы обзавидовались. Что толку быть двадцатилетним, если не можешь позволить себе того, что по рангу только графу? Пусть голова его седа, пусть он прихрамывает на правую ногу и слегка горбится, но та власть, что в его руках, позволяет, не замечать своих недостатков.

«Я скажу ей – подойди и прими меня, моя козочка. Хотя нет, для козочки она слишком пышна. Пожалуй, я скажу – моя лошадка… Нет, лошадка, это как-то по гвардейски. Лучшеэта, как же ее называют? Она еще ряженку дает…» – Граф задумался и едва не споткнулся.

«Может, спросить у часового? – подумал он, покосившись на очередной пост. – Нет, не стоит… Вспомнил – телофка! Это называется телофка! Или телушка? Или все же телофка?»

Оказавшись на лестнице, граф окончательно потерял терпение и побежал, перескакивая через три ступени. Вот и последний пролет, де Кримон поднял глаза и увидел Генриетту. Она стояла в одной рубашке, с распущенными волосами, а горевшие на стене позади нее факелы просвечивали тонкие покровы, демонстрируя графу тело желанной простушки.

– Телофка моя! – проблеял он и, протянув руки, помчался по лестнице еще быстрее.

Генриетта пошевелилась, развязала узелок и, достав маленькую корзиночку, бросила ее в сторону. Корзинка подпрыгнула, покатилась к стене, а ноги де Кримона внезапнозаплелись, так что он едва не упал на ступени. Однако едва он выпрямился, корзинка подкатилась к стене и, ударившись, отскочила обратно. В то же мгновение де Кримон качнулся назад и с криками «Держите меня!», полетел вниз по каменной лестнице.

Скатившись, он крепко ударился об пол и только тогда его ноги наконец расцепились.

– Карау-у-ул, ко мне! – закричал он, плюясь кровью.

Снизу загрохотали шаги, и на помощь графу прибежали трое офицеров.

– Что с вами, ваше сиятельство?

– Лекаря его сиятельству!

– Да постойте вы с лекарем!.. О-о, как мне больно! Осторожнее… Прежде всего схватите эту тварь и бросьте в подвал, туда, где скелеты! Немедленно!..

– Да, ваше сиятельство! Сию минуту!

Два лейтенанта, что подвешивали надо рвом Еву, поспешили исполнить приказание грозного начальника, однако, когда они поднялись по лестнице, рядом с Генриеттой уже стоял Хуберт.

– Уйди, сынок, – попросила она.

– Нет, мама, это ты уйди.

И Хуберт решительно отодвинул мать в сторону.

– У него дубина, – сказал один лейтенант другому.

– Тем хуже для него, – ответил второй, вынимая из ножен меч. – Оглушим этого болвана, а потом схватим ее…

– Ой, как мне больно! – вопил снизу де Кримон.

Офицеры поднялись на один с Хубертом уровень и стали наступать.

– Сдайся, дурак, и обойдешься без синяков, – предложил один лейтенант.

– Нет уж, Ларус, теперь я желаю позабавиться, – сказал второй и зло засмеялся.

– Оставьте и для меня немного! – крикнул снизу поднимавшийся по лестнице третий офицер.

– Тебе ничего не достанется, Буффон! – крикнул Парус, и они с напарником бросились на Хуберта.

Однако оглушить его мечами не удалось, буковая палка мелькнула как молния и – трах-бах, выбитые мечи разлетелись по сторонам. Еще удар – по голове Ларусу, его напарнику достался болезненный тычок в грудь, да такой сильный, что бедняга покатился по лестнице быстрее де Кримона.

Едва увернувшись от пронесшегося мимо товарища, Хуберта атаковал Буффон. Он решил наказать мальчика, однако его меч наткнулся на дубину, а в следующее мгновение Хуберт ударил офицера носком башмака в голень.

Ударил и отскочил, чтобы проверить эффект. Отец уверял, что через несколько мгновений противник падал от боли – так ли это?

Буффон выпучил глаза, затем со стоном схватился за ногу.

– Уо-и-и-и! Уо-и-и-и! – завыл он.

Бой был закончен. Де Кримона унесли первым, двое офицеров еще лежали без чувств и один корчился от боли. Командовать атаку было некому, и собравшиеся возле поста полтора десятка гвардейцев не знали, как им поступить. Наконец пришел сержант Ротрен, тот, что привозил семейство Фрая в замок.

– Ваша милость, разрешите их забрать? – спросил он, обращаясь к Хуберту.

– Конечно, – кивнул тот. – Забирайте.

Бесчувственных офицеров кое-как привели в сознание и, поддерживая под руки, стали спускать к выходу. Последнего – хромого Буффона – вел сержант.

Когда они наконец оказались на воздухе, Буффон поправил шлем, ощупал распухшую ногу и сказал:

– Жаль, что я не раскроил этому щенку голову…

– Нет, господин лейтенант, вы все правильно сделали.

– Почему?

– Потому что, когда вернется господин Фрай, он убьет всех, кто обижал его семью.

Буффон криво усмехнулся:

– Это что же – Ларус и Кеанон, что подвешивали надо рвом девчонку, уже списаны со счетов?

– Разумеется, господин лейтенант, при условии, что Фрай вернется.

– Ерунду говоришь, – отмахнулся Буффон. – Против двоих гвардейцев одному не устоять, к тому же и я вмешаюсь…

Сержант вздохнул, пряча ироническую улыбку.

– Господин лейтенант, сегодня вы попали только на львенка и едва унесли ноги, что будет, если вы попадете на самого льва?

Глава 44

Каспар открыл глаза и увидел сводчатый закопченный потолок, это место было ему незнакомо. Чуть повернув голову, он обнаружил узкое стрельчатое окно, откуда в комнату попадал свет, и сидевшего на стуле Лакоба – вооружившись иголкой с ниткой, он чинил прогоревшие штаны.

– Лакоб… – позвал Каспар. «Сержант» обернулся, и на его выбритом лице появилась улыбка.

– Очнулся, ваша милость!

Он подошел ближе и, положив на лоб Каспару ладонь, удовлетворенно кивнул.

– Вчера вечером, ваша милость, ты в такой горячке был, что я думал, до утра не доживешь. Но вот – обошлось.

– Мы сюда вчера приехали? – начал вспоминать Каспар.

– Да нет, ваша милость, сегодня четвертый день прохлаждаемся.

– Ух ты… – Каспар растерянно заморгал. – А я ничего не помню.

– А драку на постоялом дворе помните?!

– Драку помню и как этот… рукосуй штырем меня угостил – тоже помню.

– Штырь-то не простой был, а с ядом из прогорклого рыбьего жира.

– Разве такой бывает?

– Самый простой из жгучих ядов, – авторитетно подтвердил Лакоб.

– А потом чего было?

– Побили мы их, и бежать, тебя на телегу положили, в беспамятстве ты был и лицом черен. Я тебя перевязал, но толку было мало, кровь в ране пузырилась, сворачиваться никак не хотела. Вот только прошлую ночь яд из тебя дымом вышел.

– Как это – дымом?

– Обыкновенно, белый дым поднялся облаком да и развеялся.

– Что еще было по дороге?

– Чудища на нас напали жуткие. – Сообщая об этом, Лакоб перешел на шепот и выпучил глаза. – Лица печеные, рваные, ланзаппами себя называли.

– Чего хотели?

– Нашей погибели.

– И что – отбились?

– Какой там! – Лакоб вздохнул. – Если бы ты мечом их главного не срубил, там бы все остались.

– Я? Мечом? – поразился Каспар. – Но я ничего не помню. Ты же сказал, я лежал на телеге без памяти.

– Вот именно, – согласился Лакоб, медленно надевая заштопанные штаны. – Ты лежал безжизненный, почерневший и вдруг поднялся, выпростал из-под одеял свой меч и бросил его в мерзкого ланзаппа. Меч срубил мерзавцу голову, и обезумевший конь унес его прочь, без головы.