read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:

ЭТО ИНТЕРЕСНО

Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


– Они сами об этом зачем-то рассказывают!
Игорь Арнольдович кивнул:
– Да-да, увы. Так вот для них, понятно, предусмотрены некоторые скидки и льготы. О них ничего не говорится в правилах, но мы сами понимаем, что к таким людям должно быть более бережное отношение, чем к тем, кого миновала такая судьба.
Я тоже кивнул понимающе, да-да, еще бы, мы ж интеллигенты, хотя что-то внутри меня сказало язвительно, что других судьба такая почему-то минует. Наверное, всего лишь потому, что не грабят прохожих, не вламываются в чужие квартиры, не убивают и не насилуют. А так бы да, их бы тоже не миновала. Зато получили бы гарантированные места в университете на любом факультете.
Сергей Константинович тоже сказал с достоинством:
– Да, мы к ним относимся очень бережно.
– Помогаем со сдачей зачетов, – пояснил Игорь Арнольдович, – закрываем глаза на недостаточное… гм… посещение лекций и неявку на экзамены…
– Предоставляем академические отпуска, – добавил Сергей Константинович, – если они бросают вузы.
– Совсем? – спросил я.
– Нет, все это время уговариваем продолжить учебу. Иногда удается побудить продолжить.
Ага, подумал я хмуро, бывшему зэку восхочется потрахать чистеньких студенток, вот он и снова появится в универе. А преподы и рады, наперебой ставят ему зачеты.
Игорь Арнольдович поморщился, сказал со вздохом:
– Мне жаль, что наши универы не столь емкие, как на Западе. Там можно обучать буквально каждого, кто захочет. А у нас все ограничивается возможностями размещения в аудитории. Потому из-за нашей гуманитарной политики мы, если честно, недобираем талантливых студентов.
– Это как, – не понял я, потом догадался, – я думал, что это я так клево сострил, а вы меня разыгрываете! А вы в самом деле их места отдаете зэкам?
Игорь Арнольдович поморщился сильнее:
– Что вы, что вы! Зачем так сразу грубо и резко? Просто, если бы не такая справедливая и гуманная политика, мы бы набирали только способных молодых людей, желающих стать учеными. А теперь, когда мы проявляем гуманизм в полной мере, то почти четверть мест отдаем для демобилизованных, а пятую часть – для освобожденных из мест лишения свободы. Понятно же, что эти – четверть и пятая часть – не столь усердны в учебе.
Сергей Константинович кивнул:
– Да-да, и никто из них не стал еще ученым.
– Даже закончили университет единицы, – добавил Игорь Арнольдович. – Но и это победа! Мы всякий раз отмечали эти случаи особенно торжественно! И награждали закончивших дополнительно… Это же вернуть обществу людей, которые чуть было не свернули на неверный путь!
Я не утерпел, спросил:
– Но это за счет тех ребят, что искренне хотели стать студентами, но у них нет за плечами таких достоинств, как тюрьма?
Он посмотрел на меня с мягким укором.
– Как вы можете? Эти ребята все равно не пойдут воровать, а так мы спасаем бывших заключенных! Да-да, от повторения их преступлений!
– Некоторых, – уточнил Игорь Арнольдович и тут же добавил поспешно: – Но и это большая победа!
За счет тех, кто не сидел в тюрьме, мелькнуло у меня в голове. Или я не прав? Проявление гуманности – свидетельство о зрелости общества, о его культуре, как говорят со всех сторон. Почему же у меня постоянное ощущение неправильности? Или неправильный – я? Не могут же все ошибаться?
Габриэлла не выдержала, вскочила и ухватила меня за руку.
– Слава, пойдем! Я покажу тебе подлинники стихов Рубцова! Представляешь, он писал все карандашом, а потом перепечатывал на пишущей машинке!
– Зря он комп не завел, – заметил я.
– Тогда не было компов.
– Секретарше бы отдал…
– Он был бедный… Или ты прикалываешься? Нехорошо над девушкой смеяться!
– Так, – сказал я, – можно.
Она поглядывала на меня с тревожным вопросом в прекрасных умных глазах. Мы подошли к стене, под стеклами вместо картин и дипломов, как выставлено везде, множество страниц, исписанных мелким нервным почерком. Блики отражаются в стеклах ее очков, я видел только отражение страниц и ряды потрепанных книг в мягких затертых обложках, что значит – Рубцов часто брал их в руки.
– Мне кажется, – заметила она осторожно, – ты не совсем… принял это?
– Рубцова?
– Нет, что папа говорил.
– А, про зэков… Честно говоря, я бы зэков и близко не подпускал к университетам. Паршивая овца все стадо портит.
– Славик! Есть случаи, когда их перевоспитывали.
– Ну да, а за это время они человек двадцать приучили к наркотикам. И вообще пропитали зэковской романтикой всю общагу!
– Ты считаешь, что современная гуманность и благотворительные фонды…
Я развел руками.
– Габриэлла, нищим всегда подавали. А до революции купцы делали такие пожертвования, что большевики на те деньги вооружились до зубов!.. Нищим подавали в Средневековье, в Риме, Египте… так что христианское милосердие ни при чем. Мир меняли не благотворительные фонды, а люди очень неразборчивые и совсем не гуманные.
Она смотрела с ужасом.
– Слава!
В ее голосе звучало предостережение. Я пожал плечами.
– Габриэлла, я поддакивал твоим родителям, но ты ведь не они, ты меня поймешь. На самом деле мир не таков, каким его рисуют в этих… благотворительных. Не знаю даже, зачем эти благотворительные акции… Дымовые завесы?
Она рассердилась, сердито сверкала глазами. Я кое-как уговорил покинуть собрание, мы уже отметились, показались, этого достаточно. А родители пусть общаются с Игорем Арнольдовичем, он очень приятный молодой мужчина. Даже приятный во всех отношениях, как говаривал автор «Мертвых душ», на что-то уже тогда намекая.
Движение в районе Ногина плотное, я машину вел осторожно в сплошном потоке сверкающих машин. Габриэлла сердито молчала, я старался убедить себя, что забота о падших, как говорили в старину, то есть обо всех этих наркоманах, уголовниках и прочих футбольных фанатах, – проявление высокой культуры и развитости общества. Я и не спорил вообще-то. Это проявление культуры и развитости их общества, того самого, что останется по ту сторону Перехода.
К сожалению, хотя о чем тут жалеть, это общество уже невозможно реорганизовать. Нельзя даже надстроить, тем более – превратить во что-то развитое. Оно само загнало себя в ловушку гуманитарности и теперь обречено все больше разрушать себя. У него только одна дорога: становиться гуманнее, расширять сферу охвата гуманностью все большего поля деятельности и все больше наркоманов и зэков тащить в культуру, давать им образование, кормить и лечить бесплатно, повышать социальные пособия…
Когда-то будет достигнут предел, и все полетит к черту, но это будет уже не наша проблема. Мы окажемся по ту сторону Перехода, а сингулярам нет дела до того, как там живут мокрицы, уховертки и прочие многоножки.
Габриэлла сердито задвигалась, повернула ко мне голову.
– Ты куда едешь?
– Ко мне.
– С какой стати? – спросила она. – Мне некогда.
– Вечер закончился, – сказал я, – занятий никаких нет… Габриэлла, ты просто дуешься на меня. Перестань.
– Нет, – отрезала она. – Отвези меня домой.
– Едем ко мне.
– Нет! – ответила она, повысив голос. – Или высади меня здесь!
– Не высажу, – ответил я, тоже повышая голос. – Габриэлла, перестань… Заедем ко мне, я тебе кое-что покажу.
– Что?
– Ты этого еще не видела, – ответил я загадочно.
Глава 12
Она сердито смотрела прямо перед собой, в ее глазах быстро сменялись огни фонарей, цветные полосы реклам, коротко и резко вспыхивали фары встречных машин.
Габриэлла, стучало в моей груди сладко и нежно, самая реакционная сила – не пьяненькие слесари и домохозяйки, как мы говорим привычно, а русская интеллигенция. Нынешняя русская интеллигенция. Особенность нашей интеллигенции в том, что ею автоматически считаешься, получив диплом о высшем образовании. Ну, как раньше достаточнобыло купить шляпу и надеть очки.
Домохозяйки и слесари, хотя и считают, что знают, как повысить ВВП, обрушить доллар и установить мир во всем мире, легко меняют взгляды, а вот интеллигенция, гордая, что – интеллигенция, претендует не только на неподсудность власти, обществу и морали, в то время как себя считает не только вправе всех и вся судить, но требует себе ведущую и направляющую роль в мире. Именно российская, так как сама себя убедила, что самая духовная и нравственная. Как же, на Западе Достоевского читали! Этого достаточно, этот довод слышу со всех сторон со дня рождения.
Но если на Западе, да и на Востоке, интеллигенция – это те, кого бабушки и дедушки своим примером воспитали жить по высоким нравственным устоям их семьи и общества, то у нас это те же слесари и домохозяйки, всего лишь получившие дипломы о высшем образовании. И потому у них такой апломб, самомнение и страсть учить и поучать, какой нет у ста тысяч слесарей.
Нашу интеллигенцию хрен чему-то научишь и хрен сдвинешь с ее кочки. Слушать никого не слушает, так как слушать должны только ее, переубедить наших интелей невозможно. И что бы ей ни говорили, все равно будут смотреть свысока: высший суд – российская интеллигенция.
Ну как те бабки на лавочке у подъезда.
Припарковав машину, попытался успеть открыть дверцу перед Габриэллой, но та не удостоила такой милости: выскочила сама, яркая и божественно прекрасная даже в тусклом свете окон дома.
Небо черное и холодное, как угольная яма зимой, в черноте болезненно остро сверкают кристаллы звезд, почему-то сейчас представившиеся как очень далекие айсберги. Ихотя умом знаю, что это раскаленные шары плазмы, но все равно сейчас видел только куски льда, усеявшие небосвод.
– Позволь…
Но даже локоть отдернула от моей ладони. Я торопливо забежал вперед и суетливо приложил магнитный ключ к замку. Габриэлла упорно смотрела перед собой, не давая поймать ее взгляд.
В лифте я пытался встать так, чтобы она оказалась ко мне лицом, но Габриэлла протиснулась к двери, а схватить ее в объятия, как раньше, почему-то не посмел.
На площадке, пока я открывал замки, упорно смотрела в стену. Я зашел следом, чувствую себя, как побитый ногами, спросил заискивающе:
– Кофе?
Она кивнула:
– Да, кофе.
Ее портрет на прежнем месте, плюс добавились еще два: эти снимки я делал еще тщательнее, настоящим фотоаппаратом, ничего не дорисовывал. Но, кроме ее портретов, пейзажи Марса, лун Юпитера и Сатурна, а также снимки галактик, туманностей и квазагов, которых все больше и больше, из прихожей перебираются в комнату и даже на кухню.
А также портреты ФМ-2030, Кеплера, Гершеля, Эттингера и Дрекслера. Габриэлла остановилась перед ними, я из кухни видел, как морщит лоб, стараясь узнать в них великих Хойла или Хаббла, Тьюринга или хотя бы Максутова.
Кофемолка прожужжала, я залил кипятком и поставил джезву на плиту. Из прихожей донесся голос:
– Перемен не слишком много, но есть… ты случаем не поменял ориентацию?
– Нет, – ответил я бодро, – и ты сейчас в этом убедишься!
– Что-то у меня пока нет желания, – сообщила она чуточку брезгливо. – Это что у тебя за такой серьезный дядя?
– Не узнала? – удивился я. – Тот, кто объяснил мне, что нынешний путь к звездам ведет через многолетнее заключение… Астронавтика пахнет тюрьмой! Даже к Марсу надо лететь полгода, а это в такой тесной капсуле, что и тюремная камера покажется королевским залом. До Плутона – девять лет, а до звезд… до звезд – столетия.
Она вошла на кухню, внимательная и настороженная.
– И что? Ты это знал и раньше.
– И мирился, – согласился я. – Вернее, был готов. А теперь вот сам уверовал, что единственный реальный путь попасть к звездам – сингулярность. Когда и годы ничего не значат при бессмертии, и скорости как минимум равны скорости света. Это для начала.
Она спросила недоверчиво:
– То есть как это уверовал?
– Габриэлла, – напомнил я, – мы же говорили о трансчеловечестве, о сингулярности, о близком Переходе…
Она кивнула, лицо ее медленно застывало, превращаясь в маску.
– Помню.
– Ну и…
Я запнулся, развел руками, испуганный и беспомощный, что не так, а она продолжала смотреть на меня пристально и с тем вниманием, словно под моей личиной заподозрила другого человека.
– Я все помню, – ответила она пугающе нейтральным голосом, словно все эмоции покинули ее тело. – Мы говорили о всех этих штучках, что некоторые люди захотят вставить в свое тело.
– Некоторые? – переспросил я, спохватился: – Ах да, конечно… Некоторые захотят, но большинство – нет. Всякие там слесари, доярки, фанаты футбола…
Она покачала головой:
– Вячеслав, мне кажется, ты не уловил важный момент…
– Слава, – напомнил я. – Меня зовут Слава.
Тень неудовольствия пробежала по ее лицу, но кивнула, аристократы не дают себя сбить с прямой дороги всяким мелочам.
– Ты не уловил очень важный момент.
– Какой?
– Мы не говорим о простонародье, – произнесла она ледяным голосом. – Мы говорим о совести народа, о его душе и… когда говорят «соль земли», то имеют в виду не крестьянина в просоленной от пота рубашке, а духовно устойчивых людей, которые и образуют скелет нации.
Я торопливо кивнул:
– Габи, кто спорит?
Она поморщилась сильнее, я с ужасом вспомнил, что ее коробит это «Габи» от посторонних.
– Ты не споришь, – уточнила она, – но ты не то говоришь. Когда ты говорил про эту жуткую трансчеловечность и еще более отвратительную… как ее, сингулярность, я приняла это как игру ума. Просто игру! Одни одеваются орками и эльфами, бегают с мечами в Нескучном саду, дерутся со скифами – это что-то вообще ужасное, другие делают себе костюмы из Star Wars. Вы играете в эту… сингулярность. Я только сейчас начинаю понимать, что у тебя это не игра! И что найдется достаточно безнравственных людей, которые начнут прибегать к этим ужасным новинкам… Я говорю о подключении прекрасного человеческого тела к компьютерам, о вживлении в самое совершенное из чудес природы – человеческое тело – ужасных железок!
– Габи… – прошептал я с ужасом. – Габриэлла…
Она прервала, рассерженно сверкнув глазами:
– Когда ты говорил, что людям придется лопать радий, ты не говорил, что будешь среди этих людей! Вспомни, мы все время говорили про тех людей, у которых нет души! Они уйдут из человечества в железнячники, в нечеловеки, в атомные вихри.
– Габриэлла, – сказал я убито, – но людям не достичь дальних звезд… Даже близких!
Она посмотрела очень рассерженно.
– Ты хотел пройтись по пескам Марса? Пройдешь в скафандре! А до звезд доберутся в звездолетах наши потомки. Не знаю как, но доберутся. Люди доберутся, Вячеслав, а не атомные вихри, у которых с человечеством не останется ничего общего!
Я долго стоял у окна, глядя ей вслед, плавил лбом стекло, а в груди намерзал ледяной ком. Даже в глубоком детстве не чувствовал себя в таком отчаянии, а в том возрастевсе воспринималось преувеличенно остро. Это сейчас я вроде бы оброс толстой кожей, но, как выяснилось, вся толстокожесть исчезла, сейчас я весь – обнаженное сердце, истекающее кровью.
Габриэлла ушла, а она не та современная девочка, что не имеет убеждений, которой бы только шмотки, побрякушки, богатый спонсор и возможность выскочить за олигарха. Той, современной, все равно, куда идти, лишь бы клево, весело и не надо думать. Габриэлла же…
– Габриэлла, – повторил я вслух, – Габриэлла… Ну почему так? Габриэлла…
Стена словно исчезла, я ощутил, что стою на краю бездны, а далеко-далеко внизу тротуар и крохотные припаркованные машины. Что я за дурак: высокомерно третировал пьяненьких слесарей и домохозяек с фанатами футбола: им-де не войти в царство небесное сингулярности, полуобезьяны, лемуры, простейшие, ха-ха, а я вот весь из себя замечательный и на белом коне. Сам тоже в белом!
Но из слесарей, домохозяек и фанатов футбола кто-то и хотел бы в сингулярность, это мы их не пустим, но вот вся интеллигенция… жуть, этот огромный слой, все увеличивающийся, уже не слой, а пласт, да такой пласт, что вроде пласт земной коры, на котором горы, реки, леса и множество стран с их нефтью и золотом… эта интеллигенция крепко стоит на своих «нравственных позициях».
Вот взять ту прекрасную, как нам вдолбили со школьной скамьи, творческую и прочую элиту: Пушкин, Лермонтов, Кюхельбекер, всех этих декабристов, что «против царя и занарод», и показать им наш мир? Сказать, переселяйтесь, ребята, сюда. У нас тут телевизоры, холодильники, компьютеры, медицина… Да все ужаснутся одной только мысли, что нельзя сечь крепостных, а деревенских девок пользовать для половых нужд, что придется отпустить на волю… нет, крепостных вообще не будет, все равны, ужас какой, равны с чернью, даже дворяне должны служить или работать, нельзя будет приезжать в свое родовое имение, его отберут…
А ведь мир той интеллигенции отличим от нынешнего только в мелких деталях! В сравнении, конечно, нынешнего с сингулярным. Самая косная сила не слесари – эти хоть и не все, но готовы учиться, однако русская интеллигенция устроилась настолько удобно, что уже не сдвинуть с судейского места. Учиться ничему не будет и не может, сама учит «высокой духовности», хотя не понимает, что это, но это не помеха, а повод туманно и возвышенно поговорить о трансцендентности, непознаваемости, ведь у духовности нет дна и потому нет точного обозначения, алгеброй гармонию не измерить, это надо чувствовать, а не понимать…
От этого «чувствовать» рукой подать до «верить», что для такого, как я, дико и оскорбительно. Но для русской интеллигенции верить – это состояние души. Для нее верить – это принадлежать к избранному кругу. Причем верить нужно не именно в Бога, в него можно и не верить, но обязательно верить в соборность и духовность, в глубинность нравственных помыслов русского народа, который сам о них не знает, но это знает русская интеллигенция…
Конечно же, ни один из этих русских интеллигентов не войдет в сингулярность уже потому, как сказала Габриэлла, что с ужасом и омерзением отшатнется от нее, как от чего-то ужасного, сатанинского, технологического.
Я сделал усилие и, сделав шаг назад, перевел дыхание. Да, технологичность и интеллигентность по-русски несовместимы. В России интеллигенты всегда выступали против любых технологий, те якобы вытесняют духовность, соборность и разрушают нравственность.
У русской интеллигентности есть платформа, есть база, есть убеждения, от которых не откажутся. С этой точки зрения и Сергей Константинович, и Людмила Николаевна, и Игорь Арнольдович, и, конечно, Габриэлла куда нравственнее меня, что все еще без четких и железобетонных критериев и ориентиров в быстро меняющемся мире.
И в то же время, в то же время…
Во рту стало горько, словно я полдня жевал полынь. Страшно такое помыслить, но Габриэлла действительно потеряна. Это только в дешевых мелодрамах любовь, секс и всякие сю-сю выше долга, чести, но не среди людей, у которых есть нравственные стержни. Да еще в моем мире, лишенном нравственных ориентиров, смешно говорить о каких-то принципах.
Но Габриэлла… она – настоящая. И ее идеалы, впитанные с молоком матери и взращенные и развившиеся в ее тесном окружении, не позволят опуститься так низко, чтобы пойти за мной только потому, что ах-ах, полюбила, а выше любви у простых людей нет ничего. Но это – у простых.
А если, мелькнула жалкая мысль, ну ее на хрен, эту сингулярность? Жили без нее, умирали без нее… Умерли Толстой, Достоевский, Менделеев, Гомер, Шекспир, Ньютон, Паскаль… а почему я должен пытаться избегнуть их судьбы? Они лучше меня, но все-таки умерли…
Глава 13
На другой день, отоспавшись, я постарался посмотреть на все более трезво и рационально. Конечно, я дурак, надо было подходить к этому вопросу, вернее, подводить, мягче и осторожнее.
А так даже мне сейчас, при свете дня, непонятно, из-за чего поссорились. Вчера было понятно, а вот отоспавшемуся – непонятно.
Из-за чего? Не просто поссорились, а Габриэлла уверена, мы расстались. Ха, щас я ее так просто отпущу! Нормальные люди ссорятся, кому мусорное ведро выносить, кому собаку выгуливать, скандалят из-за ревности, подгоревшего бифштекса, смазливого соседа или соседки, а также купленных на размер меньше туфель…
А мы, смешно сказать, поссорились из-за… тьфу, культуры. Вернее, что ею считать. Двое придурков. В постели проблем нет, трахались нормально, а это теперь основная причина ссор: несовместимость желаний, каждый хочет по-своему, а на поводу у женщины можно пойти раз-другой, но не всю семейную жизнь, здесь наша психологическая доминанта бунтует…
К счастью, как всякий занятый любимым делом человек, Габриэлла на сексе не зациклена и не ищет в нем основу бытия, во всем остальном вкусы совпадают, взять хотя бы астрономию.
Так какого же?..
Я робко позвонил вечером, она не взяла трубку. Вернее, увидела по имени, кто звонит, и не ответила. Не ответила и на другой день. И на третий.
Я подстерег ее на выходе из университета, но она прошла мимо, не удостоив взгляда, хотя я катил, почти обдирая шины о бордюр, до троллейбусной остановки.
И – маятник качнулся в обратную сторону. Мой оптимизм, что это не ссора, а недоразумение, начал стремительно испаряться, а вместо него разверзлась бездна тревоги и безнадежности.
Похоже, я больше был прав, когда заподозрил в ней верность идеалам. Неверным, конечно, но красивым и благородным. Как идеалы рыцарства, ими любуемся, но жить по ним и раньше было трудновато, а сейчас так и вовсе невозможно. А так да, красиво.
Но если она верна идеалам, то вопрос теперь в том, кто из нас во имя любви, так сказать, откажется от своих принципов и примет чужие… признав их своими.
Если честно, то это должен бы сделать я. Хотя бы потому, что на самом деле у меня нет никаких твердых принципов. Я не то чтобы бесхребетник, но все еще не выработал их в таком сложном и быстро меняющемся мире.
Я понимал, что тону. Поздно ночью, когда мышка выскальзывает из пальцев, а глаза слипаются, я сажал перса на рынке покупать нужное и, оставив комп включенным, валился в постель. Утром поднимался по отчаянно дребезжащему будильнику, а у меня их три, настроены так, что начинают звенеть друг за другом, а потом снова и снова, брел с закрытыми глазами в ванную, а в мозгу вместе с остатками сна вертится озабоченное: надо кейматы сменять на бруски железа, а те переплавить в сталь, благо уголь есть, потом пойти поохотиться на монстров в Долине Смерти, но избегать встреч с персами из клана «Эверрэд», эти совсем оборзели, мочат всех встречных-поперечных…
Не забыть еще ответить Сагитте насчет вступления в клан, мол, я не отказываюсь, но пока еще рано, сперва хочу скрафтить сам доспехи получше, чтобы потом клан на них не претендовал, если вдруг придется выйти из клана. Еще Кавардак звал к себе, надо и ему отказать вежливо, а то обидчивый больно, вдруг да внесет на лист, как недруга, которого надо килять при встрече всем кланом…
Ага, а еще сразу же, как вернусь, надо в некрополь, там успею застать Азалинду и Сагитту, обе могучие маги, ко мне хорошо относятся, могут подлечить, пробафить, а то и вообще возьмут на время кача в пати…
Я чувствовал, что уже не вырвусь из этого сладкого и такого великолепного мира, где хоть и не все совершается по моей воле, но все же мир добрее и увлекательнее, людиинтереснее. Я могу даже пользоваться магией, хоть и не маг, а чем выше поднимаюсь по левелам, тем больше у меня возможностей. А через семнадцать левелов, на это уйдетпримерно четыре месяца, смогу летать на драконе…
И вообще уйду в сингулярность, а Габриэлла… останется в этом мире? Я вспомнил, какой видел ее в последний раз: бледное худое лицо, волосы стали еще короче, высокие скулы, красиво очерченные губы, но по-прежнему почти никакой косметики. Как она тогда подняла на меня взгляд и печально улыбнулась!
Пальцы впились в подлокотники рабочего кресла, а сердце застонало от нежности и желании спасти, защитить, уберечь… ну не знаю, от чего-нибудь. Глаза большие, темныеи печальные, в них укор, словно я в чем-то предаю…



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 [ 33 ] 34 35 36
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.