Чтение 16–й страницы книги ~Кони, кони~

Простите, не понял, сэр?

В бильярд, говорю, не играешь?

Немного играю. Во всяком случае, в пул умею.

В пул? Понятно. Не хочешь сыграть?

С удовольствием.

Отлично.

Асьендадо закрыл амбарную книгу, отодвинул стул, встал. Джон Грейди последовал за ним в холл. Они прошли через библиотеку, гостиную и остановились у двойных дверей в ее дальнем конце. Асьендадо распахнул двери, и они оказались в темной комнате, где пахло плесенью и старым деревом.

Дон Эктор дернул за декоративный шнур, и зажглась затейливой формы оловянная люстра. Под ней стоял старинный стол на ножках, украшенных резными львами. Стол был закрыт желтой клеенкой, а люстра свисала с двадцатифутового потолка на обычной железной цепи. В дальнем конце комнаты виднелся очень старый резной алтарь, над которым висела деревянная скульптура Христа в полный рост. Дон Эктор обернулся к Джону Грейди:

Вообще-то я играю довольно редко. Надеюсь, ты не ас?

Нет, сэр.

Я просил Карлоса хорошенько выровнять стол. Когда мы играли в последний раз, у него был заметный уклон. Поглядим, как он поработал. Зайди с той стороны. Я скажу тебе, что делать.

Они оказались на противоположных концах стола и начали скатывать клеенку к центру, а затем сняли ее вообще, и дон Эктор унес ее в угол и положил на стулья.

Когда-то тут была домашняя церковь. Ты, надеюсь, не суеверен?

Вроде нет, сэр…

Но теперь она должна быть десакрализована. Это делается так: приходит священник и произносит какие-то слова… Альфонса разбирается в этом куда лучше, чем я. Но бильярдный стол стоит тут уже давно. Многие годы… А церковь остается церковью, какие бы слова ни произносились. Я вообще не уверен, что слова могут что-то изменить. Святое свято всегда. Возможности священника не так велики, как представляется многим. Ну, конечно, тут не проводилось месс уже много-много лет.

Сколько же?

Дон Эктор стоял у полки красного дерева и разбирал кии. Услышав вопрос, он обернулся к Джону Грейди и сказал:

Именно здесь я получил первое причастие. Полагаю, что это и стало последней мессой. Это произошло, если не ошибаюсь, в тысяча девятьсот одиннадцатом году… Нет, я не позволю священнику все испортить, задумчиво произнес он. Лишать церковь ее святости? Зачем? Мне приятно сознавать, что Господь незримо присутствует здесь. В моем доме…

Дон Эктор стал расставлять шары, передав шар-биток Джону Грейди. Шар был из слоновой кости и пожелтел от времени. Джон Грейди разбил шары, и началась партия в пул. Асьендадо без труда обыгрывал Джона Грейди, легко расхаживая вокруг стола и уверенными движениями меля свой кий. Он играл не торопясь, долго изучая позицию и объявляяудары по-испански. Одновременно он рассказывал Джону Грейди о революции, о мексиканской истории, о дуэнье Альфонсе и о президенте Франсиско Мадеро, который, по его словам, родился в Паррасе, в этом же штате.

Наши семьи тогда очень дружили, и Альфонсита, кажется, была помолвлена с Густаво, братом Франсиско. Впрочем, наверняка утверждать не могу. Мой дед все равно и слышать не желал об этом браке. Братья Мадеро придерживались слишком уж радикальных взглядов. Конечно, Альфонсита тогда была уже не маленькая и вполне имела право распоряжаться своей судьбой, но увы… Короче говоря, она так и не простила этого своему отцу, что причиняло ему душевную боль, с которой он и сошел в могилу… Эль куатро.

Дон Эктор наклонился, послал четвертый шар вдоль борта, потом выпрямился и принялся опять мелить свой кий.

Правда, в конечном счете это не имело значения. Семья Мадеро распалась. Оба брата были убиты.

Какое-то время дон Эктор сосредоточенно изучал расположение шаров на столе, потом опять заговорил:

Как и братья Мадеро, Альфонсита училась в Европе. Как и они, приняла близко к сердцу революционные идеи.

Он сделал рукой тот же самый странный жест, который Джон Грейди запомнил у дуэньи Альфонсы, когда они играли в шахматы.

В общем-то она так и не рассталась со своими пламенными идеями… Каторсе.

Дон Эктор наклонился, ударил, потом выпрямился и стал мелить свой кий. Потом покачал головой и заговорил:

То, что годится для одной страны, не подходит для другой. Мексика – это не Европа. Впрочем, это сложный вопрос… Дед Мадеро был моим падрино… Крестным. Дон Эваристо. Это было одной из причин, по которым мой дед оставался верен ему до конца. Дон Эваристо был удивительным человеком. Очень добрым. Очень честным. Сохранял лояльность режиму Диаса. Когда Франсиско опубликовал свою книгу, дон Эвари сто никак не хотел поверить, что это он ее написал. Впрочем, в книге не было ничего ужасного. Возможно,сбивало с толку только то, что ее автор состоятельный молодой асьендадо… Смете.

Дон Эктор наклонился и с треском вогнал седьмой шар в боковую лузу. Потом обошел стол кругом.

Они поехали учиться во Францию. Он и Густаво. И многие другие их сверстники. Они вернулись полные разных идей. Но при этом между ними не было согласия. Ну что на это сказать? Родители отправили детей в Европу за новыми идеями, так? Отлично. Дети поехали, старательно учились и набрались этих самых новых идей. Но когда они вернулись и открыли свои чемоданы, в их багаже не нашлось ничего общего.

Дон Эктор сокрушенно покачал головой, словно то, как стояли шары, внушало ему тревогу.

Им удавалось прийти к согласию только насчет фактов. Насчет фамилий, зданий, важнейших дат… Но только не насчет идей… Люди моего поколения в этом смысле проявляюткуда большую осторожность. Мы все-таки не верим, что можно улучшить человеческую природу, апеллируя к рассудку. Нет, это чисто французская идея.

Он намелил кий, сделал шаг, другой, потом наклонился, ударил и снова принялся изучать положение шаров на столе.

Будь бдительным, храбрый рыцарь. Нет чудовища страшнее, чем разум.

Дон Эктор посмотрел на Джона Грейди, улыбнулся, потом перевел взгляд на стол.

А это мысль Дон Кихота. Очень испанская… Но даже великий Сервантес не предполагал, что может возникнуть такая страна, как Мексика. Альфонсита говорит, что я просто эгоист и потому не хочу послать Алехандру учиться. Возможно, она права… Наверное, так оно и есть. Диез.

Куда отправить?

Асьендадо наклонился над столом, готовый ударить. Потом он внезапно выпрямился и посмотрел на своего гостя.

Во Францию. Послать ее учиться во Францию.

Он снова принялся мелить кий, изучая позицию.

Но почему я так волнуюсь? Она просто возьмет и уедет. Если ей захочется. Кто я такой? Ну что с того, что я отец? Что такое отец? Ровным счетом ничего.

Он наклонился, ударил, и очень неудачно. Потом отошел от стола на несколько шагов.

Видишь? Эти мысли вслух только мешают играть. Думать вредно. Французы проникли в мой дом и испортили мою игру. Они способны на любую пакость.

Джон Грейди сидел на кровати в темноте и держал в руках подушку, уткнувшись в нее носом. Он вдыхал запах Алехандры, пытаясь воскресить в памяти ее образ, услышать ееголос. Он прошептал сказанные ею слова: «Ты только скажи, что мне сделать. Я сделаю». Те самые слова, которые до этого он говорил ей. Она положила голову ему на грудь и плакала, а он обнимал ее, но не знал, что сказать. А утром она уехала.

В следующее воскресенье Антонио пригласил его в дом брата на обед, а потом они сидели под навесом у кухни, покуривали самокрутки и говорили о лошадях. Потом они переключились на другие проблемы. Джон Грейди поведал Антонио о том, как играл в бильярд с асьендадо, а Антонио, сидя в плетеном кресле, сиденье которого было затянуто парусиной, и, придерживая на коленях шляпу, внимал ему с приличествующей серьезностью, смотрел на горящую сигарету и кивал головой. Джон Грейди говорил, а сам смотрелна видневшиеся за пеканами белые стены хозяйского дома с его красной черепичной крышей.

Дигаме, куаль эс ло пеор: ке сой побре, о ке сой американо?[62]

Вакеро покачал головой.

Уна льяве де оро абре куалькьер пуэрта,[63]сказал он.

Антонио посмотрел на Джона Грейди, сбил пепел с кончика сигареты и заметил, что Джон Грейди, наверное, хотел бы знать его мнение, хотел бы услышать его совет, но кто может дать ему совет!

Джон Грейди посмотрел на вакеро и сказал, что тот, конечно же, прав. Еще он сказал, что, когда она вернется, он серьезно поговорит с ней, чтобы понять, что у нее на сердце. Вакеро еще раз посмотрел на него, потом перевел взгляд на дом с белыми стенами и смущенно сказал, что она здесь, что она уже вернулась.

Комо?[64]

Си. Элья эста аки. Дезде айер.[65]

Он не мог заснуть до самого рассвета. Вокруг стояла тишина. Только изредка шевелились во сне кони и чуть слышно сопели. Утром он пошел в барак завтракать. В дверях кухни стоял Ролинс и внимательно смотрел на него.

У тебя такой вид, будто на тебе ездили верхом всю ночь.

Они сели за стол, начали есть. Ролинс откинулся на спинку стула и вытащил кисет.

Я все жду, когда же ты начнешь разгружать фургон своего сердца. А то мне пора работать.

Я просто пришел повидать тебя.

Что-то случилось?

Разве для этого что-то должно случиться?

Вовсе не обязательно.

Вот именно.

Джон Грейди чиркнул спичкой о низ стола, закурил, потом затушил спичку, бросил в тарелку.

Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, сказал Ролинс.

Джон Грейди допил кофе, поставил чашку на тарелку, туда же положил и ложку. Он встал, надел шляпу, лежавшую рядом, потом взял тарелки, чтобы отнести в мойку.

Ты тогда сказал, что ничего не имеешь против того, чтобы я перебрался туда, верно?

Я ничего не имел против того, чтобы ты перебрался туда.

Вот именно, кивнул Джон Грейди.

Ролинс смотрел ему в спину, когда он, отнеся тарелки в мойку, направился к двери. Он думал, что Джон Грейди обернется и что-нибудь скажет, но ошибся.

Весь день Джон Грейди работал с кобылами, а под вечер услышал, как зарокотал мотор самолета. Он вышел из конюшни и стал озираться. Из-за деревьев на фоне неба, освещенного последними лучами солнца, показался красный самолет, накренился, сделал вираж, по том выровнялся и полетел на юго-запад. Джон Грейди, разумеется, не мог видеть,кто летел в самолете, но тем не менее смотрел ему вслед, пока тот не растаял в небе.

Два дня спустя он и Ролинс опять отправились в горы. Они порядком измучились, сгоняя табуны диких лошадей из горных долин, и устроили ночевку на прежнем месте, на южном склоне Антеохоса, где в свое время останавливались с Луисом. Они поужинали фасолью и козлятиной, заворачивая еду в тортильи и запивая все это черным кофе.

Нам больше не придется много здесь бывать, верно?

Джон Грейди кивнул:

Похоже, что так.

Ролинс пил кофе и поглядывал на костер. Внезапно из темноты одна за другой возникли три борзые и стали кружить у костра – призрачные существа, похожие на скелеты, обтянутые кожей. Глаза их рдели, отражая пламя костра. От неожиданности Ролинс привстал, пролив кофе.

Это еще что за чертовщина?

Джон Грейди стоял, вглядываясь во тьму. Борзые исчезли столь же внезапно, как и появились.

Какое-то время они постояли, ожидая, что будет дальше. Но вокруг царила тишина.

Черт знает что, буркнул Ролинс.

Он отошел от костра, прислушался, потом посмотрел на Джона Грейди.

Может, покричать?

Не надо.

Эти собаки разгуливают не сами по себе.

Знаю.

Думаешь, это он нас разыскивает?

Если он захочет, то может и так нас найти.

Ролинс подошел к костру, налил себе еще кофе и снова прислушался.

Наверное, он где-то там, в горах, со своими дружками.

Джон Грейди промолчал.

Ты со мной не согласен, спросил Ролинс.

Утром они подъехали к загону в ущелье, ожидая увидеть асьендадо с компанией, но там никого не оказалось. И в последующие дни никаких признаков присутствия дона Эктора в этих краях они не заметили. Три дня спустя они свернули лагерь и отправились на асьенду, гоня перед собой одиннадцать молодых кобыл. Они прибыли на место уже затемно, загнали лошадей в корраль и пошли в барак ужинать. За столом еще сидели вакеро, допивая кофе и докуривая, но постепенно все разошлись.

На другой день на рассвете в каморку Джона Грейди вошли двое с пистолетами, наставили на него фонарик и приказали подниматься.

Джон Грейди сел на кровати, спустил ноги на пол. Человек, державший фонарь, казался безликим силуэтом, но Джон Грейди отчетливо видел в его руке пистолет. Это был полуавтоматический кольт. Джон Грейди прикрыл глаза ладонью. За порогом стояли люди с винтовками.

Кьен эс,[66]спросил он.

Человек опустил фонарик и велел ему одеваться. Джон Грейди встал, взял брюки, надел их, сел на кровать и стал натягивать сапоги. Потом потянулся за рубашкой.

Вамонос,[67]сказал человек.

Джон Грейди стоял и застегивал рубашку.

Донде эстан тус армас,[68]спросил человек.

Но тенго армас.[69]

Тогда тот обернулся к людям за дверью, сделал знак рукой. В каморку вошли двое и начали ее обшаривать. Они перевернули деревянный ящик из-под кофе, высыпали на пол все его содержимое и стали рыться в рубашках, кусках мыла и бритвенных принадлежностях. Они были в засаленной, почерневшей форме хаки, и от них пахло потом и дымом костров.

Донде эста ту кабальо?[70]

Эн эль сегундо пуэсто.[71]

Вамонос, вамонос.

Они отвели его в седельную, где он взял свое седло, попоны, а Редбо стоял и нервно переминался с ноги на ногу. Они прошли мимо каморки Эстебана, но было не похоже, что старик проснулся. Они посветили ему, пока он седлал коня, потом он вывел Редбо наружу. У конюшни Джон Грейди увидел остальных лошадей. Один из людей в хаки держал карабин Ролинса, а сам Ролинс сидел, ссутулившись, в седле на Малыше, и руки у него были скованы наручниками, а поводья волочились по земле.

Кто-то из мексиканцев толкнул Джона Грейди в спину стволом винтовки.

Что происходит, дружище, спросил он Ролинса, но тот не ответил, а только наклонился, сплюнул и отвел взгляд в сторону.

Но абле.[72]Вамонос, сказал главный.

Джон Грейди сел в седло. На него тоже надели на ручники, потом сунули ему в руки поводья. Затем все остальные тоже забрались на своих лошадей и двинулись в открытые ворота. Когда они проезжали мимо барака, где жили пастухи, те уже стояли в дверях или сидели на корточках под навесом. Они смотрели на всадников. Впереди ехал главный, затем его первый помощник, потом американцы, а дальше, по двое, остальные шестеро. Они были в форме, в головных уборах и держали карабины на луках седел. Процессия двинулась по дороге на сьенагу. Они ехали на север.

III

Ехали весь день – сначала по низким холмам, потом по столовой горе. Они миновали те места, где собирали лошадей, и оказались там, куда попали четыре месяца назад, переправившись через реку. Они сделали привал возле ручья и, усевшись на корточки вокруг холодного кострища, перекусили фасолью и тортильями на газетке. Джон Грейди подумал, что, возможно, тортильи эти испечены на асьенде. Газета издавалась в Монклове. Он ел медленно, потому что мешали наручники, и запивал еду из оловянной кружки, которую можно было наполнять только наполовину – иначе вода начинала вытекать через дырку у отошедшей ручки. Внутренняя часть наручников успела протереться, из-под никелированного покрытия проступала медная основа. Его запястья уже сделались бледно-зеленого оттенка. Он ел и смотрел на Ролинса, который сидел чуть поодаль, отвернувшись. Потом все немного поспали под тополями, выпили еще воды, доверху наполнили фляжки и продолжили путь.

В этих местах было заметно теплее, чем на асьенде, и акация цвела вовсю. В горах недавно прошли дожди, и трава в долинах ярко зеленела даже в наступавших сумерках. Время от времени мексиканцы обменивались замечаниями насчет того, что видели в пути, но с американцами не разговаривали. Багровое солнце село в облака, наступил вечер, а они все ехали и ехали. Мексиканцы давно зачехлили свои карабины и сидели в седлах чуть ссутулившись, глядя перед собой. Часов в десять на конец сделали привал – мексиканцы спешились, велели арестованным сесть на землю среди ржавых консервных банок и головешек от костров, а сами развели огонь и поставили на него синий эмалированный кофейник и такой же котелок. На ужин пили кофе и ели рагу из каких-то волокнистых клубней с кусочками непонятного мяса. Мясо было жестким, а подлива кислой.

На ночь арестантов не только оставили в наручниках, но и приковали к стременам их седел. Всю ночь Джон Грейди и Ролинс дрожали от холода, тщетно пытаясь согреться под одним тонким одеялом. С восходом солнца путешествие продолжилось, и арестованные были только рады, что ночевка окончилась.

Переход занял три дня, и наконец Джон Грейди и Ролинс оказались в уже знакомом им городке Энкантаде. Их усадили на железной скамейке местной аламеды[73],а чуть поодаль стояли двое конвоиров с винтовками. Вскоре вокруг собралось с десяток ребятишек, которые топтались в пыли и глазели на незнакомцев. Среди детей былии две девочки лет двенадцати, и, когда арестованные посмотрели на них, те опустили глаза и стали смущенно теребить подолы платьиц. Джон Грейди окликнул девочек и спросил, не могут ли они достать сигарет.

Конвоиры угрюмо покосились на него, но он знаками показал, что хочет курить, и девочки дружно повернулись и побежали по улице. Прочие дети остались стоять, где стояли.

Бабник всегда бабник, усмехнулся Ролинс.

Разве ты не хотел бы покурить?

Ролинс сплюнул между расставленных ног, потом посмотрел на Джона Грейди.

Тебе ничего не обломится.

Может, поспорим?

На что?

На сигарету.

Как же ты, интересно, собираешься спорить на сигарету, приятель, когда у тебя ее нет?

Давай поспорим на те сигареты, которые они нам принесут. Если они достанут две сигареты, тогда я возьму и твою. Идет?

А если они ничего не принесут? Что ты мне тогда дашь?

Тогда я дам тебе по шее.

Знаешь, если уж заварилась каша, то лучше не тратить время на дурацкие подначки, а думать, как ее расхлебывать.

Вместе веселились, значит, вместе и ответ держать будем?

А ты, выходит, предлагаешь поднапрячься, вспомнить, кто наломал дров, и со спокойной душой свалить все на дорогого друга?

Ролинс промолчал.

Ладно, кончай дуться как мышь на крупу. Давай разберемся, что к чему.

Давай. Когда тебя брали, ты их о чем-нибудь спросил?

Нет, а что толку?

Понятно. Значит, ты решил, что вопросы – лишняя трата времени?

Ну да. А к чему ты ведешь?

К тому, что ты небось не попросил их разбудить хозяина, так?

Так. А ты?

А я попросил.

И что они?

На это их главный сказал, что хозяин не спит, и добавил, что он давно потерял сон. А остальные захохотали.

Думаешь, это все Роча?

А кто же?

Не знаю. Но если это он, то, наверное, кто-то ему про нас наврал с три короба.

Или, наоборот, рассказал правду.

Джон Грейди уставился на свои руки.

Тебе было бы легче, если бы я повел себя как последний сукин сын и негодяй, наконец спросил он.

Я этого не говорил.

Повисло тяжелое молчание. Джон Грейди поднял глаза на Ролинса.

Нельзя вернуться в прошлое и начать все сначала, но и слезами горю не поможешь. И вообще, если даже я ткну пальцем в кого-то другого, лично мне от этого легче не станет.