Чтение 10–й страницы книги ~Третья террористическая~

— Заткнись, ты, ублюдок! — перекрывая его, рявкнул командир. — Девочку не жалеешь — сына своего пожалей!

Командир знал, как разговаривать с «чехами» — так же, как они разговаривают! С позиции силы! Нормальной животной силы! Потому что силу — только сила ломит! Оттого «чехов» все боятся и перед ними пасуют, что знают, что они готовы легко, не моргнув глазом, прикончить кого угодно. И по этой причине «чехи» чувствуют свое превосходство над всеми остальными, кто не способен, не задумываясь, перерезать живому человеку глотку… Только это не тот случай, это — другой случай!..

Командир вскочил на ноги и, глядя в глаза Сулеймана, потянул из ножен штык-нож.

Это был ход, рассчитанный на менталитет чеченца, потому что русский никогда бы не поверил, что русский же офицер способен убить — зарезать ножом — ребенка. До самого последнего мгновенья не верил бы! А чеченец поверит, потому что будет судить по себе, а для него чужая жизнь, хоть солдата, хоть ребенка, — не такая уж ценность. Для него — только его ребенок ценность!

Командир подошел к мальчику и сделал то, что сделал его отец с похищенной им девочкой на той видеокассете, — он схватил его за ухо, сильно оттянул в сторону и приложил к нему остро заточенный штык-нож.

Мальчик не плакал и не кричал, потому что это был чеченский мальчик, — он только побелел и стиснул зубы, затравленным волчонком глядя на бойцов.

«Ну что?.. — вопросительно взглянул командир на Сулеймана. — Резать?..»

Тот уже готов был сдаться, но против работал все тот же чеченский менталитет — он не верил, что его и его сына отпустят отсюда живыми. Они все равно убьют их, потому что именно так сделал бы он — все узнал и убил. Потому, что такие обиды не прощают и оставлять в живых кровников глупо и опасно. Их нужно убить хотя бы из чувства самосохранения, прямо сейчас, спасая тем себя и своих будущих детей и внуков. И они должны убить, так как знают, что иначе он, несмотря на маски, найдет их и зарежет!

Но командир не понял его, он истолковал его молчание по-своему, он подумал, что в его решимости сомневаются. И резанул по уху. Сталь легко перерубила плоть, и в его пальцах остался ошметок уха.

«А ты как думал — кровь за кровь, плоть за плоть!..» — зло, оправдывая сам себя, подумал командир.

Из перерезанного уха мальчика хлестала кровь.

Но он и тогда не заплакал, потому что на него смотрел его отец, которому он боялся показать свою слабость. Он держался как мужчина!

«Хрен их завоюешь! — мгновенно подумали бойцы и подумал их командир. — Наши бы детки давно слюни распустили, а этот ни черта!..»

— Ну, что теперь скажешь? — повернулся к Сулейману командир. — Где девочка?

И понял, нутром почуял, что ничего он не скажет, хоть брюхо его детенышу вспарывай! Но только не будет брюха!

— Ты, ишак дремучий! — заорал, срываясь, командир. — Я же твоего сына режу, а ты как чурбан!.. Он же у тебя один — я же род твой прерву! А девчонку, один хрен, найду. Без тебя найду!

И вдруг, бросив нож вниз и подцепив острием штаны, одним рывком резанул ремень и пояс. Штаны свалились вниз, на колени. Мальчишка вздрогнул, потому что не был к этомуготов, потому что ему стало стыдно стоять вот так, без штанов.

— Я же ему к чертовой матери все отрежу! — страшно проорал командир. — Он же бабой у тебя станет! Из-за тебя!

И, мгновенно уловив в глазах Сулеймана испуг, поймал, схватил пацана за самое уязвимое его место. Оттянул, как кастрируемому барану, приложил к натянутой коже штык-нож…

Он не знал, сможет ли вот так резануть по натянутой плоти. Может, нет, потому что даже убить, ткнув ножом пацану в живот, было бы легче и милосердней. Скорее всего нет… Но может, и да! Уже не из-за девочки, из-за того, что надоело ему быть слабее чеченцев и собирать отрезанные ими головы своих и чужих бойцов!..

— Говори, падла! Или я причиндалы твоего щенка тебе в рот запихну!..

Этот язык Сулейману был понятен, на этом языке вся Россия разговаривает — на языке братков! Он поверил, что русский командир не пугает, что он выполнит свою угрозу,что он резанет!..

— Отпусти его! — тихо, со страшным напряжением сказал Сулейман.

И командир понял, что переломил ситуацию, что отец не хочет говорить при сыне, не хочет показывать свою слабость.

И еще понял, что теперь не сможет сделать то, что только что собирался сделать, — теперь уже нет! Точно — нет!..

Глава 21

Дело было дрянь. Уже шестой день они не выходили из боев, потеряв половину отряда. Федералы гнали их, зажимая с флангов и выводя на «вертушки» и минные поля, но они каким-то чудом уходили. Пока — уходили…

Теперь они залегли в какой-то случайной, встретившейся на их пути яме, заваленной мусором, залитой водой и заросшей по периметру кустарником, надеясь дождаться здесь ночи. В яме дышать было нечем от густого, тошнотворно-сладкого трупного запаха, исходящего от сваленных в яму трупов павших животных, которые активно разлагались. Но выбирать не приходилось…

Они лежали, изготовив к бою оружие, слыша как мимо проходят русские патрули. Они уже не верили, что смогут выбраться из этой ямы, из этой заварушки живыми. И вообще уже мало во что верили…

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что партизаны на этом свете не заживаются. Если они не попадают в засады, то подрываются на переходе на минах, если обходят мины, то гибнут в бою, угодив под залп минометной батареи или системы «Град», если избегают открытых боев, прячась в горных убежищах или бункерах, их рано или поздно находит и выкуривает оттуда разведка, если они вообще никуда не высовываются, не воюют, не стреляют и не взрывают, а сидят, то умирают от голода, холода, болезней и суда шариата.

Не жильцы партизаны!

И самые первые среди нежильцов — новообращенные в ислам перебежчики. Они — главные кандидаты в покойники — им предоставляется почетное право первыми ступать на мины, идти в голове маршевых колонн в дозоре и в первых шеренгах наступающих цепей, а в случае чьего-нибудь предательства быть главными подозреваемыми.

Что Аслан Салаев понял очень быстро. Понял, что если он хочет остаться в живых, а ему очень хотелось остаться в живых, то следует подыскать себе какое-нибудь теплое местечко. «Степень теплоты» которого на любой войне определяется удаленностью от передовой и близостью к штабу. Правда, это на обычной войне, в партизанской все оказалось куда как сложнее.

Он стал ждать удобный, чтобы выслужиться, случай.

Который представился…

Один из известных в Чечне полевых командиров задумал устроить набег на железнодорожную ветку, соединяющую Чечню с Россией, и ему требовались минеры. По своей воинской специальности Аслан, тогда еще бывший Степаном Емельяновым, был сапером и поэтому вызвался участвовать в рейде. Лишь бы выбраться из этого маленького, обреченного на гибель отряда.

Около недели они готовились к рейду на затерянной в горах базе, учась обращаться с взрывчаткой. Проводивший занятия инструктор по-русски говорил плохо, но дело разумел.

— Это есть опора, это есть несущий пролет, — рисовал он прутиком на земле железнодорожный мост. — Вам надо брать взрывчатка, — взвешивал на руке связку толовых шашек, — и привязывать их сюда.

Тыкал прутиком в рисунок.

— Это самое слабое место. Тут, тут и тут. Надо делать так, — показывал инструктор, прислоняя шашки к стволу дерева и показывая, как их надо расположить.

Все это Аслану было знакомо, все это он уже проходил — в саперной учебке. Только там, на занятиях по минно-взрывному делу, он учился обезвреживать мины и фугасы, а здесь закладывать — вот и вся разница. Закладывать было даже проще, чем разминировать.

Он первым справлялся с заданием, и инструктор, проверяя его работу, хвалил его.

— Да, это хорошо. Ты раньше взрывал мосты?

— Случалось, — кивал Аслан.

Врал, конечно, но ему нужно было выделиться среди других боевиков, чтобы из «окопов» выбраться. Из «пехоты» — которая самый расходный, так как самый заменяемый, на войне материал.

— Рельсы надо взрывать так.

Откуда-то извлекался десятисантиметровый обрубок рельса, манипулируя которым инструктор показывал, как и куда следует закладывать взрывчатку.

— Надо здесь, где рядом две рельсы, — говорил он.

В общем, в месте стыка…

Обучение продвигалось быстро, потому что ничему лишнему их не учили, только взрыву мостов, что обозначало, что их готовят не вообще профессии, а для одной конкретной операции.

В рейд пошли не все — пошли те, на которых указал инструктор, в их числе Аслан. Их построили на поляне и поставили боевую задачу — не самую простую задачу, потому что действовать им предстояло не здесь, не в Чечне, а на русской территории. Похоже, командиры решили устроить федералам маленькую рельсовую войну. Так что это еще не известно — выгадал он или проиграл…

До места добирались двумя группами, почти неделю, потому что идти приходилось ночами. На дневки залегали в заранее приготовленных схронах, два раза останавливались в селах, у надежных людей, под самым носом у федералов. День отдыхали, выставив во все стороны дозоры, ближе к полуночи вновь трогались в путь…

Ночью Чечня не спала, ночью Чечня жила своей, совершенно другой, отличной от дневной, жизнью. В непроглядной тьме гуськом брели вылезшие словно из-под земли человеческие тени, которые тащили в заплечных торбах автоматы, гранатометы взрывчатку. Одни шли туда, другие обратно, третьи пересекали им путь… Местные, днем сотрудничающие с федералами активисты, ползая на коленях, подрывались саперными лопатками под полотно дороги, закладывая туда мощные фугасы, потому что лучше других знали, куда завтра с утра поедут солдаты. Лояльные власти милиционеры, вернувшиеся с дежурства, поев и вздремнув, выскальзывали из своих домов с болтающимися на плечах автоматами, чтобы, собравшись вместе, обстрелять блокпост или прикончить кого-нибудь из предателей чеченского народа, а утром как ни в чем не бывало отправиться на место преступления, искать совершивших дерзкое нападение, злоумышленников.

С первым криком петухов власть в Чечне вновь менялась, переходя в руки федералов. Тени с торбами растворялись в предрассветном тумане, оседая по норам и подвалам, поддерживающие российскую власть активисты и милиционеры, закопав на огородах автоматы, заползали в свои постели, чтобы успеть перехватить пару часиков сна и пойти на работу. А русские солдаты начинали подсчитывать причиненный ночью ущерб и искать врагов, которых найти было невозможно… которых вместе с ними рьяно искали чеченские начальники, милиционеры и сочувствующее власти мирное гражданское население, возмущенное бандитскими вылазками боевиков. Такая вот странная, где противоборствующие стороны разделяет не нейтральная полоса, а время суток, война…

Они вышли к мосту и, зарывшись в землю, лежали возле него целый день, наблюдая за движением, которого почти не было. Спустить под откос воинский эшелон они почти не надеялись. Серьезные составы федералы прикрывали идущим впереди бронепоездом, пуская перед ним дрезины с саперами, которые внимательно осматривали полотно, тыкая щупами под шпалы и рельсы. Подходы к железнодорожной насыпи прочесывали патрули спецназа, продвигавшиеся параллельно железке на БТРах.

По крайней мере, так они действовали в Чечне. Но была надежда, что на своей территории они будут менее бдительны.

Так и оказалось.

Мост охраняло отделение солдат-срочников, из которых службу несли только молодые. «Старики» почти не выходили из теплого, отапливаемого печкой-буржуйкой вагончика, где дни напролет рубились в карты. Служба у них тут была — не бей лежачего! Из начальства никого нет, только разве старшина иногда наезжает, зато жрачки и свободного времени завались! Сущий рай! Хотя молодые вряд ли с этим были согласны. Им приходилось крутиться за троих, успевая ходить в наряды, топить печь, готовить пищу и стирать «старикам» портянки.

Взять этот мост никакого труда не представляло. Что они и сделали…

Под утро вышли к мосту, подкрались к дремлющему на посту солдату и, зажав ему рот ладонью, перерезали глотку. Он даже проснуться не пел. Мертвого солдата привалили ипривязали к перилам, чтобы издалека казалось, что он стоит и смотрит вниз, на реку. Остальных, чтобы лишний шум не поднимать, будить не стали.

Быстро разбежались по заранее намеченным местам. Аслан спрыгнул на опору, ему опустили сверху пакеты со взрывчаткой. Взрывчатки было много, с запасом. Он уложил заряд под ферму, с таким расчетом, чтобы удар взрывной волны пришелся на несущую балку. Выбрался наверх.

— У меня все в порядке, — сказал он.

У других тоже все было в порядке.

Отбежав метров за двести, залегли в какой-то канаве в ожидании состава. Несколько боевиков остались возле вагончика, чтобы, если солдаты проснутся, забросать их гранатами.

Минут через сорок услышали гул приближающегося поезда. Из-за далекого поворота выкатился тепловоз, прорезав тьму ночи ярким лучом света мощного прожектора. Состав шел на самой малой скорости, словно ощупывая дорогу колесами. Впереди, перед тепловозом, были прицеплены две платформы, груженные мешками с песком. Все было как в тех давних, советских фильмах про белорусских партизан — ночь, мост, вражеский паровоз с вагонами и платформами, тол и народные мстители. Только у этих мстителей, в отличие от тех, были не бикфордовы шнуры и электрические взрывные машинки, которые нужно крутить на манер шарманки, добывая электрическую искру, а более современные и надежные радиовзрыватели.

Поезд приближался. Никаких саперов видно не было, похоже, на своей территории федералы нападения не ожидали. Расчет командиров оправдался.

Теперь следовало дождаться, когда состав вытянется на мост, и, пропустив вперед платформы рвануть фермы под тепловозом, который своей массой может утянуть в реку пару вагонов.

Аслан положил палец на кнопку радиовзрывателя.

Еще немного…

Еще…

Теперь можно!

Два прозвучавших одновременно взрыва срезали несущие балки мостового пролета как бритвой. Лишенная опоры ферма осела на опору и, подломившись под тяжестью груженных песком платформ, сминаясь и деформируясь, обрушилась вниз.

Но тепловоз устоял. Тепловоз удержался на срезе моста, зависнув над пропастью передней парой колес. Платформы, ломая сцепку, полетели вниз, в воду.

В вагончике охраны вспыхнул, заметался по окнам свет. Услышавшие взрыв солдаты проснулись, хватаясь за оружие. Но было уже поздно. Подскочившие к окнам боевики забросили внутрь несколько гранат, отбежав на несколько шагов и рухнув на землю. Вагончик вздрогнул от взрывов, во все стороны полетели осколки стекла, деревянная щепаи железо. Из окон полыхнуло пламенем. Вряд ли там кто-нибудь остался жив.

От состава застучали частые автоматные и пулеметные очереди. Это наугад, во все стороны, веером, не зная, где противник, палила охрана. Но скоро они залягут, очухаются, разберут цели, и огонь их станет адресным.

Чтобы не облегчать им задачу, чтобы не засвечивать себя, боевики не отвечали. Быстро собравшись в условленном месте, разобрались в походную колонну и, ощетинившисьво все стороны стволами, побежали в ночь, которую подсвечивал факел пылающего сзади вагончика.

Но легко уйти им не удалось.

Спохватившиеся федералы прикрыли границу разосланными во все стороны разъездами, отсекая боевикам пути возможного отхода в Чечню. На дорогах встали БТРы, на высотках, по-быстрому окопавшись, залегли пулеметные засады…

В одну из таких они и угодили. Идущий впереди дозор срезала неожиданная, выпущенная практически в упор очередь. Они рухнули на землю, попытавшись отползти в сторону, но в небе сразу же повисли осветительные ракеты, залившие поле, через которое они перебегали, ярким белым светом. Пулеметы долбили длинными очередями, шевеля пулями землю спереди и сзади них. Через несколько минут сюда, на свет ракет, подоспеет подмога, которая ударит сзади, выгоняя их на пулеметы…

Выход был один — прорываться.

Одну из огневых точек они подавили залпом из подствольников, а вот со второй справиться не смогли. Второй пулемет вколачивал в них очередь за очередью, буквально не давая поднять головы. Как видно, помощь была уже близка, и пулеметчик не жалел патронов, надеясь удержать боевиков на месте.

По второму пулемету заработал Муса, отвлекая огонь на себя. Он всаживал рожок за рожком в сторону бьющихся на высотке всполохов, тревожа пулеметчика, выманивая егона себя. Длинные сбивающие траву очереди сместились, нащупывая назойливого, как репейник, автоматчика.

Используя секундное затишье, боевики ящерицами расползлись в стороны. Сзади басил пулемет коротко и часто огрызался автомат Мусы. Он жертвовал собой, давая им возможность уйти. В этой дуэли одержать верх было невозможно даже случайно, потому что автомат против пулемета, да еще поднятого на высотку, да в чистом поле — оружие слабое.

Муса обеспечил им передышку, которая дорого стоила. Они успели отползти к далеким кустам, которые скрыли их. Тот, стрелявший сзади, автомат осекся и замолк. Но черезпару секунд застучал снова. Муса был ранен, но тем не менее продолжал вести огонь. Жить ему оставалось не больше нескольких минут, потому что пулеметчик нащупал егои теперь не выпустит.

Они бежали уже в рост, когда стрекот сзади оборвался окончательно. Все — нет Мусы…

Еще несколько дней они уходили от преследователей, огрызаясь автоматными залпами и прячась в руинах и ямах. В этой, последней, они сидели почти сутки, чувствуя, как сужается вокруг них кольцо.

Но им повезло, сказочно повезло — федералы к ним так и не сунулись! В двух шагах проходили, но к ним не завернули. Видно, не понравился им исходящий от ямы густой трупный дух, и они решили, что в эту грязь, вонь и мусор никто по доброй воле не сунется.

Дождавшись ночи, они выползли наверх и, крадучись и выбирая самый тернистый и трудный путь, двинулись в сторону гор. Только горы могли дать им надежный приют…

В отряде их встретили как героев. Состав они под откос не пустили, но мост на воздух подняли, парализовав железнодорожное сообщение на несколько дней, доказав русским и всему остальному миру, что чеченские партизаны способны успешно действовать не только на своей, но и на чужой территории тоже. Что, с точки зрения командиров, имело важное пропагандистское значение, особенно для «внутреннего потребления». В чем они были правы, потому что среди населения Ичкерии рейд скоро оброс льстящими чеченскому уху слухами о нескольких взорванных бронепоездах, сваленных под откос танках и сотнях трупов федералов.

Обратно в свой отряд Аслан не вернулся. За него замолвил слово инструктор. Использовать минеров в качестве «пушечного мяса» было глупо и недальновидно, и нескольких, наиболее проявивших себя в минно-взрывном деле боевиков оставили при штабе.

Расчет оправдался — рядовым «пехотинцем» Аслан быть перестал. Стал минером. Которые, конечно, тоже гибнут. Но только если ошибаются. А он ошибаться не собирался!

Конечно, с куда большим удовольствием он согласился бы стать писарем, но эту должность ему никто не предлагал. Потому что такой должности в отрядах боевиков простоне было.

А жаль!

Вернее — очень жаль!..

Глава 22

Квартирующие в населенном пункте войска жить в мире и согласии с мирным населением не могут. В принципе! Когда в каком-нибудь даже очень приличном месте собираютсявместе десять вполне респектабельных мужчин пивка попить — и то с ними сладу нет. Когда пятьдесят — хоть всех святых выноси! А если больше?.. Если сто или пятьсот? Или тысяча?! Причем одних, без женской ласки и пригляда? И не самых респектабельных? Без пива, но с оружием?..

Тысяча мужчин, без женщин, но с оружием, взрывоопасны, как атомная бомба! Особенно если это не команда стрелков по летающим тарелочкам, а неотесанная и грубая, как дерево-полено, солдатня, которая во все времена была одинакова и, устав от войны и тягот службы, желала одного и того же — водки, баб и приключений.

Так что не надо себя и других обманывать, а надо понимать, что, когда в рапортах и средствах массовой информации пишется, что «в населенный пункт вошли регулярные части», то, как это ни обзывай, это обозначает, что в деревню ввалилась здоровенная толпа бескультурной солдатни. Что добром кончиться не может по определению. Даже в самом благополучном случае — даже когда жители деревни «угнетенный народ», а солдаты — их «долгожданные освободители». Даже тогда!.. Потому что жизнь состоит не из праздников, а из быта и человеческих страстей. Всегда найдется кто-то, кто кого-то не понял или понял не так. И найдется тот, кто свалит у хозяев плетень, разобьет чашку или автомобиль, сворует курицу, пристрелит кабанчика или влезет на их дочь… Потому что тысяча здоровых, вооруженных мужиков не могут быть паиньками и никогда не поймут, почему в этом монастыре они должны жить по его постному уставу, а не этот монастырь служить по их?! В конце концов, кто сильнее?..

Тысяча солдат — это как слон в посудной лавке, который даже если не хочет — где-нибудь что-нибудь обязательно расколотит!

Всегда и везде.

А уж в Чечне, живущей по своим неписаным и непонятым законам, тем более!..* * *

Конфликт вышел пустячным — какой-то солдат не так на женщину посмотрел или сказал что-то не то. Ну, сказал и сказал — подумаешь, делов-то!

Но это там, в России, «подумаешь»… В России много чего можно ляпнуть, не подумав, что тебе с рук сойдет. Можно на любые буквы послать, в морду дать, тут же сдачи получить и при этом лучшими друзьями остаться.

В Чечне — не так! В Чечне на каждое действие есть свое, узаконенное многовековыми традициями противодействие.

За оскорбленную женщину вступился мужчина.

Потому что должен был вступиться. Не мог не вступиться!

— Извинись! — потребовал он.

Нормальный, да, заход?! Чего это солдат, за которым еще полтысячи солдат с автоматами, бэтээрами, стоящей на околице системой «Град» и боевыми «вертушками» в пяти километрах отсюда должен извиняться перед каким-то занюханным безоружным «чехом»? Похоже, этот старик сильно борзый!..

— Да пошел ты!.. — послал защитника женщин куда подальше солдат. Потому что не мог извиняться на глазах у «товарищей по оружию». Мог только послать.

Если первое нанесенное оскорбление можно было попытаться как-то замять, то второе требовало отмщения. В общем, этот солдат, вместо того чтобы плеснуть на огонь водой, сыпанул в пламя порох.

Чеченец, яростно сверкнув глазищами, схватился за кинжал. Как предписывал ему его древний обычай.

Солдат передернул затвор автомата и снял его с предохранителя. Как это требовал Устав Вооруженных Сил. Но больше — страх.

Выхваченный кинжал так просто засунуть обратно в ножны было нельзя.

Взведенное оружие имеет дурное свойство стрелять.

— Извинись! — еще раз потребовал чеченец.

— Шел бы ты!.. — послал «чеха» туда, куда уже посылал, солдат, оценивший свое перед кинжалом «чеха» преимущество. И добавил что-то про его мать. Так, автоматически, как привычную русскому уху присказку.

Дурак был солдат!..

Между враждующими мужчинами попыталась встать женщина, чтобы предупредить кровопролитие. Потому что теперь это могла сделать только она! Но солдат ее не понял, он подумал, что она хочет влепить ему пощечину или схватиться за оружие… И толкнул женщину в сторону автоматом.

Чеченец бросился на него, успев чиркнуть кинжалом по гимнастерке, сильно оцарапав кожу. Солдат, отпрыгнув, нажал на спусковой крючок. Короткая очередь перерезала чеченца поперек живота, отбросив на землю. Приятели солдата мгновенно сбросили с плеч автоматы, быстро задергали затворами, изготовившись к стрельбе.

Деревня сразу перестала быть дружелюбной. Со всех сторон в них уперлись ненавидящие взгляды. Быстро пятясь и бестолково тыкая во все стороны дулами автоматов, солдаты отступали в сторону части…

Командирам провинившийся солдат сказал, что чеченец ни с того ни с сего прыгнул на него с кинжалом, собираясь зарезать. Что остальные солдаты подтвердили.

— Да, так все и было — прыгнул ни с того ни с сего из-за какой-то ерунды…

Причем они так и считали…

Происшествие замяли, возбудив против убийцы уголовное дело и под этим соусом спровадив его под усиленным конвоем в Россию. Где, немного помурыжив и потаскав по инстанциям, дело закрыли за отсутствием состава преступления, по, тихому отправив провинившегося солдата на дембель. Так что он дома даже раньше своих приятелей оказался, не раз с благодарностью вспоминая того, убитого им, «чеха».

Воинскую часть из населенного пункта тоже, на всякий случай, убрали, заменив другой. И решили что на этом можно считать инцидент исчерпанным.

Но если бы все было так просто…

Тогда бы — все было так просто!..

Глава 23

Умар Асламбеков коротал время с женой и сыном в лагере беженцев в Польше. Курица, как известно, не птица, а Польша еще не заграница, но уже и не Россия… В силу своего географического положения Польша стала той из Азии в Европу «дверью», возле которой топчутся толпы эмигрантов из стран бывшего Союза, страждущие попасть в вожделенную шенгенскую Европу. Считается, что если перескочить белорусско-польскую границу, то ты уже практически там, потому что поляки беженцев не сдают, по крайней мере чеченских.

Уж не понятно почему, возможно, из-за старых обид на российскую и советскую империи, от которых Польша в свое время натерпелась, поляки чеченцев привечают.

В Брест они приехали на международном с польскими номерами автобусе, на который сбросились по «сотке» с головы. Но это была не цена за свободу. Все формальности были улажены еще там, в Москве, в польском посольстве, куда бегал со списками и паспортами приставленный к их группе чеченец. Поговаривали, что поляки будут сверяться с базами Интерпола и русского МВД, и если выяснится, что за кем-то тянется уголовный хвост, то визы ему не видать. Но куратор группы успокаивал, что даже если что-то выяснится, то с поляками всегда можно договориться, потому что они очень сильно уважают «американских президентов» и что он берется стать в этом деле посредником…

Но в их группе «потерь» практически не было, кроме одного мужчины и одной женщины, уроженцев Грозного, русских по национальности. Им визу не открыли, ссадив с автобуса и сказав, что их дело будет решаться отдельно.

Ночь и еще полдня добирались до Бреста. В битком набитом автобусе было душно и тесно. Люди сидели на сумках и друг на друге. Умар с женой заняли два места возле водителя, запихнув пакеты с вещами под сиденье, поставив на них ноги и посадив на колени сына. Отчего ехать было крайне неудобно, потому что невозможно было ни выпрямиться, ни вытянуть затекшие ноги, на которых волчком вертелся уставший от однообразия ребенок.

Но все это можно было перетерпеть, лишь бы ехать!

Останавливались не часто, когда уже совсем невтерпеж становилось. Тогда водитель сворачивал на обочину, поближе к какому-нибудь лесу, и пассажиры дружно бежали к кустам. Тесный, расположенный под сиденьями на выходе туалет водители открывали только для себя и для маленьких детей, из-за которых останавливаться смысла не было.

Перед самым Брестом старший группы объявил, что если пассажиры не желают иметь лишней головной боли на границе, то надо собрать по двадцать баксов с головы для дачи белорусским и польским пограничникам. И тогда они пройдут без задержек. Конечно, можно ничего не давать — дело это сугубо добровольное и их все равно пропустят, — но могут задержать на неопределенно долгий срок. К примеру, в прошлый раз они простояли на «нейтральной полосе» чуть не двое суток, что не предел.

Деньги, конечно, собрали, хотя подозревали, что не для пограничников.

Возле границы встали в огромную, на полсуток, очередь. Водители разрешили выходить на улицу «подышать воздухом», которого в автобусе уже практически не осталось. Хорошо одетые пассажиры стоящих впереди и сзади экскурсионных автобусов косились на диковинную, которая тоже ехала в Европу, публику — на кое-как одетых детей, на женщин, несмотря на жару, облаченных в темные закрытые платья, на стариков в бараньих папахах на головах.

Автобус стоял по полчаса, а то и больше, а когда трогался, водители загоняли их в салон, чтобы, проехав тридцать метров, снова встать.

Белорусские пограничники никуда не спешили, потому что никуда не ехали, — они работали неспешно, часто уходя покурить и перекусить.

Возле терминала их выпустили из автобуса и попросили выгрузить все вещи. Что было непросто, потому что нижний багажный «этаж» автобуса и весь салон были под завязку забиты сумками и баулами. Люди тащили с собой весь уцелевший на войне скарб, который вряд ли им мог пригодиться в Европе. Но не бросать же его!..

Надрываясь, протаскивая десять метров и бегом возвращаясь назад, пассажиры автобуса потащили в таможенный терминал сумки и потащили детей. Выстроились в живую очередь, ожидая и опасаясь досмотра. Откуда-то из-под одежды стали извлекаться завернутые в бумагу и перетянутые резинкой доллары. Для бегущих от войны беженцев их было не так уж мало.

— Проходите…

Умар потащил от столиков таможенников свои сумки.

Ну вот и все!.. Зря боялись! Самое страшное — белорусско-польская граница осталась позади…

По Польше ехали, прилепившись к окнам автобуса. Вдоль обочин часто мелькали новенькие, чистенькие, сложенные из светлых блоков домики, выросшие, как грибы после дождя, за каких-то десять последних лет. Повсюду были вывески на русском языке, предлагающие оптом и в розницу товары. Бойкая торговля техникой и стройматериалами в одну сторону и водкой, бензином и сигаретами в другую заметно повысила благосостояние приграничных поляков.

Через несколько часов автобус остановился возле шлагбаума. Это был сильно напоминающий воинскую часть лагерь переселенцев. Это действительно была бывшая воинская часть, где еще недавно квартировали советские войска. Но войска ушли, а автономная котельная, баня, капитальные кирпичные казармы и даже веселенькие беседки солдатских курилок пришлись как нельзя кстати.

Старожилы лагеря в первый же день рассказали, что сюда уже дважды попадали беженцы, которые тут же, в этих самых казармах, проходили действительную воинскую службу. И откуда, перемахнув забор, бегали в самоволки к пышнотелым местным паненкам. И теперь тоже бегали, возможно, к тем же самым, вспомнившим своих давних кавалеров, паненкам, от которых, возможно, у них были дети.

Вот как интересно получается…

Умару с семьей отвели небольшую, выгороженную в помещении казарм комнатку. Правда, без туалета. Туалет был общий, в конце коридора. Но все равно, в первые недели они были почти счастливы, как счастливы любые эмигранты, которые, перескочив порог границ, смогли убежать от старой, опостылевшей им жизни и не успели еще хлебнуть новой. И теперь живут в блаженном ощущении скорого и непременного блаженства.