Чтение 6–й страницы книги ~Проходящий сквозь стены~

Кстати, я как-то истончаюсь в стене, хотя сам этого совершенно не чувствую, но прохожу же вдоль таких стен, где даже с моим далеко не богатырским размахом плеч высовывался бы в обе стороны!

К стене прижимаются спинами сразу двое, я изготовился ткнуть шилом ближайшего, потом другая идея пришла в разгоряченную голову. Осторожно ухватив кончиками пальцев ткань на заднице, я подтянул ее чуть ближе. А так как мужик и так прислонился задницей, то это «ближе» оказалось на пару миллиметров уже в глубь самой стены.

Хотел и второго, но этот в плотно облегающих джинсах, не ухватишь, а у первого штаны болтаются, как и предписано модой… Он обеспокоенно оглянулся, ощутил неладное, подвигал задницей.

Кто-то сказал сочувствующе:

– Глисты? У моей собаки такое же было. Садится на траву и давай елозить задом! Зуд в анусе, значит.

– Пусть пьет декарис, – посоветовал второй и объяснил занудно: – Это глистогонное.

– У него от другого в анусе зуд, – сообщил третий.

Все захохотали. Еще один произнес задумчиво:

– Вообще-то я мог бы помочь… Совсем за небольшую плату!

– Да ты чё? – добавил еще остряк. – У Тимыча вон какая задница! А ты еще и деньги с него брать хочешь!

– Ну ладно, уговорил. По-дружески могу и за так…

Тимыч, у которого брюки сзади то ли прилипли, то ли зацепились, раздраженно дергался, но штаны не настолько широки, чтобы повернуться в них и рассмотреть, что же держит, а толстая шея не поворачивается даже вбок. Наконец, не выдержав насмешек, рванул, полагая, что прилип к жвачной резинке. Послышался треск раздираемой материи.

Я ожидал, что оторвется лишь крохотный кусочек размером с ноготь мизинца, но ткань разошлась по шву, и на стене повис клок размером с ладонь. Мужики сперва обалделоумолкли, затем грохнули таким хохотом, что один едва не проглотил сигарету.

Тимыч обалдело лапал прореху на заднице, оттуда нагло полезли голубенькие семейные трусы с цветочками, потом зло выматерился, отчего мужики от смеха начали сползать по стенам на пол.

Один наконец заинтересовался, почему же такое случилось с Тимычем, взялся за болтающуюся ткань. Мне можно бы все так и оставить, но я, воодушевленный проделкой, осторожно приблизил из стены палец и кончиком осторожно подтолкнул погруженную в бетон ткань к границе с воздухом.

Мужик дернул, ткань отделилась с легкостью, ощущение у всех осталось таким, что была приклеена к стене просто слюнями. Он с таким недоумением держал клок в руке, чтовсе от хохота вообще сползли на пол и ползали там на карачках, багровые, умоляли знаками не смешить их больше, а то вот прям щас лопнут, как мыльные пузыри.

– Ничего не понимаю, – произнес он в полном недоумении.

Он понюхал лоскуток, дернулся всем телом, брезгливо отодвинул на вытянутую руку, а пальцами другой руки зажал себе нос. С пола слышался уже не смех, а жалостливое всхлипывание. Курильщики хватались друг за друга, пытаясь подняться, от смеха руки и ноги становятся как вода, снова сползали по стенам на пол, уже не ржут, а повизгивают, багровые, как вареные раки.

– Так вот… – сказал мужик с лоскутком трагически, – почему куры дохнут… откуда пошел птичий грипп…

Из кабинета директора вышел сам Павел Дмитриевич, нахмурился, но и грозный вид начальника не заставил всех отрезветь. Павел Дмитриевич подошел, начал было интересоваться, что стряслось, но сам ржать начал раньше, чем ему объяснили, больно злой и растерянный вид у Тимыча, зажимающего узкой ладошкой прореху, а ткань кокетливых трусиков так и вылезает наружу, будто ее оттуда выдувает мощным ветром.

Ну дебилы, подумал я. Нашли, над чем смеяться. Человек без штанов остался. Сейчас бабы начнут наперебой предлагать ему помочь с его проблемами…

У нас бабы такие.

Впрочем, они везде теперь такие.

Глава 10

Мама задержалась, пришла возбужденная, обрадованная и расстроенная, все вместе. Оказывается, задержалась внизу, жильцы собрались наконец и выбрали домовый комитет, а маму избрали старшей. Не потому, что выглядит крутой, а как раз наоборот: крутых боятся и не любят, а она такая интеллигентная и тихая, со всеми приветливая, никому никогда грубого слова… вот и попалась. И отказаться не могла.

И сразу же ворох проблем: установить новую дверь взамен той имитации двери, что оставили строители, поставить цифровой замок, нанять консьержек: в соседнем доме уже есть, а его сдали на месяц позже нашего, еще нужно договориться, по сколько собирать с каждой квартиры на оплату консьержек и содержание в чистоте подъезда…

– И на фиг тебе эти хлопоты? – спросил я.

– Кому-то ж делать надо, – ответила она смиренно. – К тому же доплата будет от ЖЭКа в размере целой тысячи рублей!.. За свет и за воду будем платить половину стоимости…

Я вдохнул, не зная, как сказать, что теперь мы ни в чем не будем нуждаться. Что зарплата моя будет расти стремительно, что больше ей не придется брать дополнительныеуроки и вести параллельный класс.

– Это мелочи, – сказал я.

– А самое главное, – добавила она, – все уклоняются от такой работы, но, если не делать, дом превратится в свалку. Уже и так… Какой чистый и красивый сдали строители! С каким ликованием мы вселялись! А сейчас загаживаем так быстро, что скоро будем задыхаться в смраде… На субботу наметили провести собрание. Будем решать, что делать, чтобы дом снова стал чистым и безопасным.

– Ну на фиг это тебе? – повторил я.

– А вдруг сумеем очистить дом? – спросила она с надеждой. – Так хочется жить в чистом!

– Да он и так вроде ничо, – ответил я и постарался вспомнить, что маме не так, потом подумал, что старшее поколение почему-то достают разные надписи на стенах подъездов, лестничных площадках и в лифте, – а вообще-то делай, если время девать некуда.

Она скорбно вздохнула, я перехватил ее взгляд на толстую стопку школьных тетрадей. Я посмотрел тоже, отчего-то стало совестно, мама взглянула просительно, уже зная, что откажусь, но я сказал неожиданно:

– Приду. Посмотрю на тебя в роли старшей.

– Не смейся, – сказала она жалобно, – какая из меня старшая?

– В классе-то старшая, – возразил я.

– То в классе…

– Здесь тот же класс. Только на переменке.

Жильцы столпились в холле, и всякий, входя снаружи через парадную дверь, смотрел с недоумением, шарил взглядом в поисках трупа. Многие оставались послушать, в помещении становилось все теснее. Я видел, как с улицы сунулись двое парней, но, увидев такую толпу, поспешно отступили и почти выбежали, пряча лица.

Мама моя сперва пыталась вести собрание, но очень быстро все пришло в неуправляемое состояние, жильцы орали и доказывали друг другу, навязывали свое, отрицали чужое. Хотя в целом решили раскошелиться на входную дверь с магнитным замком и кодом, некоторые хитрецы сразу же уперлись: им-де это не надо, рассчитывая, что дверь все равно поставят, а им ключи выдадут бесплатно.

Особенно кипятился один жилец с говорящей фамилией Говнюков. Его у нас в доме считают правозащитником: он участвует во всех митингах против власти, обличает произвол и жандармизм, требует свободу политическим заключенным, превозносит победы ваххабитов в Чечне и доказывает, что русские – самые ленивые и неспособные в мире, потому Россию надо разделить на части и раздать другим народам.

– Надо быть тупоголовым русским, – орал он, забывая, что сам вроде бы русский, – чтобы всерьез полагать, будто цифровые замки помогут защитить дом! Все равно кто-то выходит, кто-то заходит. Достаточно подождать десять-пятнадцать минут, обязательно откроется дверь…

– Так это ждать надо, – возразил кто-то слабо. – Если приспичит, он лучше к другому подъезду пойдет…

– Вы идиоты? – спросил Говнюков патетически. – Ну да, у нас же страна такая! Замок, чтоб вы знали, электрический. Если дернуть рубильник, дом останется без света, открывай – не хочу. Еще можно отжать дверь фомкой. А если с кирпичом в руке дождаться, когда кто-то выйдет, то кирпич можно подложить под дверь, и ни одна собака не поинтересуется, почему дверь открыта настежь, а никто мебель не носит.

Мама сказала быстро:

– Будут консьержки – будут следить, носят мебель или нет. И вообще… за приходящими.

– У нас что, полицейское государство?

– При чем здесь полицейское? Просто порядок..

– Какой может быть новый порядок?

Она спросила устало:

– Что вы к словам цеплятесь? Все равно порядок нужен…

– Да? – закричал он так, что все умолкли. – А вспомните, с чего начинали Гитлер и Муссолини? Вообще все диктаторы начинали с того, что наводили чистоту в общественных туалетах, на улицах и в подъездах!.. Нет, уж лучше жить в засранном доме, чем при фашистском режиме! Мы демократы или не демократы?

Мама сказала жалобно:

– Демократы, демократы! Но почему демократы должны жить в загаженном доме?

– Потому что загаженность – от низкого уровня культуры в целом, от недостаточного духовного развития, а жесткие меры диктаторского режима не должны… не должны иметь места!

Народ обалдело слушал да бросал отдельные реплики, мама возразила:

– Давайте вернемся к нашему дому. Ставим цифровой замок или нет?

Говнюков отрезал за всех:

– Не ставим! Это я говорю, как убежденный демократ. Нельзя ограничивать права и свободы личности. В нашей стране, что идет к правовой системе, каждый волен заходитьв любой дом…

– …и срать там, – вставил кто-то из задних рядов.

Говнюков выкрикнул раздраженно:

– Вас дурачат! Не видите? Вас всегда дурачила власть, а вы молчите! Это только кажется, что дверь открыть трудно! Надо, мол, тянуть с бычачьей силой. Но я еще неделю тому для эксперимента жвачку на электромагнит налепил – все, входи без всякого ключа! И одни по-прежнему тупо прикладывают ключ с магнитом, другие… вон подростки сразу сообразили, все сейчас из соседних домов собираются у нас…

Он осекся, а Денис, здоровенный мужик из бывших омоновцев, спросил угрожающе:

– Так это с твоей подачи под моей дверью насрали?

Говнюк ощерился:

– Докажите!

– А что доказывать? Ты сам признался!

– Вы мне не тыкайте, не тыкайте! У нас правовая страна, я вас по судам затаскаю.

Денис стиснул кулаки, каждый с бычью голову, но жена повисла на нем, уговаривая, что с говнюками связываться – себе дороже, а Говнюков победно посмотрел по сторонам.

– Цифровые замки, – заявил он, – срать в парадной не мешают. Не верите, зайдите в любой дом, понюхайте.

Денис вполголоса ругался, а его сосед, Терентий Иванович, тихий и такой же интеллигентный, как моя мама, возразил мягко:

– Кто спорит? Вы совершенно правы. Но замок усложняет процесс проникновения в дом. Отсеивает большинство срунов. Заходят уже не те, кому надо в самом деле облегчитькишечник, а именно те, кому нужно насрать именно в этом доме, кому-то насолить. Таких намного меньше.

Говнюков возразил патетически:

– Я хочу свободы! А это ограничение моих прав как демократа.

– А квартирный замок не мешает? – спросил кто-то из собравшихся. – Или у вас дверь без замка?

– Замок на входной двери в подъезд, – продолжал Говнюков непреклонно, – мешает моим гостям приходить ко мне.

Терентий Иванович, видя поддержку, поинтересовался так же интеллигентно:

– А дергать дверную ручку, нажимать кнопку лифта, потом в самой кабине нажимать на кнопку этажа…

– Это другое дело!.. Это не ограничивает меня как демократа и члена общества защиты прав человека от человека!

Мама моя беспомощно поглядывала по сторонам, пыталась как-то вести собрание, но жильцы галдели, перебивали друг друга, наконец, когда уже все устали, даже Говнюков притих, слово взял Терентий Иванович, он как-то распрямился и заговорил веско и убедительно:

– Кто спорит, что от крутых профессиональных воров никакая дверь не защитит? Но крутые профи в наш дом и не придут, а вот всякую мелочь, которой в сто крат больше, отсеять сможет. В том числе и любителей срать в подъездах. Тем более, как выяснили исследователи, вся эта насранность, разбитые лампочки, исписанные стены, подпаленные стены и выломанные решетки в лифтах – это дело рук не жильцов, а всей дряни, что заскакивает в ближайший по дороге подъезд выпить и облегчиться.

Я помалкивал, вообще-то этот Говнюков говорит дело: сам не терплю никакого надзора. Сколько себя помню, всегда под пристальным вниманием старших: так ли одет, так ли подстригся, почему за компьютером, а не за учебниками, не с теми ребятами дружишь, не с той девочкой ходишь, не так держишь вилку, почему рубашку бросил на стул, а не повесил…

С другой стороны, мама очень переживает при виде загаженного подъезда и побитых зеркал в лифте. А когда вчера, выходя из кабинки, вступила в дерьмо, явно не собачье, дома, пока отмывала обувь, расплакалась и капала в чашечку с водой прозрачные капли, то ли сердечные, то ли сохраняющие нервы.

Маму я люблю, она совсем не боевая, а слабая и жалобная. Это Вован со своей на ножах, ненавидит и желает, чтобы скорее померла: у него мать – гром, коня на скаку остановит, Кабаниха, властная и крутая, все в доме должно свершаться по ее слову и указу. С такой, наверное, и я был бы в контре, не люблю ходить строем, но моя никогда мне неперечила, только вздыхала и смотрела грустными глазами, а еще тихонько плакала, стараясь, чтобы я не видел.

Хорошо, сказал я себе со злобной решительностью. Мне эта мелкота не мешает, подумаешь – насрано, но ради мамы я очищу дом от всего, что делает его не таким, как хочетмама, а хочет она всегда хорошего, я это уже знаю. Даже когда бегу со всех ног от ее «хорошего».

Собрание постепенно превращалось в полный бардак, где галдят так, что сами не слышат своего же галдежа. Я попятился к двери, вышел, вслед за мною вышла Вера Павловна, милая тихая женщина, живет двумя этажами ниже, всегда улыбается, здоровается первой. Приученный к ее улыбке, я улыбнулся уже заранее.

На газоне перед подъездом разлеглось с полдюжины бродячих псов, еще трое-четверо бегают друг за другом дальше за домами. При виде Веры Павловны эти, что на газоне, вскочили и радостно ринулись к ней, ликующе прыгали вокруг и ласкались, счастливые, как бездомные дети, которые неожиданно взяли к себе богатые и добрые люди.

Вера Павловна смеялась и гладила их. Они подпрыгивали, становились на нее передними лапами, пачкая одежду, но она не обращала на такие пустяки внимания, брала их морды в ладони и целовала в носы.

Я тоже засмотрелся, приятно видеть добрых людей, сзади скрипнула дверь, из подъезда вышел Денис-омоновец с женой и ребенком. Только спустились по ступенькам, собаки развернулись и с бешеным лаем набросились на них.

Пара псов подпрыгивали и пытались ухватить Дениса за руки. Ребенок завизжал и спрятался за маму. Мама заохала, закричала, укрывая чадо обеими конечностями.

– Уберите своих собак! – заорал Денис. – Убери, сука… а то я их всех поубиваю, и тебя, гадина, тоже…

Его жена заорала еще громче, перекрикивая лай. Вера Павловна перепугалась и пыталась утихомирить собак, но те старались выказать ей преданность и верность, бросались и лаяли, бросались и лаяли, защищая отважно и верно свою кормилицу.

Денис загородил жену, та за его спиной быстро утащила плачущего ребенка, а Денис пинками отбивался довольно успешно, но другие набрасывались сзади, послышался треск разрываемой ткани.

– Ой, ну что же это… – закричала Вера Павловна в отчаянии.

– Сука! – орал Денис. – За такие дела в тюрьме сгною!.. Они у тебя все бешеные!..

Кто-то в сторонке, не разобравшись, прокричал:

– А почему она своих собак не водит в намордниках?

– Так это бродячие, – объяснил кто-то.

– И бродячих пусть в намордники!

– Так это ж настоящие бродячие…

– Как это?

– Ну ничьи. Ничейные.

– А чего ж они ее так охраняют? Значит, это ее собаки…

Понятно, все только глазели и комментировали, давали советы, это мы все умеем, все мы такие умные, когда учим других, но никто с места не сдвинулся, чтобы помочь реально. Собаки наконец малость отступили, Денис вытащил мобильник и заявил, что вызывает милицию, санэпидемстанцию, «Скорую помощь» и комитет по надзору за бродячими животными.

Мне стало грустно, я вернулся домой, в своей комнате малость поэспериментировал с прохождением через стену на большой скорости. Обжигает так, словно я тигр, прыгающий через горящий обруч в цирке.

Поздно вечером вернулась мама, усталая до невозможности, изнуренная, будто разгружала вагоны с люминием, а то и с чунгунием. Я сам приготовил чай и бутерброды, она вяло рассказала, чем закончилось собрание, а я поведал про собак, что так защищали Веру Павловну.

Мама вздохнула:

– У нее и муж такой… Оба добрые, жалостливые. Начали подкармливать бродячих собак, теперь те начинают собираться у нашего дома целыми стаями. Ждут их! Понимаешь, сынок, любой собаке, как и женщине, хочется кому-то принадлежать. Особенно – сильному и доброму. Эти собаки уже считают их своими хозяевами.

– Еще бы.

– Ну а хозяев надо защищать, так собачки понимают. Вот и защищают… даже когда не надо. Просто показывают «хозяевам», как они стараются, как их любят, как их защищают.

Я спросил опасливо:

– Это и на меня кинутся?

– Вообще-то на жильцов обычно не обращают внимания, но когда выходит кто-то из их «хозяев», то стараются показать ему, что его ценят и берегут. Этим мне тоже придется заниматься, как старшей по дому: и бродячих собак жалко, и себя – тоже. А у многих еще и дети! Ты вот спишь крепко, а другим от собачьего гавка и ночью не до сна. Ночью лают на всех, кто входит в дом, к их «хозяевам». Даже пробуют не пропускать в дом!

Я пробормотал нерешительно:

– Это терпеть еще можно…

– Да? Но дальше все хуже и хуже. Со вчерашнего дня, когда Вера Павловна или ее муж идут к метро, собаки всей стаей бегут впереди и по бокам, охраняют, лают и набрасываются на всех на пути, разгоняя народ. А несчастная Вера Павловна бежит следом и кричит, вся красная от стыда: «Не бойтесь, не бойтесь, это они нас охраняют!»

Я засмеялся, представив эту сцену.

– И ничего не поделать?

Она вздохнула.

– Не знаю. Но что-то делать надо.

– Что?

– Не знаю, – повторила она убитым голосом. – Труднее всего, когда приходится останавливать хороших людей в их чрезмерной хорошести.

Глава 11

Я валялся на постели, мысли вяло копошатся вокруг проблем дома, а тут еще и за домом эти собаки… Мама правильно сказала про хороших людей, рука не поднимается их обидеть, но люди должны быть не только хорошими, но и уживаться, как говорят, в обществе. Насчет общества не знаю, но в нашем доме уживаться должны. А то еще и мне порвут штаны, как Денису.

Вера Павловна с мужем – хорошие люди, а если собак любят – вдвойне хорошие, а уж бродячих подкармливают, так и вовсе у них золотые души. Но все-таки люди вообще по шкале ценностей пока еще выше собак, и когда при выходе из подъезда на меня набрасывается стая остервенело гавкающих собак, я готов их все поубивать, хотя, конечно, понимаю: охраняют дом от всех посторонних, а посторонними считают всех, кроме этих доброхотов, выносящих им остатки своего обеда.

Двери им заблокировать, пожар в квартире устроить, краны открыть или еще какую пакость, как готов сделать любому другому, не могу – хорошие люди. Но и остановить как-то надо, мне свои штаны жалко. Да и укусит если какая тварь… а когда кусается, это уже не собака, а тварь…

Раздумывал часа два, что для меня мучительно много, вечером подъехал в центр. Машину приткнул на обочине в дворике за три квартала, ближе не нашел места. Вошел в стену, оттуда пробрался по магистралям в мэрию, а там из канцелярии отправил письмо на бланке за грозной подписью вице-мэра. Дескать, если немедленно не прекратят прикармливать собак, то их выселят из квартиры. Статья такая-то: угроза жизни и здоровью других жильцов.

В приписке еще неофициальным тоном рекомендовалось не просто перестать кормить, собаки из-за этого не уйдут, только еще больше будут набрасываться на жильцов, демонстрируя свою службу, за которую и покормить бы пора, а если и уйдут, то не скоро, потому нужно перенести кормежку в другое место. К примеру, на дальнюю пустошь, где трактора расчистили площадку под строительство детского дома для брошенных детей-бандитов, а потом, к великому облегчению жителей района, втихую свернули эту программу.

Одним из отказавшихся платить за консьержку был слесарь Шинигамов. Я пришел к нему, когда он, по обыкновению, был не то что в отключке, но вдрабадан: из ушей уже начинает выплескиваться, но он героически выливал трясущейся рукой остатки водки в граненый стакан. Россия – единственная страна, где не принято оставлять в бутылке вино или водку. Если открыл – нужно допить.

Я вышел из стены и уставился на него сурово и обвиняюще:

– Опять пьешь?

Голос постарался сделать грозным, Шигинамов затрясся и прижался к стене. Глаза округлились, он пролепетал затравлено:

– Ты… ты кто?

– Твоя ампула! – ответил я еще грознее. – Как, нравится такой ультрасовременный метод?

Он промямлил:

– Ам… амп… ула?

– Она самая!

– Но мне уже три раза… вшивали…

– То старые образцы, – объяснил я. – А это с новым действием…

Я шагнул вперед и с удовольствием врезал по морде. Приятно дать по морде, когда чувствуешь правым и когда знаешь, что в ответ не врежут так, что зубы вылетят веером.

Голова Шинигамова дернулась, он в великом изумлении прижал ладонь к лицу, а когда отнял, там пламенеет кровь из разбитой губы.

– Что за…

Я врезал еще раз по морде и сказал строго:

– Формула Дэ с тройным действием!.. Хошь, третье действие покажу? Снимай штаны!

Он в ужасе перекрестился, пролепетал:

– Не надо!.. Не надо!.. Только не третье!

Я отступил к стене и сказал трубным голосом: