Чтение 39–й страницы книги ~2024-й~

— Ты совсем дурак? — спросил Гулько, он оглянулся на Тимура, тот ответил бы злее, но Тимур не слышит. — Нет, ты не просто дурак, ты идиот!.. На какое творчество они тратят время? Да все правительства не знают, чем занять этих освободившихся идиотов вроде тебя! Для них и шоу придумывают все новые и новые, и все больше призывают трахаться и трахаться, ибо простой дурак больше ничего не знает и не умеет. Потому сейчас и уверяют везде, что, мол, трахайся до упаду, будешь таким умным, талантливым, энергичным, красивым и даже долгожителем!..

— А-а-а-а, — сказал Скопа понимающе, — вот что тебя задело… Эти гады трахаются чаще, чем ты! Понимаю, обидно. Но ничего, ты же все равно с куклами, а они не считают. И не требуют чаще.

Гулько мгновенно остыл, отмахнулся с великодушием короля, который бросил нищему настоящую серебряную монету.

— Не завидуй.

Скопа удивился:

— А чему завидовать? Ты на этих резиновых баб тратишь все деньги! Мог бы коттедж получше купить, как у всех нас. И внедорожник, чтобы к нему добираться, а то дороги там…

Гулько пожал плечами. Видно было, как не хочется отвечать, объяснять, спорить, доказывать, но Скопа насел, и он ответил с великой неохотой:

— Ты на живых баб тратишь больше.

Скопа воскликнул:

— Так то на живых!

— А чем они лучше? — ответил Гулько брезгливо. — Ты надеваешь лучший костюм, покупаешь цветы и шампанское, едешь к ней и пару часов окучиваешь, и все ради того, чтобы посовокупляться. А я вот встал из-за компа, нажал на кнопочку, дверца шкафчика отворяется, оттуда выходит такая… что у самого замороженного кровь вскипит! А черезпять минут, а то и раньше, я снова сажусь за комп.

Скопа сказал саркастически:

— А резиновая баба в шкафчик?

— Сперва помоется, — ответил Гулько невозмутимо. — У нее есть такая прога. Это если она больше не нужна. А так ходит по дому, пыль вытирает, чирикает, песенки поет, жопой виляет… Я экономлю не только на цветах и шампанском, как ты понимаешь, но сберегаю самое ценное — время!.. Просто не понимаю, зачем ради такого простого действа, как коитус, я должен потратить несколько часов на комплименты, убалтывание, подстраивание себя под ее желания и капризы?

— Но как ты не понимаешь, — воскликнул Скопа, — то живая женщина! У нее свои причуды и прихоти! Это же круто: суметь все их обойти и все-таки затащить в постель, добиться своего?

Гулько подумал, наморщил лоб.

— Да-да, в детстве как-то читал Лопе де Вега… или Мольера, не помню. Там бездельники днем спят, вечером сползаются в салоны и охмуряют баб. Целое искусство обольщения существовало…

Скопа сказал гордо:

— Да! И я кое-что из него усвоил! Скажу тебе, сложное искусство, но того стоит.

Гулько двинул плечами:

— Тебе виднее. Но я человек работающий, мне и минуты жалко, а те салонные ловеласы только волочением за бабами и занимались. Они там зарубки у себя в спальне ставили, кто сколько сумел поиметь… называли это победами! Извини, но я лучше в инете пошарю насчет новых способов расположения нанотрубок, чем буду разрабатывать стратегию убалтывания очередной самки.

Оба начали сердиться, слишком уж диаметрально противоположные позиции, я подумывал вмешаться, но заметил, что Скопа слишком уж наскакивает на Гулько, чересчур придирается к его «резиновым бабам», а это признак, если верить психологам, что не уверен в своей правоте и жаждет, чтобы его переубедили.

Гулько, похоже, тоже сообразил, остыл, лицо стало совсем мирным, сказал доброжелательно:

— Да ладно, может, ты и прав. Зайди ко мне на днях, посмотришь моих телок. А то придираешься как-то… в общем. А так будет материал.

Скопа поморщился:

— Да мне даже смотреть на них противно. Извращение какое-то.

— Тогда просто выпьем.

— Я трансгуманист!

— Теперь и трансгуманистам можно, — сказал Гулько жизнерадостно. — Поставь желудок подороже, не скупись! Все будет переваривать, ничего лишнего не оставит.

Скопа кивнул:

— Ладно… зайду.

Я обвел взглядом просторный кабинет, что уже и не кабинет, как считаю упрямо, а порно какое-то из-за лишней роскоши и ненужной мебели в стиле допотопных луев.

Народ балдеет, хотя сейчас разгар рабочего дня. Да, конечно, мы — руководство, но и верхний эшелон не должен увиливать от работы так уж открыто…

Через два кресла от меня Василий Петрович довольно рассказывает Лоре, как его друг Арнольд Изяславич с такой неохотой шел к нам, а теперь гордится, что писал речи НПСам, за них получил восемь престижных премий, подкрепленных памятными медалями, статуэтками и солидным банковским счетом.

Секретарша слушает его с восторгом, я вижу в ее глазах и алчный расчет: Арнольд Изяславич очень интеллигентный и мягкий человек, идеальный кандидат на роль мужа, если правда, что у него еще и банковский счет…

Столько красивых женщин, мелькнула мысль, а у меня никогда не было личной жизни. Ни с одной женщиной ничего не было. Ни-че-го. Секс не в счет, это раньше он был чем-то, а теперь не больше чем дружески похлопать по спине. А то и меньше.

К нам приблизилась Алёна, рослая, с подчеркнуто прямыми плечами, уверенная. В руках уже откупоренная бутылка с яркой наклейкой.

— Коньяк? — спросила она. — Жаль, не самый лучший…

Скопа отмахнулся:

— Главное не что, а с кем. Ты что такая встревоженная?

— Работа, — объяснила она. — Пластическая хирургия развивается стремительно, я себя постоянно с ужасом спрашиваю, до каких пор можно вмешиваться в человеческое тело…

— И что? — спросил Скопа с интересом.

Она ответила серьезно:

— Не нахожу ответа.

Скопа зевнул, потянулся до хруста костей.

— А зачем искать? Будущее покажет. Эволюция лишнее отметет.

— Эволюция работает медленно, — заметила она. — У нас нет миллионов лет в запасе. Уже через десять-двадцать лет возможности по перестройке тела будут такими, что мама не горюй! Не то что мать родная, сам себя не узнаешь…

К нам подсел ближе Тимур, подставил рюмку. Алёна налила ему «с горкой», так что Тимур едва-едва донес до рта, не пролив на пол.

— Особенно, — заметил Скопа, — когда и сознание начнем перестраивать.

— Уже перестраиваем, — уточнил педантичный Тимур. — Как будто ты еще можешь жить без модафинила!

Я чувствовал нарастающее раздражение.

— И что, — спросил я громко, — мы в самом деле хотим войти в сингулярность? Все еще хотим?

На меня начали оглядываться сперва в недоумении, но увидели мое злое лицо, стихли, только Тимур развел руками.

— Володя, — сказал он, — ты чего?

— А ты не видишь? — спросил я раздраженно. — Раньше человеческий род безжалостно выпалывали от больных и слабых пещерные медведи, саблезубые тигры, гигантские волки…

— Судя по фильмам, — добавил он с самым серьезным видом, — и динозавры.

— Но ту фигнячую мелочь мы перебили, — сказал я. — Теперь нами занялись крутые рейд-боссы. Семь тысяч телеканалов круглосуточно крутят три миллиона фильмов и постоянно пополняемые сериалы! Выпалывают куда беспощаднее, не так ли?

Он почесал голову, признался:

— Так. Только самые-самые могут выстоять. Им новостного инета достаточно, остальные гибнут, хотя тела еще ходят, жрут и срут, кислород расходуют. Я с тобой согласен.Полностью! Но я уже не могу отказаться от такого комфорта. Я нормальный, а не подвижник какой сдвинутый.

— А что, — спросил я, — в комфорте нельзя вкалывать?

— Трудно, — признался он. — Человек должен малость голодать, чтобы творить великое. А сейчас, когда жрем и жрем от пуза, но не толстеем… это же сказка!

Я сказал с тоскливой злостью:

— Выходит, и мы влипли? И не видать нам сингулярности?

Тимур огляделся, помахал рукой Гулько:

— Иди сюда, брюшное!

— Иду, — отозвался Гулько. Он опустил задницу в подкатившееся кресло, осведомился: — А почему брюшное?

— Не животным же называть, — буркнул Тимур. — Хотя живот у тебя ой-ой!.. Не думал желудок урезать?.. Теперь даже надрезы на брюхе не делают.

— А как тогда?

Тимур пожал плечами:

— Кому как. Одним через жопу, если хорошо разработанная, ну ты понимаешь, другим через глотку…

— Тоже через разработанную?

— Этим можно и так, хотя через разработанную лучше. Всего четыре минуты сама операция, полчаса выжидаешь в приемной и… топай домой.

Гулько покачал головой:

— Нет.

— Почему?

— Пусть хоть что-то будет мешать, — сказал он. — Когда толстею, перестаю жрать пару дней. А то и больше. Ну да, муки голода, зато просыпаюсь. И не забываю, как ты, про сингулярность.

Глава 8

Скопа перестал дергать Лору за клитор, она с красными, как алые маки, щеками убежала готовить кофе, а он цапнул со стола фужер с шампанским и тоже пересел к нам.

Василий Петрович заговорил с ним о твердолобых в конгрессе, уже в шестой раз пытаются принять закон, ограничивающий модификацию человека. Против яростно выступают всяческие правозащитники, симпатии населения на их стороне, это естественно, как при всяком протесте против власти, тут уж неважно, права власть или нет.

Изменения в обществе благодаря техническим новинкам возрастают, и законы не успевают, как совсем недавно возникновение Интернета практически обрушило всю систему авторского права. Но даже защитники всяческих прав понимают, что какой-то контроль за модификантами должен быть. Ни к черту, когда из темноты выскакивает яростно рычащий тигр, бросается на тебя… и пробегает мимо. За такие шалости подростка вообще-то надо сажать в тюрьму, и неважно, случился с человеком сердечный приступ от испуга или нет.

Но когда появилась хлесткая статья, что, дескать, запретят даже пирсинг и любое изменение лица, то противников запрета на модификацию убавилось, хотя в законе шла речь всего лишь о контроле над модификацией, над установлением четких границ, через которые ни-ни.

Еще новость, что Билл Гейтс, который, по нашему мнению, должен стать первым сингуляром, не то чтоб уж совсем внезапно, но слишком, на наш взгляд, круто ушел с головой в проблемы помощи всем этим человеческим отбросам, чья заслуга только в том, что дали себе родиться. Да и то, если на то пошло, это не их заслуга. Гейтс вбухивает миллиарды в лечение наркоманов, в избавление от СПИДа, на вытаскивание из грязи прирожденных свиней… то есть гений в компьютерном бизнесе оказался несмышленым младенцем в человеческом поведении и прекраснодушно верит, как французские вольтеры тех веков, что все люди равно хороши. Мол, стоит спившимся алкашам из канавы чуть-чуть помочь, и либо запоют, как Паваротти, либо создадут компьютерные проги хай-класса, либо начнут танцевать в балете.

Тимур беспокоился, что если Билл Гейтс вдруг так охладел к сингулярности, то это затормозит начало Перехода, а эти проклятые алармисты получат больше времени на подготовку разрушительных акций.

Роман, напротив, взбодрился, сказал, потирая руки:

— Дык зато у нас шанс раньше Гейтса войти в сингулярность! И вписать свои имена в Золотую Книгу Первопроходцев!

Гулько буркнул:

— Да не будет у сингуляров никаких книг. А человечество, напротив, нас проклянет и заклеймит, как умеет и любит это делать.

— Заклеймить кого-то, — подсказал Скопа, — это похвалить себя. Косвенно, но отчетливо.

— Тут другое страшно, — сказал Роман озабоченно.

— Укладываемся, — заверил Тимур бодро. — Это во втором квартале чуточку притормозили, но такие мощности ввели в строй! А щас ка-а-ак рванем…

Шампанское уже легонько туманит мозг, мысли разбредаются, как коровы без пастуха, я их безуспешно сгонял обратно в стадо, но каждая взбрыкивает, даже коровы не любят дисциплину и порядок. А я вот люблю… Во всяком случае, стараюсь. Все-таки мы — инженеры, а для нас важно скрупулезно и точно подбирать слова. Прогресс — это точность формулировок. Потому, когда я постоянно натыкаюсь в инете на панические заголовки, что, дескать, русский народ вымирает, я вижу, этот человек себя к русскому народуне относит. Если бы относил, он сказал бы: «Мы вымираем», «мы спиваемся». Ведь даже фраза «мой народ вымирает» несет в себе некую отстраненность от этого самого народа, но я даже в такой формулировке не слышал! А только — «русский народ спивается», «русский народ вымирает», «надо принять срочные меры, чтобы предотвратить вымирание русского народа»…

Ну точно так же, как английские «зеленые» требуют принятия срочных мер по спасению от вымирания широколапого бобра в Африке или стерха в Сибири. Защитники природы искренне хотят сохранить популяции того бобра и стерха. В разумных пределах, конечно. Маргарет Тэтчер сказала однажды, что русских вообще-то требуется всего около пятидесяти миллионов, чтобы обслуживали нефтяные скважины, нефтяные трубопроводы и рудники по добыче железной руды, апатитов, бокситов и прочего добра, чего там много в недрах России. Как ни шокирующе это прозвучало, но это вообще-то верно. Правда, она умолчала, что англичан при нормальном прагматичном раскладе потребуется оставить в живых не больше сотни человек. Чтобы водили туристов из России по Вестминстерскому собору, показывали руины Камелота и место казни Томаса Мора, первого коммуниста. Больше в Англии вроде бы ничего стоящего нет. Не только на взгляд исконно русского, но и вообще…

Я вздрогнул, потряс головой. Мы сингуляры или как? Какого хрена во мне проснулось это мохнатое, древнее, племенное или даже родовое? Я в первую очередь человек, а ужепотом русский! И вообще я только пока еще человек, но мысленно я уже в зачеловечестве…

Рядом гудит благожелательный голос Василия Петровича, я видел краем глаза Тимура, этот иногда кивает, но я не уверен, что слушает.

— Мы входим в этот мир, — говорил Василий Петрович важно, словно именно это он его создает, а остальных пропускает туда по непонятной доброте душевной, — где другие ценности! Но старые виснут на ногах, не дают двигаться вперед. Потому с ними расправляемся молодецкими взмахами кувалды. Увы, создавать тонкие инструменты для таких целей времени нет, все ускоряется, а мораль и привычки у нас из прошлых веков. Не поменяешь, как одежду или старый мобильник на покруче…

Все верно, подумал я горько. Все называют свою эпоху удивительной и необычной. Наверное, даже древние египтяне и месопотамцы так считали. Ну, от египтян остались пирамиды, от месопотамцев вроде бы ничего, но они не знали, что от них уцелеет только имя, однако гордо считали себя и свою эпоху уникальными.

Но наша в самом деле… Уже тем, что впервые за всю историю человечества реально встал самый важный вопрос, который замалчивали, делали вид, что его не существует.

Вопрос о личном бессмертии.

Более того, пришло время вообще закончить летопись человечества и начать историю пока еще непонятных существ под условным именем сингуляров. Парадоксальное и тревожное в том, что даже сами создатели сингуляров не знают и не могут предсказать даже в каком-то приближении, что же будут за существа и как станут относиться к остаткам человечества.

Известно только, что это будут даже не сверхчеловеки, ибо когда обыватель рисует сверхчеловека, даже сверхсверхсверхчеловека, то у него получается все равно человек, только способный поднимать целые железнодорожные составы, бегать быстрее автомобиля и летать быстрее самолета, память у него абсолютная и кулаком может пробивать хоть стены, хоть танковую броню.

Сингуляр — это не сверхчеловек уже потому, что человеческого у него уже ничего не будет. Разница между сингуляром и человеком будет больше, чем между человеком и бактерией, но на этом основании человека не приходит в голову считать сверхбактерией.

И все-таки я каждую ночь не мог заснуть подолгу, стараясь понять и представить, каким же будет это существо, что придет на смену человеку. И не само придет, мы его создадим, уже создаем.

Я вообще рассматриваю Бога как сингуляра. Только не понимаю, почему он один? Может быть, именно потому и решил создать Вселенную, а в ней запустить процесс создания жизни?.. Ведь ему абсолютно все равно, в какой форме возникнет жизнь: будут это двуногие млекопитающие, зеленокожие рептилии, муравьи с коллективным разумом или мыслящая плесень. Более того, ему без разницы, разовьется жизнь на биологической основе, кремнийорганике или в межзвездном пространстве из космической пыли или даже на основе энергочастиц. Все равно любая основа отпадет, как шелуха кокона, из которого вылетит новое существо…

Сингуляр.

Я произнес вслух:

— Если Бог — это человек, достигший сингулярности, то зачем создал Вселенную, Землю, жизнь и человека?

Василий Петрович сказал сварливо:

— Неча философией заниматься! А кто за подложками следит?

Тимур сказал с виноватостью в голосе:

— Василий Петрович, в кои-то веки собрались просто перевести дух!

— После чего? — спросил Василий Петрович.

— После страшного рабочего дня, — выпалил Тимур.

— Он еще не кончился, — сообщил Василий Петрович и посмотрел на меня весело.

— Спасибо, Василий Петрович, — сказал я. — Чувствую, я тоже сползаю. Вы уж покрикивайте, хорошо?

Народ с неохотой поднимал задницы, рассчитанно медленно двигался к выходу, чтобы не создавать там затор. Гулько подмигнул, мол, а в самом деле, на фига Бог делал человека? Я ответил кривой ухмылкой. Самый важный вопрос человечества: вопрос бытия. На фига? Все решаем, все познаем, а вот на фига человек, в этом вопросе продвинулись не дальше, чем впервые задавший его питекантроп. Или неандерталец.

В помещении сильнейший запах крепкого кофе, ну это традиционно, хотя сотрудники давно начали прибегать и к более сильным препаратам, подстегивающим работу коры головного мозга. Правда, тем самым разрушают мозг, но у нас гонка со временем, а если получится, что задумали, наши жидкие мозги уже не понадобятся.

Сейчас общество странно смешанное, как зеркальное отражение инфраструктуры города, в котором уживаются старинные дороги, здания, высоковольтные вышки и достижения хай-тека. Как только по инету начали передавать не только текст, звуки и картинки, но и тактильные ощущения и даже запахи, исчезла необходимость вообще покидать квартиру и появляться хоть на работе, хоть на курорте.

Но я консерватор, требую присутствия. Только когда работы горы и нужно ее сделать срочно, разрешаю оставаться дома. Там работоспособность выше: начинают с момента, как продирают зенки и вылезают из-под одеяла, а пашут до мгновения, когда поздно ночью падают в постель. Однако верхнее звено руководящих бездельников является почти ежедневно, нутром чую, так правильно.

На дороге видел разбитый вдрызг автомобиль. Трупы уже убрали, но лужи крови высохнуть еще не успели. По авторадио сообщили о катастрофе «боинга» со ста двадцатью пассажирами на борту. Жертвами урагана на Таити стало семьдесят пять человек, а еще двенадцать погибли в сорвавшемся с моста автобусе. В Калифорнии столкнулись два поезда…

Я переключил на другой канал. Люди погибают и еще долго будут погибать, даже при достижении бессмертия. Пока не превратим свои тела в нечто вроде жидкого металла, сплошь состоящего из миллиардов наноботов, люди будут гибнуть…

Машины проносятся по проезжей части стремительные, как на скоростных гонках. С внедрением Доркомпа «сохраняй дистанцию» сократилось до двух сантиметров, а сами полосы сузились так, что автомобили едва-едва не задевают друг друга боками. Но — не задевают, Доркомп следит и за степенью изношенности двигателей, тормозов и прочего, если что не так, такую машину не выпустит из гаража, а эвакуатор увезет ее прямо в ремзону.

Впереди ядовито-желтые щиты с бегущей надписью: «Дорожные работы! Объезд». Я молча сбросил скорость и, дав команду припарковаться прямо здесь, вылез из машины.

В нашем районе очередной срочный ремонт-перепланировка: скоростными темпами роют новый паркинг на восемь подземных этажей, раз уж выше старых зданий строить нельзя.

Бригадир строителей крикнул предостерегающе:

— Эй-эй, здесь парковаться нельзя!

— Мне можно, — буркнул я. — Иначе как мне пробраться во-о-он в то здание?

Он махнул рукой, соглашаясь, а я, не оглядываясь, пошел по осенней улице, где на тротуар деревья уже роняют желтые листья.

Из-за перекрытой дороги прохожих почти нет, только в одном месте навстречу попался худой мужчина с растрепанной шевелюрой, высокий и оттого слегка сутулящийся. Мне показалось, что раздраженно бормочет что-то, он перехватил мой внимательный взгляд и сказал сердито:

— Ну чего? Ты тоже один из них?

— Из кого? — уточнил я.

— Из этих чертовых импачей, — ответил он со злостью. — Я чуть-чуть во встречку не врезался! Гад, вздумал перебежать дорогу прямо перед автомобилем!.. Надо их всех запретить!.. Как вы думаете?.. Организуем движение за полное запрещение?

Я отмахнулся:

— Таких движений уже куча. Лови орешек, успокойся.

Он сделал движение поймать, но орех прошел сквозь его тело. Я сказал наставительно:

— Сделать красивую картинку — еще не создать характер.

Он спросил растерянно:

— А на чем я попался?

— Да на всем, — ответил я безжалостно. — Даже на том, что в этом районе уже неделю как дороги автоматизированы, и на встречную полосу выскочить невозможно. Да и вообще…

Глава 9

Я отвернулся и пошел в здание, подумав по дороге, что вообще-то надо расширить зоны, запрещенные для импачей. С каждым днем они становятся совершеннее, а если учесть, что хватает образов, созданных чисто из хулиганских побуждений… ну, пусть не хулиганских, а так, бунтарских, что не облегчает ситуацию. Наоборот, усугубляет, ибо хулиганы — мелочь, а вот бунтарями бывают и весьма высокие умы…

Еще импач соврал насчет перехода улицы. Это простой обыватель, который смотрит только мыльные оперы, или блиповец могут в это поверить, но я-то знаю, что существует закон, запрещающий им переходить улицы, так как мешают водителям. Правда, в последнее время под давлением создателей импачей начали готовить законопроект, разрешающий им переходить в ночные часы, когда нет машин в зоне видимости, а также проселочные и прочие дороги, если, конечно, там нет в это время движения.

Впереди горячо спорят трое импачей, одетые в средневековые одежды, двое схватились за шпаги, а третий бегает вокруг и, хватаясь за волосы, выкрикивает что-то рифмованное.

Я прислушался — ого, да это Шекспир, сценка вроде бы из «Ромео и Джульетты», бессмертного, как говорили всегда, шедевра. Кто-то и сейчас так бездумно говорит, хотя уже не знает ни Шекспира, ни вообще литературной классики.

Последний вздох загнанной твари: литература и театр вышли на улицу и пытаются удержать внимание избалованного зрелищами читателя. Человек привык сидеть перед жвачником во все стены и смотреть мыльные оперы. Вот для него, стараясь переключить внимание на себя, и создают бытовые сцены прямо на улице…

Чуть дальше встретил еще пару театрализованных сцен. Все из прошлого, устроители шоу стараются пробудить интерес к классике, но сейчас это будет разве что интерес антрополога: как, слово «рогоносец» было оскорбительным? Из-за этого убивали?.. Из-за того, что жена с кем-то переспала, убивали и жену, и соперника?

Навстречу шел человек, улыбнулся, видя мое лицо, сказал успокаивающе:

— Сегодня акция по защите театров, не удивляйтесь!

— А что, — спросил я, — и театры… того?