read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:

ЭТО ИНТЕРЕСНО

Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


С грузом резных идольцев на этот раз отрядили тех же Брусилу с Плоскыней, наказав им присмотреться к новому кудеснику и все потом передать доподлинно. А то многих сомнение брало: Докуку - и вдруг в волхвы… Дивно…
Вышли затемно. Пока доволоклись до заповедных мест, над синеватыми Кудыкиными горами встало розовое зарево и вскоре прянуло в небо нечетное счастливое солнышко.
- Слышь, Плоскыня… - всполошился вдруг Брусило. - Ну-ка глянь! Вроде еще кто-то шастает…
И впрямь: в переклике от слобожан по травянистой изровна-бугроватой землице бродил некий приземистый кривоногий храбр, ведя за собой в поводу рослую чубарую лошадку. То и дело останавливался и, нагнувшись, вроде бы обнюхивал пригорки. Клад искал, что ли?..
- Ну да, клад!.. - возмутился Брусило, когда Плоскыня спроста поделился с ним нехитрой этой мыслью. - Еще чего придумал! На Ярилиной-то Дороге!.. Может, зарок дал и тоже берендейки везет на капище?..
Всмотрелись попристальней. Да нет, не к капищу направлялся неведомый храбр - просто бродил. Да и к седлу не было вроде ничего приторочено…
- Эва! - изумился Плоскыня. - Да это же Ахтак из дружины сволочанской!..
Богатырь как раз поднял голову. Все точно: рылом - желт, глазки - косеньки, нос - пяткой…
- Эй, Ахтак!.. - осерчав крикнул Брусило, негораздо оглашая привычную к тишине заповедную землю. - Ты чего по Ярилиной Дороге расхаживаешь? Мало-мало дурной? Голова дыра вертеть, мозга лить?..
Ахтак повернул к ним башку, ощерился и выбранился, видать, по-своему. Однако ветерок веял в его сторону, и слобожане ничего не услышали. А и услышали бы - так не поняли…
- У, поганый!.. - гневно пробурлил Плоскыня. - Мало им всыпали тогда на речке Сволочи!.. Надо будет боярину пожалиться: ишь, гуляет себе по теплынской земле и страха не ведает… Взять бы его сейчас на рожон…
Однако связываться с дурным богатырем ни тому, ни другому не хотелось, да и капище уже было близехонько. Вскоре колья волокуш заскрежетали по плоским камням, и стало Брусиле с Плоскыней не до Ахтака…
Остановились, ошарашенно озираясь. Деревянные замшелые идолы явно несли на себе следы свежих увечий, причиненных, по всему видать, топором. У Старого Перуна, к примеру, было напрочь стесано мужское естество, а у Мокоши[84] -так даже и женское…
Тем часом отворилась дверь низкой избушки, и у слобожан вовсе дух перехватило. В серой суровой рубахе до пят, весь увешанный оберегами, с посохом в деснице, порог переступил Докука… Да полно, Докука ли?.. Власы и брада малость всклокочены, голова чуть откинута назад, глаза неистово пылают синими угольями…
Заробели берендеи, попятились. Вишь, какими из-под земли-то, оказывается, выходят…
А уж когда кудесник, размашисто ставя посох, приблизился и прожег взглядом до хребта с затылицею, почуяли оба в ногах некую хрупкость.
- Сколько раз сегодня ночью на жену посягал? - глуховатым подземным голосом вопросил кудесник Плоскыню.
Тот смешался. По правде сказать, Плоскыня уж и забыл, когда он посягал на жену.
- Н-ни разу… - вымолвил он, поморгав.
Взор кудесника обратился к Брусиле.
- А ты?
- Четырежды, - весь пожимаясь от неловкости, сознался тот.
Кудесника передернуло.
- Б-блудодей!.. - проскрежетал он, с ненавистью глядя на Брусилу. - За сей грех пожертвуешь еще три берендейки… Осильем блуд творили?
Слобожане облизнули губы, переглянулись.
- Не-ет… Разве что с умолвкой…
Кудесника перекривило пуще прежнего. Синие глаза его словно выцвели вмиг, стали подобны расплавленному олову. Грянула о камни железная пята посоха, высеклись, брызнули жирные искры.
- Жалуетесь, что солнышко слабо греет? - зловеще процедил незнамый Докука. - Еще бы ему не охолонуть, добросиянному, на ваши блудние сласти глядючи… А ну отвечай, срамник: когда лобзаешь, губами плюскаешь?..
«А ведь и впрямь конец света скоро…» - подумалось вдруг одуревшему разом Плоскыне.
* * *
Проводив волчьим взглядом двух слобожан, направляющихся с гружеными волокушами к капищу, Ахтак смекнул, что забрел слишком далеко от места битвы. Ясно виднелся деревянный колпак над жертвенным колодцем, чернели пошатнувшиеся кто куда резные идолы. Богатырь взлетел единым махом в высокое седло и погнал коня обратно - в сторону порожистой мутной Сволочи. Ездить верхом по Ярилиной Дороге почиталось величайшим грехом и у сволочан, и у теплынцев, но Ахтак не был ни тем, ни другим и, сказать поправде, тайно презирал всех берендеев. Жалкий народ - землю пашут… А бранятся так, что понимай их косоглазый богатырь получше - саблей бы изрубил…
Когда оземленелые развалины мертвого города остались за правым плечом, Ахтак осадил коня, спешился и вновь начал оглядывать пригорки. Другой на его месте давно бы и думать забыл о той злосчастной битве. Эко диво - поперек спины кочергой перетянули! Ну дразнят теперь, понятно, согнутый палец бесперечь издали показывают… Так ведь всех дразнят! Какого храбра ни возьми - каждому прилеплено прозвище.
Тем более кочергой-то Ахтака огрел не кто-нибудь - черный бес, из навьего мира выползок!.. Поразмысли здраво, махни рукой, да и живи себе дальше. Даже гордись, если хочешь, ушибленное место показывай…
Но на то он и Ахтак - обидчивый да упрямый… Ощупав чуть ли не каждый бугорок на поле недавней битвы, он и впрямь наткнулся в конце концов на изноровленную в виде пригорка крышку. «Секир башка!..» - с угрюмой радостью подумал богатырь, стреножил коня и подковырнул деревянную кромку сабельным жалом.
Черная сырая дыра напоминала жерло колодца, только не круглое, а четырехугольное. В одну из стен были вбиты железные скобы, по которым, надо полагать, и выбрался в прошлый раз на ясный свет Ахтаков обидчик.
- Мало-мало ходи сюда!.. - гортанно крикнул богатырь в гулкую бездонную дыру. Заголосило долгое эхо.
Не дождавшись ответа, Ахтак презрительно цыкнул и протянул разочарованно:
- Э-э-э…
Чумазый бес с кочергой явно праздновал труса. Ахтак тронул верхнюю скобу, удостоверился, что вколочена она достаточно крепко, и полез вниз. Во те пещеры во глубокие…
Нащупав подошвой плотное земляное дно, вслепую высек искру и, неслышным шагом двинулся по каменному тесному отнорку, держа смоляной светоч в левой руке, а обнаженную саблю - в правой.
Подземный переход раздался, обернулся гулкой огромной полостью, тянущейся шайтан[85]знает куда и шайтан знает откуда. По дну волоклась глубокая полукруглая борозда, словно бы оставленная брюхом великой змеи. Сзади было совсем темно, а впереди мельтешили желтые огонечки и перекликались хриплые бесовские голоса.
«Предки! Поддержите меня в бою под мышки!..»[86]
- Ур-р!.. - прорычал Ахтак устрашающий боевой клич, и черная гулкая бездна откликнулась ревом, громом, хохотом. Но Ахтака шумом не проймешь. Он и сам визжать умел, да так, что враги коней отворачивали… Богатырь спрыгнул в ров и, держа саблю на отлете, вскинул повыше смоляной светоч.
* * *
Наехав на неведомую неровность, вихлявое латаное солнышко подпрыгнуло, выскочило из желоба и, пробежав по наканавнику, с треском снесло первый оцеп на участке Люта Незнамыча. А там опять угодило в ров, постояло мгновение, поколебалось и, медленно наращивая прыть, пошло в откат.
Давненько не приключалось подобного. Ну, станется, бывало, что задурит тресветлое за второй, за третьей заставой… Но чтобы даже и до первой не добежать!.. Такая лютая проруха называлась полным откатом и была чревата неслыханно долгой, а стало быть, студеной ночью. Это уже не легкие утренние заморозки - этак все, глядишь, посевы наверху сгубить недолго…
В таких случаях весь цвет преисподней: розмыслы, сотники, ну и кое-кто помельче - собирался немедля в обширном подвале, равноудаленном и от Кудыкиных гор, и от Теплынь-озера. Проще говоря, располагался тот подвал как раз посередке большого желоба. И все же на сборы часто уходило полдня, а то и целый день, хотя лошадей меняли то и дело, а уж гнали - во весь дух…
Главный розмысл навьего мира Родислав Бутыч, благообразный, статный, излыса-кудреватый старец, вошел, заметно припадая на левую ногу. То ли подвернул второпях, то ли сглазил кто-нибудь… А то и вовсе порчу навели - завистников-то, чай, несчитано, немеряно…
Приостановился, взглянул с досадой на Люта Незнамыча, то и дело обирающего испарину с выпуклой, заметно побледневшей плеши, и воссел во главе стола.
- Так-то вот оно, Лют Незнамыч! - задребезжал он, стукнув по столешнице костяшками сухих старческих перстов. - Я ли тебе не сказывал? Держи людишек в узде!.. И якшайся поменьше с этим… - Главного розмысла преисподней перекосило с ухо на ухо. -…с Завидом Хотенычем, чтоб ему поперхнуться!.. Он вон, того и гляди, грекам преисподнюю продаст… с тобой впридачу… - Тут Родислав Бутыч спохватился, вспомнил, что к нынешней закавыке соперник его касательства не имеет, и сердито примолк. Однако, метнув недовольный взор на бедного Люта Незнамыча, воспылал снова: - И Столпосвята гони в шею! Житья уже нет от козней его, Столпосвятовых! Жаль, Берендей умом обносился, а то быучинил он ему… битву на речке Сволочи… Всеволок вон уже на тебя жалуется! Заведомых-де смутьянов от царского гнева под землей укрываешь. Так мало того - ты их еще, оказывается, и в волхвы ставишь!.. Общей смуты, что ли, возжелал?..
Все это произносилось негромко, но достаточно отчетливо, так что розмыслы, разгуливавшие вольно по подвалу, мигом оробели и тихо, ровно комарики, расселись по лавкам.
- Все, что ли? - Заломив тронутую сединой бровь, Родислав Бутыч оглядел собравшихся.
- Завида Хотеныча нету… - виновато ответили ему.
Главный розмысл преисподней раздул ладно вырезанные ноздри и пристукнул по столу сухой дланью.
- Стало быть, начнем без него, - властно известил он. - Ежели кому еще не ведомо, пусть услышит. На участке Люта Незнамыча четное изделие ушло в полный откат… Виновныепока не разысканы… А перед тем, как уйти в откат, смяло оцеп на первой заставе, так что не исключено повреждение обшивки… Пока я вижу только три возможности. Либо вскатить изделие вручную тем же путем на промежуточную лунку и прямо там произвесть ему полный осмотр… Либо вернуть назад, на участок отсутствующего здесь по неведомым мне причинам Завида Хотеныча и опять-таки проверить со всем тщанием… Третий путь, самый надежный, хотя и мешкотный: откатить четное изделие в боковую пазуху и начать прогон нечетного… Давайте раздумывать.
- А почто оно вдруг в откат-то ударилось? - вопросил в недоумении кто-то.
- Сказываю: неведомо… - Родислав Бутыч нахмурился. - Но так смекаю, что без инородцев тут не обошлось. Нутром чую: греческий след, не иначе…
Собравшиеся в сомнении покачали головами. Какой еще, в баню, греческий след, когда и своих лоботесов на сто лет вперед припасено! Да и снасти все изношены, еле дышат…
Угрюмый кряжистый Вышата Серославич, розмысл участка завалки, покашлял и рек:
- Лучше бы нечетного подождать. Ночь-то предстоит морозная, стало быть, калить придется пожарче… А четное, вишь, и калить-то боязно - латаное все, перелатанное… Развалится еще на грех, как в Черной Сумеречи…
Вытирая запачканные руки ветошью, в подвал вошел одетый по-дорожному Завид Хотеныч, и с ним какой-то еще невзрачный мужичонка.
- Наладчик мой, - пояснил розмысл, заметив недоуменные взгляды. - Пусть посидит, послушает - ему полезно… Располагайся, Кудыка…
- А ты, я гляжу, не торопишься… - зловеще проскрипел Родислав Бутыч. - Или дело нашлось поважней?
Завид Хотеныч бросил на главного розмысла преисподней острый взгляд и больше не смотрел.
- Я там у себя распорядился изделие на лунку закатить, - небрежно изронил он. - Ту лунку разумею, что на извороте. А задержался, потому что сам его осматривал, наспех, конечно. Ну, что сказать? Вроде уцелела обшивка… Ежели дадут знать, что все в порядке, начнем прогон по новой…
Запала тишина. Прикипев к скамьям, все в изумлении драли глаза на Завида Хотеныча.
- Да мы же еще ничего не приговорили!.. - страшно прохрипел Родислав Бутыч, метнув на край стола стиснутые сухие кулаки. - Своевольничаешь?..
- И еще одно… - Как бы не услышав главного розмысла, Завид Хотеныч повернулся к Люту Незнамычу. - Гонец сюда скакал с твоего участка, так я его вернул… Сам передам, нечего ему зря туда-сюда носиться… - Тут Завид Хотеныч приостановился и оделил Родислава Бутыча иным взглядом - подольше, попристальней. - Найден в желобе раздавленный храбр, из-за которого солнышко изо рва и выскочило… Проник он под землю через вытяжной лаз. А подле того лаза поймали стреноженного коня… По коню и узнали, кто это был. Ахтак из дружины Всеволока. Вот так-то, Родислав Бутыч… Ищешь ты во всем греческие да теплынские козни, а козни-то, выходит, сволочанские…
Глава 15.
Из варяг да в греки
Серебряная греческая денежка была слепая, боковой очерк личика почти стерся, и тем не менее наверху за одну такую вот денежку долгонько бы пришлось горб ломать. Лошадку на нее в слободе, положим, не купишь, а вот овечку - за милую душу, да еще и скажут, что переплатила. Особливо теперь, после указа, когда берендейки, по слухам, обесценились вконец - полено и полено…
Чернава вздохнула и отправила тусклую монету в ларец, где уже сияла горстка серебра, полученного намедни от Перенеги - за порчу. Упрятала нажитое в сундук и устремила взор на точеные идольцы, расставленные торчмя вдоль стены. Это ей Малуша присоветовала: попадется куколка покрасивше - ты-де ее, Чернава, прибери, грекам потом продашь… Греки, они до узорчатого дерева куда как падки! Сами-то, вишь, не режут - все больше по камню да по железу работают…
Добрый совет, ничего не скажешь. Скрала на раскладке с пяток идольцев - вот и денежка… Куда ее только девать?..
И Чернава оглядела с тоской голые стены клетушки. Ничего… Оттерпимся - и мы люди будем… Зря, что ли, розмыслиха то и дело наверх кличет?.. Того сглазь, этого очаруй… Да вот не далее как вчера гадала ей Чернава в Навьих Кущах, ну и заодно на муженька своего намекнула… Не впрямую, понятно, а опять-таки ворожа: с черным, дескать, в лесне ходи, рыжему пальца в рот не клади, лысому не верь, с кудрявым не вяжись, а вот невзрачного да смышленого - привечай…
Не потому ли Завид Хотеныч весь день Кудыку с собой таскает?..
В латаную дверь стукнули, и Чернава, тряхнув головой, пошла открывать. На пороге, колеблясь, как белье на ветерке, стоял пьяненький десятник Мураш.
- К-кудыка… н-не вернулся ли?..
Чернава только руками всплеснула.
- Мураш Нездилыч! Болезный!.. Да на тебя уж и смотреть дымно! Промотался, чай, на голую кость?..
Тот назидательно поднял нетвердый перст.
- Знать н-не всех еще чертей выслепил… - объяснил он и чванно поджал губы. Очень был доволен собой.
Чернава втащила его в клеть, пока не случилось поблизости Завида Хотеныча, плюхнула пьяницу задом на лавку и, откинув крышку выкопанного вопреки запрету погребца, достала горшок с хитрой снедью, именуемой «похмелье». Режешь ломтиками холодную баранину, мешаешь с мелко искрошенными огурцами, рассолом, уксусом и перцем. Оплетешь ложек пять - глаза на лоб взбегут, зато хмель тут же отшибет…
После пятой ложки Мураш отпихнул горшок и пригорюнился. Чернава глядела на него и сокрушенно качала головой.
- Ох, десятник… Смотри! Достанется тебе от Малуши…
- А уже досталось!.. - Мураш лихо, как в пляске, повел широко раскинутыми руками. - Спасибо те, м-мила, что ты меня б-била!..
Попробовал хлопнуть себя по колену, но промахнулся и чуть не слетел с лавки на пол. Во лбу Мураша алел тисненый полумесяц - след от сковородника.
- Или сотник увидит, - сурово примолвила Чернава. - Вот донесет розмыслу - что будешь делать? Завид Хотеныч долго с тобой толковать не станет… Разжалует да укатает назолу!..
Мураш вдруг замотал головушкой, зубками захрустел.
- С-сотник?.. - хрипло выговорил он. - Варяжское отродье твой сотник!.. Кого ни пощупай из начальства - либо варяг, либо грек… Жизни от них уже нет простому берендею…
- Да какой же он варяг? - удивилась Чернава. - Нажир, да еще и Бранятич!..
- В-варяг… - упрямо стоял на своем хмельной десятник. - Раз гнида - значит, в-варяг… Или грек… Так и роет под меня, так и копает… У, вошь белобрысая!..
- Закусывай давай! - приказала Чернава. - А то, глядишь, не ровен час Кудыка вернется да невесть что о нас с тобой подумает… Это он на работе такой тихий, а дома и зарезать может…
Мураш вскинулся и уставил на Чернаву мутные глазыньки.
- Кудыка - берендей, - убежденно выговорил он. - Эт-то всем берендеям берендей… Кудыку - люблю… А варягов - н-ненавижу… И сволочан - н-ненавижу… Они отечество наше варягам продают…
Чернава начинала уже тревожиться всерьез. Выставить Мураша за дверь она не решалась: все-таки десятник - какое-никакое, а начальство… Да и нельзя его в таком виде отпускать… А уложить на лавке в клети - и впрямь Кудыка осерчает, хоть и тихий… Зарезать, может быть, и не зарежет, а прибить - прибьет… А уж Малуша!.. Этой только лучину к ноздре поднеси!..
- Сейчас я тебе, Кудыка, все растолкую… - Мураш приложил к устам пьяный негнущийся перст и, опасливо поворочал очами.
Чернава обернулась, чуть не выронив при этом горшок и ложку. Однако дверь была по-прежнему закрыта. Видно, Кудыка просто мерещился десятнику.
- З-заткни рот рукавицей… Н-не перебивай… И накрепко себе заруби: раньше на земле жили сплошь одни берендеи… Уразумел? Больше никого… Одни берендеи… Золотой век был, смекаешь?.. А потом - выродились… некоторые… Варягами стали, греками… Нам-то, Кудыка, внушают, что это мы от них отложились, а на самом деле - они от нас… И язык нарочно исковеркали… Назло настоящим берендеям… чтобы мы их понять не могли…
Чернава стояла посреди клети, держа в левой руке горшок с «похмельем», в правой - ложку, и оторопело слушала Мураша. Слова из него сыпались наперебой, всмятку.
- Все вокруг выродки, а мы с тобой, Кудыка, - берендеи, - проникновенно внушал десятник. - Сволочане тоже выродки, не лучше варягов… А настоящие берендеи - одни теплынцы…
- А что ж эти выродки лучше нас живут? - не выдержала Чернава. - И солнышко у них пожарче, и дни подольше… Чуть что не можем сделать - либо к варягам бежим на поклон, либо к грекам!
- Вер-рна! - сказал Мураш, округляя глаза. - Правильно, Кудыка, подметил… На поклон!.. А я тебя спрошу: кто нами правит?.. А?.. Не знаешь? Тогда отвечу… Выродки и правят. У царя Берендея мать варяжка, смекаешь?.. Стало быть, сын его Всеволок на целую четверть варяг…
- А Столпосвят?
- А вот Столпосвята не замай!.. Столпосвят - подлинный берендей. Он вообще не от батюшки своего, не от царя… Он, сказывают, от воеводы Полкана… Пошалила царица, сшутила шутку… А славный был воевода, не ной его косточка в сырой земле… Не зря, чай, Удатым прозвали. Там, говорят, уд был - с идольца резного… - Тут Мураш умолк и мучительно сморщился, что-то, видать, вспоминая. Вспомнив, вскинулся, выпучил глаза. - Слышь, Кудыка!.. - тревожно позвал он. - Я к тебе чего пришел-то… Наладчики промеж собой толкуют, будто розмысла нашего смещать собираются…
Завида Хотеныча?.. Чернава тихонько ахнула. Страшными показались слова десятника. Да такой беды и с ломтем не проглотишь… Вот, стало быть, почему велела Перенега порчу-то навести…
- А?.. - рычал Мураш. - Единственного берендея во всей преисподней!.. Да ежели бы не он, не то что до Кудыкиных гор - до Мизгирь-озера солнышка бы ни разу не докатили!.. Вотони, варяги-то, что творят!.. Главный розмысл давно уж из рук у них глядит!.. Вставили, вставили они ему серебряный глазок[87] -помяни мои слова!..
- Что ж это будет-то? - еле вымолвила Чернава. - Неужто и впрямь сместят Завида Хотеныча?..
- Да мы им за розмысла… - Мураш угрожающе заворочался на скамье, силясь подняться. Тисненый полумесяц во лбу его и не багровел уже - наливался синевой. - Преисподнюю спалим!.. Солнышко в Теплынь-озере утопим!.. Повымерзнут все, как в Черной Сумеречи, - узнают…
Встал, шатнулся и невольно ухватился за Чернаву. Тут, как назло, открылась дверь и в клеть вошел Кудыка. Зипунишко на нем был забрызган грязью - не иначе, до участка до своего они с розмыслом добирались верхами. Узрев жену в объятиях Мураша, наладчик задышал, поискал глазами плеть, как вдруг заметил расставленные вдоль стены берендейки - и замер.
- Гляди-ка! - подивился он радостно. - А ведь вон ту, крайнюю, я резал!..
Отодвинул Чернаву с Мурашом и протиснулся к примеченной куколке.
- Слышь, Мураш Нездилыч, - похвалился он, любовно оглаживая хитрую, чуть ли не сквозную резьбу. - А меня розмысл с завтрашнего дня на лесоповал посылает. Главным наладчиком…
* * *
Тревожная выдалась весна, обильная грозными знамениями. То солнышко с восходом промедлит, то вылезет на поле брани чумазый бес с кочергой и всех разгонит… А еще, сказывали, сбросят берендея в преисподнюю, а он, глядишь, гуляет себе живехонек… Или вот бревна поплыли по Вытекле. Даже и не бревна, а целые сосновые хлысты. Диво, да и только! Тут лешие кола не дают вырубить, а с верховьев, вишь, лес идет самосплавом… Ну, слобожане, понятно, не зевали: чуть покажется на излуке такая лесина - цап ее крюком и к берегу… Ну да это знамение доброе, что о нем долго толковать!..
А вот с берендеем, воротившимся из преисподней и подавшимся в кудесники, намучились изрядно. Уже на третий день от него вся слободка древорезов стоном стонала. Раньше, сказывают, сам первым ходоком слыл по женской части, а как под землей побывал - ровно с цепи сорвался, блуд искоренять начал… Придешь к нему с жертвенными идольцами, а он тебя пытать: «Влагаешь ли персты в удицу супруги?..» Да какое твое дело, куда я ей и что влагаю? Твоя, что ли, супруга-то?.. А чуть не так ответишь - искупай грех, неси лишнюю берендейку. А то еще соберет слобожан и начнет баб попрекать заочно. Все их непотребства припомнит: и кивания, и мигания, и хребтом виляния… Сквернавицами честит, душегубицами… Зардеешься, слушаючи… Взял было да запретил посягать на жен по нечетным дням… Ну тут уж не стерпели - хотели идти бить его всей слободкой, и побили бы, кабы Шумок не стал отговаривать… Потоптали сгоряча самого Шумка, а на волхва уже сердца не хватило…
Трудные пошли времена, крутые. Царь-батюшка Берендей, провались он совсем, указами донял, сволочане вконец срам утратили - цены опять на хлебушек подняли. Эх, житье-бытье - вставши да за вытье!..
Старый Пихто Твердятич поправил на плече суму и, опираясь на батожок, закултыхал по горбатой улочке к слободскому торгу. Отжил век, а пришибить некому… Вроде и от внука отрекся вовремя, и двор сберег, и дом, а все одно ложись да помирай. Думал сперва: погневается батюшка-царь, погневается - да и смилуется. В прежние времена, как помнится, тем завсегда и кончалось… Да только где они, прежние-то времена?..
Что ни утро брел Пихто Твердятич на торг указы слушать - все ждал, когда Кудыке его непутевому прощение выйдет. Так и не дождался… Ну а дальше дело известное: взвылада пошла из кармана мошна!.. Выточенные внуком идольцы разлетелись меньше, чем за месяц, хоть и трясся над каждым старый, как над младенчиком. Побираться - неловко, да и не подаст никто. Стало быть, одно только и осталось - разорять помаленьку дом, распродавать по бревнышку…
Навстречу по узкой улочке пара огромных вороных меринов влекла тяжелую греческую телегу на восьми катках взамен четырех колес. Дед заблаговременно отступил в закоулок, пропуская повозку, пригляделся, что везут, и охнул. Из-под холстины торчала человеческая рука небывалой белизны. Точь-в-точь греческий камень мрамор… А спустя малое время старый смекнул, что мрамор это и есть. На телеге везли голого греческого идола, и почему-то в сторону капища… Плюнул дед и похромал дальше. Не любил он греков, а уж богов их срамных - тем более…
- Эй, старче… - негромко и гнусаво окликнул кто-то.
Пихто Твердятич упер в землю батожок и повернул голову. В двух шагах от него, держа в поводу ладную гнедоподвласую лошадку, парился в крытой малиновым сукном шубейке рослый тугомордый отрок с дутой золотой серьгой в левом ухе. Из берегинь, не иначе. Ишь, воронье! Почуяли падаль…
- Здравствовать тебе, молодец… - прошамкал Пихто Твердятич. - Никак милостыню надумал подать?..
Берегиня тупо моргнул. Такой, пожалуй, подаст! Руку прожжет его денежка…
- Внук тебе кланяться велел, - все так же тихо и равнодушно прогнусил отрок и как бы невзначай обозрел улочку из конца в конец.
Старого лесу кочерга Пихто Твердятич сурово сдвинул лохматые и словно бы побитые молью брови.
- Нет у меня никакого внука! - сказал, как узлом завязал. - А ежели и есть, то знать его не знаю… Смутьян он, внук-то, козни против царя-батюшки строил…
Повернулся и покултыхал дальше, сердито тыча в землю батожком. Отрок не отставал.
- Слышь, дед… - бормотал он, облизывая толстые губы и продолжая озираться. - Ты ветошью-то не прикидывайся… Велено было поклон передать, вот и передаю…
Пихто Твердятич ковылял, упрямо подобрав рот и вроде бы не слыша ни словечка. Берегиня отвязался лишь у самого торга, выбранился по-иноземному, вскочил в седелышко - и сгинул. Старый Пихто Твердятич осуждающе посмотрел ему вслед. Нет чтобы в задницу деда послать, а он, вишь, по-гречески: в афедрон[88]!..Тьфу!.. Житья уже не стало от инородцев, а тут еще свои из себя еллинов корчат…
Да, с берегинями ныне держи ухо востро… Лестью душу вынут: ты-де, старичок, домишко свой в наследство нам отпиши, а мы, мол, тебя за это до самой смерти холить будем, лелеять… А потом, глядишь, либо утонул старичок, либо в овражек по слабости грянулся… Улелеяли, стало быть, до смерти…
Ловко он, прощелыга, насчет Кудыки-то заехал… Кланяться, дескать, велел!.. Да только старого Пихто Твердятича такими шутками не проймешь. Чуть заикнешься про смутьяна внука - глядь, уже и сам в смутьянах! Половину дома - в казну, а половину - тугомордому доносчику в малиновой шубейке…
Шумела на торгу незнакомая, вывернутая наизнанку жизнь. Там и сям мелькали смуглые греческие рожи, попадались и бледные, как поганка, варяжские. А уж торговали подчас этаким, чему и названия-то в родном берендейском наречии не подберешь. Одно утешенье - сволочан стало поменьше… Опасались сволочане теплынцев и правильно делали. Так что хлебушко на слободской торг привозили за них теперь все те же варяги и драли, псы, втридорога.
«Афедрон!» Вот ведь дожили! Язык уже свой природный забывать начали, того и гляди - вовсе на заморский лад заблекочем… Хорошее же слово - «забродыга»! Нет, надо им обязательно загнуть по-гречески - «охломон»[89]… А вместо «суматоха» - «катавасия»[90]… Впору уши затыкать.
* * *
Ежели достичь тех мест, где в теплую Вытеклу впадает мелкая, на диво студеная речушка Истерва, и пойти вверх по течению той речушки, оставив по правую руку Навьи Кущи, а по левую темный сосновый бор, то рано или поздно выбредешь к южным рубежам страны берендеев. Увидишь, как пишет на севере извечную свою дугу светлое и тресветлоенаше солнышко, а, оборотившись, узришь нетающие сугробы Серой Сумеречи, где и берет начало тот слабенький ручеек, по берегу которого ты вышел на край света.
А ночью заполощутся на юго-востоке смутные сполохи, отблески незримого отсюда варяжского солнышка, у которого, сказывают, с нашим полдня разницы… Лета здесь, почитай, и не бывает. Как ни раскаляй добросиянное, как ни набивай его до отказа резными чурками - зябко, берендеи, зябко… Ну, не так, конечно, как на севере, в Черной Сумеречи, где и вовсе вечная мерзлота, но все же…
Понятно, что ни берендеи, ни варяги в эту глушь даже и не совались. Но вот однажды, а точнее молвить - сразу после смертного подвига богатыря Ахтака, тишина южного порубежья была порушена звоном стали и треском кренящихся стволов. Лес валили подряд, без разбора. Наскоро оттяпывали верхушку, отсекали сучья и сбрасывали хлыст в студеную Истерву. Кудыка лишь ужасался, глядючи на забитые ветвями и щепой просеки да на высокие некорчеваные пни. Сколько древесины пропадает ни за ковшик винца!..
Повелением Завида Хотеныча людишек снимали с отгрузки, с золы, а то и с желоба - и гнали на рубку леса. Каждый обух - на счету. Волхвы на капищах внезапно ожесточили сердца и за малейшую провинность принялись отправлять живых берендеев в преисподнюю. Скрипели вороты замшелых колодцев, голосили бабы. Под землей очумелым жертвам вручали новенькие топорики греческой выковки и, даже не дав очухаться, посылали на лесоповал. Отовсюду стягивались к снежным верховьям ватаги леших.
Кудыка чуял нутром, что здесь, на берегах Истервы, решается его судьба. Не железом, чай, махать заставили и не бревна таскать!.. Суровый Завид Хотеныч приказал своемулюбимцу изладить на порогах да на отмелях переволоки, чтобы лес шел к Вытекле бесперебойно. Не шутка, чай…
Целыми днями бывший древорез метался от одной излучины к другой, лаялся с десятниками, требовал людишек для земляных работ, ладил собственноручно плотины да вороты. За лишнее сброшенное в Истерву бревно готов был убить. На делянках его побаивались, а кое-кто уже начинал хвалить по изотчеству - Кудыка Чудиныч…
И лес шел по Истерве бесперебойно. На излучинах - ни одного затора. Единственное, чего Кудыка никак не мог уразуметь, - зачем рубим-то?.. Да еще в такой спешке…
На одной из просек повстречался ему старый знакомец - задумчивый леший Аука, поставленный старшим над небольшой ватагой лесорубов, набранной сплошь из берендеев, угодивших недавно в жертвенный колодец. Лешего они боялись до дрожи. Обрадованный Кудыка отвел друга в сторонку и робко кое о чем попытал.
- Зачем рубим?.. - переспросил Аука, уставив на древореза кроткие голубенькие глазки. - Ну а как иначе?.. С греками-то за кидало надо чем-то рассчитываться? Вот бревнами, стало быть, и платим… Да еще идолов они нам всучили мраморных… А у нас-то, кроме леса, и нет ничего…
- Каких еще идолов? - не понял Кудыка.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 [ 47 ] 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.