Чтение 14–й страницы книги ~Близнец Бешенного~

– Сможешь! – оборвал капитан и провокационно добавил: – Такто ты любишь своего Серафима?

– Я его очень люблю! – с вызовом возразила девушка и решительно добавила: – Только вы отвернитесь…

– Нет, я буду смотреть! Это моё условие! – его голос был бескомпромиссен.

Чуть поколебавшись, Валентина подумала, что ради своего Семы она сделает это: пять минут стыда, и всё будет кончено. Нужно только думать о своём любимом и не смотреть в похотливые глаза капитана.

– Хорошо, смотрите! – с вызовом бросила Валентина.

Она встала со стула, быстро сняла с себя кофточку, затем юбочку, скинула кружевной бюстгальтер, стыдливо прикрыла руками упругую, совсем ещё девичью, грудь с розовыми сосочками.

– Трусы тоже, – с придыханием выдавил сквозь зубы капитан: его глаза наполнились страстью.

Чуть помедлив, Валентина быстро опустила шёлковые трусики вниз, и они соскользнули по бёдрам на пол.

Капитан похотливо оглядывал её стройные ножки, тонкую талию, тёмный пушок промежности и наслаждался своей властью над этим прекрасным бутоном девичьей свежести. Прекрасно зная, что он будет делать дальше, он оттягивал момент обладания этим прекрасным девичьим телом, желая ещё и психологически поиздеваться над беззащитной девушкой.

– Встань боком! – приказал он. Валентина безропотно повернулась.

– Руки над головой!

Чуть помедлив Валентина выполнила его приказание.

Пристрастно осмотрев вздёрнутые розовые ягодицы, плотные груди с розовыми сосочками, капитан снова приказал:

– Теперь спиной повернись!

Этот приказ Валентина выполнила с удовольствием: ей был настолько неприятен этот человек, что глядеть на него было выше её сил. Она отвернулась от капитана, совершенно позабыв об осторожности.

А Будалов, не в силах более сдерживать охватившее его желание, мигом расстегнул брюки, быстро спустил их с себя вместе с трусами, скинул милицейский пиджак, потом рубашку. Его вздыбившаяся плоть с нетерпением жаждала войти в девичье тело, погрузиться до конца, чтобы скорее освободиться от рвущейся наружу жидкости.

– Раздвинь ножки и наклонись вперёд! – пересохшими от нетерпения губами приказал капитан.

Валентина не видела, что незваный гость уже полностью оголился, но она стыдливо прошептала:

– Прошу, не нужно этого… Лучше я оденусь, – она потянулась к трусикам.

– Я сказал наклонись! – прорычал тот.

Вскочив со стула, через мгновение Будалов оказался за её спиной. Одной рукой схватил её за бедро, другой за волосы, и резко согнул хрупкое тело пополам.

– Что вы делаете? – взвизгнула Валентина, – Вы же обещали не делать этого…

– А я передумал! – пьяно осклабился милицейский насильник и со всего маху вогнал свою нетерпеливую плоть в коричневое пятнышко между розовыми ягодицами.

Боль оказалась столь острой, что девушка громко вскрикнула и потеряла сознание. Её тело мгновенно стало ватным и буквально обвисло в сильных руках капитана. На пол закапала яркоалая кровь девушки.

Не обращая внимание на кровь и не выпуская свою плоть из девичьей попочки, насильник подхватил её руками за бедра, медленно опустил Валентину на колени на диван и продолжил качать своим ненасытным насосом между розовыми ягодицами, каждый раз стараясь с остервенением вгонять его до самого конца. При этом он стонал и рычал, причём не только от плотского удовольствия, но и от того, что ему, наконец, удалось добиться своего.

– Говорил же тебе, дурёха, не будь такой гордой… Пошла бы тогда навстречу, и сейчас никто бы не пострадал: ни ты, ни твой любимый… А теперь тебе его долго ждать придётся… Так что пользуйся тем, что я обратился на тебя своё внимание! Ах, какая же у тебя плотная попочка и какая узенькая в ней дырочка! – приговаривал он сквозь стоны. – Какой же дурак твой женишок: ни разу не прикоснулся к такой нежной попочке… Да… да… вот так! Ещё! Ещё! Качай бёдрами и не стони! Тебе не так больно, как ты пытаешься изобразить! Вот так! Вот так!..

В какойто момент, почувствовав приближение потока своей плотской жидкости, капитан, желая продлить удовольствие, вытащил свою плоть из попочки, быстро перевернул Валентину и положил её на спину. Ему захотелось войти в девичью плоть спереди.

В этот момент глаза несчастной открылись и девушка взглянула на насильника мутным взглядом, явно не осознавая, что с ней вытворяет этот мужчина. А когда до неё дошло, её тут же охватил страх и омерзительное чувство вины: Серафиму она позволяла лишь поцелуи в губы. Правда был поцелуй в грудь, но это произошло лишь единожды: расслабившись на мгновение от ласк любимого, она допустила его губы до своей груди. Причём тут же, когда от его поцелуя в сосок через все её тело пробежал ток, она вскрикнула, оттолкнула Серафима и стыдливо запахнула кофточку. После чего несколько минут дулась на него, выслушивая его извинения.

А сейчас она не только лежала голой с чужим мужчиной, да ещё этот посторонний мужик лапает её тело своими грязными и похотливыми руками, насильно овладевает сейчас её девственностью. Валентина вдруг ощутила сильную боль в попочке и вспомнила, от чего потеряла сознание. Господи, эта сволочь изнасиловал её ещё и сзади.

– Отпусти, подонок! – во весь голос закричала девушка и принялась изо всех сил хлестать его по лицу, приговаривая: – Гад! Сволочь! Мразь!

– Давай, кричи! Кричи, сколько душе угодно! Как ты прекрасна в своём гневе! – расхохотался он.

Её слабенькие удары лишь раззадорили насильника: он грубо закинул её стройные ножки себе на плечи и изо всей силы вогнал свою плоть в нежные целомудренные нижние губки.

В этот момент Валентине показалось, что внутрь её тела вбили раскалённый железный штырь. Боль оказалась такой нестерпимой, что она вновь потеряла сознание.

– Господи, да ты ещё, оказывается, и целочка! – с удивлением воскликнул капитан. – Надо же, восемнадцать лет и цел очка! Никогда бы не подумал, – радовался он. – Ну, Серафим, ну, ты и придурок! – приговаривал он, продолжая качать своим ненасытным плотьюнасосом.

Кровь хлестала ручьём, заливая весь диван, и хлюпала от его плоти, но это Будалова нисколько не смущало, даже заводило сильнее: запах крови, словно зверя, возбуждал его всё сильнее и сильнее. Дотянувшись до бутылки, Будалов сделал несколько глотков и попытался заставить её ещё выпить водки:

– Выпей, Валюшка за свою девственность! Выпей за взрослую жизнь! – приговаривал он, одной рукой разжимая ей челюсти, а другой вливая между зубов водку из бутылки.

Не приходя в сознание, Валентина инстинктивно сделала несколько глотков, чтобы не захлебнуться.

– Ну, вот и отметили твоё долгожданное превращение в женщину! – довольно ухмыльнулся насильник. – А теперь и закусить пора, не так ли? – он вытащил свой неугомонный член из девичьей пещеры и, пальцами вновь разжав зубы девушки, вонзил в её рот свою плоть до самого горла Валентины.

Едва не задохнувшись, девушка снова очнулась, попыталась оттолкнуть капитана, но силы были слишком неравны и в какойто момент Валентина, машинально сжав зубы, ощутимо укусила за плоть охамевшую капитана.

– Ах ты, сука! – закричал от боли насильник и на мгновение ослабил охват.

Воспользовавшись этим, Валентина ухватилась за бутылку и попыталась ударить насильника по голове, но сил хватило лишь на то, чтобы поднять бутылку и отмахнуться. Насильник успел отклониться и бутылка лишь скользнула по щеке.

– Ах ты, подлая тварь! – он несколько раз ударил кулаком в её лицо. – Соси или убью, сучка вонючая! – и принялся молотить кулаками по её бокам.

Потерпев неудачу с бутылкой, и не в силах сопротивляться и терпеть боль, Валентина вынуждена была подчиниться.

К счастью, силы капитана оказались на исходе и его член, качнув пару раз, наконецто извергся потоком спермы. Несмотря на то, что этот поток оказался не столь мощным, как первый, Валентина едва не захлебнулась ею от неожиданности и неопытности. Она попыталась все выплюнуть, но Будалов, вытащив член наружу, резко ударил девушку поддых и она, пытаясь глотнуть воздух, судорожно, чтобы не захлебнуться, проглотила горьковатую жидкость и тут же зашлась в рвотном кашле.

– Ну, вот, а ты, дурочка, боялась! – удовлетворённо проговорил насильник, встал с девушки, влил в себя остатки водки, после чего взглянул на свой член. – Вот, падла, до крови укусила, – ругнулся он и снова ткнул кулаком в живот несчастной.

– Ой! – вскрикнула Валентина и принялась вновь жадно хватать воздух раскрытым ртом.

Не обращая внимание на её стоны, обозлённый от укуса и удара бутылкой по щеке, к тому же разгорячённый алкоголем, капитан решил ещё больше поиздеваться над несчастной. Подхватив бутылку, он принялся попеременно засовывать бутылку то в её задний проход, то в её влагалище, потом ещё и в рот, до самого горла. Валентина пыталась сопротивляться, кричать, стонать, но капитан не обращал на это никакого внимания и продолжал всовывать то бутылку, то свой кулак. Из попы, из промежности, изо рта девушки, и даже из её носа хлестала кровь, и вскоре Валентина снова потеряла сознание, а Будалов, возбудившись от своих садистских манипуляций, вновь принялся поочерёдно вгонять плоть во все пройденные ранее места…

Истязания продолжались несколько часов, и под утро, вконец обессиленный и удовлетворённый, капитан, наконец, оставил Валентину в покое, принял душ, оделся. После чего подошёл к своей мученице.

Валентина, не имея сил даже пошевелиться, смотрела на своего насильника совершенно мутными глазами: казалось, что она ничего не осознает, что с ней происходит.

– Пожалуешься на меня комунибудь, и ни тебе, ни твоему Серафиму не жить! – процедил сквозь зубы Будалов. – Поняла падлюга?

Девушка никак не среагировала.

– Отвечай, сучка! – капитан вновь ткнул её кулаком в живот. – Не можешь говорить, моргни глазами!

Вряд ли Валентина его слышала, а если и слышала, то вряд ли чтолибо понимала, но желая прекратить избиение, она послушно кивнула головой ресницами.

– Тото же, – удовлетворённо заметил капитан, ещё раз осмотрел красивое, подпорченное кровоподтёками тело девушки, и огорчённо вздохнул. – Жаль, что на работу нужно, а то бы ещё покувыркались! Надеюсь, милашка, тебе понравились ласки настоящего мужчины! – с ухмылкой подмигнул Будалов. – Если что, звони, продолжим…

Он уже направился к выходу, но вдруг остановился, поднял с пола кофточку девушки и неторопливо и очень тщательно протёр все предметы, за которые, по его мнению, он мог хвататься. И очень тщательно протёр бутылку.

– Бережёного и Бог бережёт… – закончив стирать отпечатки, пробормотал он и вышел из квартиры…

* * *

Несколько часов Валентина лежала в той же позе, в какой её оставил насильник: она потеряла столько крови, над ней столько измывались, что у неё не было сил даже на то, чтобы пошевелиться. Далеко за полночь телесная боль постепенно утихла. Валентина взглянула на своё испоганенное, истерзанное тело и сначала зарыдала побабьи в голос, потом завыла, как воет волчица, потерявшая волчонка. Выла тихо, приглушённо: не дай Бог, услышат соседи…

Ещё день назад Валентина чувствовала себя счастливой, была любима и любила сама, но вот пришёл этот ублюдок, и вся жизнь, все её мечты о счастливой жизни мгновенно рухнули в одночасье. Валентина прекрасно осознала, что капитан даже и не собирался выпускать её Сему на свободу.

– Какая же я дура! – воскликнула вдруг она и, продолжая спрашивать себя, с каждым новым вопросом все ожесточённее била себя по щекам. – Зачем открыла ему дверь? – хлоп по правой щеке, – Зачем поверила? – хлоп по левой, – Господи, как житьто теперь? – снова по правой.

Валентине казалось, что её тело настолько испоганено, что она уже никогда не сможет его отмыть.

– А как же ты, единственный мой, Серафимушка? – Она горько всхлипнула. – Я же никогда не смогу посмотреть в твои любимые синие глаза. Да, я, именно, я сама во всём виновата, а потому я не имею право жить: такая грязная, испоганенная! Я нарушила клятву, данную тебе, мой любимый и родной. Я же обещала, что никто, кроме тебя, не прикоснётся к моему телу! – она закинула голову и громко простонала: – Господи!.. Дай мне силы совершить задуманное, не лишай меня воли! Только так я смогу искупить свою вину перед своим любимым!

Придя к этому решению, Валентина собралась с духом, поднялась на ноги, безразлично взглянула на огромную лужу крови на диване и возле него. Затем сходила, приняла душ, после чего тщательно, с остервенением, едва не до крови, долго сдирала мочалкой со своего тела запах насильника. Выключив воду, досуха вытерлась махровым полотенцем, одела новые трусики, бюстгальтер, свежую кофточку, юбочку.

Осмотрев себя в зеркале, она покачала головой, подошла к своему гардеробу и вытащила из него огромный платьевой чехол. Раскрыла молнию, достала из него свадебное платье, специально сшитое по её вкусу у лучшей портнихи города, вынула шёлковое, белого цвета, бельё, шёлковые белые колготки, не торопясь оделась, натянула на левую ногу расшитую цветами подвязку. Затем красиво уложила волосы, взглянула на фату:

– Тебя, к сожалению, одеть не могу, – Валентина с горечью вздохнула и тихо прошептала: – Не сохранила чистоту… – она снова осмотрела себя в зеркале. – Такую красоту испоганить… – с печалью проговорила Валентина и зло бросила: – Мразь! – потом покачала головой и вдруг вновь простонала, – не понимаю! – и повторила, – не понимаю, как может земля носить таких подонков?

Затем села за стол, вытащила из его ящика стопку листов бумаги и чтото долго писала. Исписала мелким почерком несколько страниц, после чего аккуратно разделила их на две стопки и в конце каждой поставила свою подпись.

Одну стопку, сложив вчетверо, сунула себе под лифчик, а вторую спрятала в тайнике под подоконником. Об этом тайнике знали только двое: она сама и её Серафим. В нём они хранили деньги, накопленные на свадьбу.

В последний раз взглянув на себя в зеркало, Валентина перевела взгляд на фото Серафима, осторожно и нежно прикоснулась губами к его изображению и тихо прошептала:

– Прости меня, Семушка… Не смогла я сберечь себя для тебя, мой милый! Надеюсь, когданибудь ты прочтёшь моё письмо, простишь меня, а насильника накажешь… Я уверена, что ты ещё встретишь и полюбишь девушку, которая будет достойна твоей любви! Прощай мой любимый, мой родной, мой единственный и неповторимый!..

Она зашла в ванную комнату, поделовому и спокойно отвязала с крючков бельевую верёвку, здесь же соорудила петлю и направилась в свою комнату…

* * *

На следующий день Валентину обнаружила её мать, уезжавшая на несколько дней к родственникам. Дочка повесилась на бельевой верёвке, перекинув её через верхнюю перекладину шведской стенки. Марина Геннадиевна осторожно, словно боясь причинить вред дочери, опустила её тело на пол. Даже после смерти Валентина оставалась удивительно красивой.

Мать поправила на её виске выбившийся локон и тихо прошептала:

– Как же так? Что случилось, девочка моя? За что такая мука мне, твоей матери? – и вдруг завыла в голос. – Девочка моя! На кого же ты нас покинула? Как же нам жить без тебя? Господи, как же ты допустил такую несправедливость?

Соседи, услыхав рыдания, вызвали милицию…

Тюрьма жениху

После завершения обычных формальностей в КПЗ Серафима доставили в следственный изолятор. На всю жизнь Серафим запомнил запах тюрьмы. Этот запах ни с чем другим спутать невозможно. Казалось, этот запах соединил в себе все самые отвратительные запахи окружающего мира. Прогорклый запах растительных масел, перемешанных с запахом кислых щей, напоминал самую дешёвую столовую, запах немытых человеческих тел и заношенной обуви напоминал о ночлежках или, в лучшем случае, о солдатской казарме.

Вы можете себе представить на минутку запах, который образуется при перемешивании всех вышеперечисленных запахов?

Автор, побывавший в местах лишения свободы, может определить этот запах только одним словом: КОШМАР!

С момента задержания, после того, как его никто не захотел слушать, Серафим обозлился на всех и вообще отказался от какоголибо общения с кем бы то ни было. И капитан Будалов, на всякий случай, чтобы сотрудники изолятора не подняли ненужного шума изза того, что его подопечный отказывается от общения, решил кое о чём намекнуть начальнику оперативной части Баринову, с которым не раз пропускал стаканчикдругой коньяку:

– Сергей Иванович, – официально обратился он, соблюдая, для посторонних, необходимую дистанцию. – Задержанный Понайотов решил под «дурака закосить»: до этого общался нормально…

– А по какой статье он обвиняется? – тихо поинтересовался старший Кум.

– По сто сорок пятой…

– Грабитель…

– Часть вторая…

– До червонца, понятно, – ухмыльнулся майор и язвительно добавил: – Ничего, мы его здесь быстро приведём в чувство.

– Да, сделайте так, чтобы ваш изолятор не показался ему малиной, – шепнул Будалов старшему Куму и многозначительно добавил: – С меня «поплавок»!

«Поплавком» назывался один из самых популярных в то время ресторанов, сооружённый, как ни странно, по идее Владимира Семёновича Доброквашина. «Поплавком» его прозвали за то, что вход его находился на берегу, а сам ресторан стоял на сваях прямо на водах Иртыша…

– Можешь быть уверен: получит по полной! – понимающе подмигнул Баринов и приказал старшему дежурному прапорщику, принимающему вновь прибывших подследственных: – Послушай, Никитич, после процедур, заброська этого умника в «стакан»…

– А на «сборку»? – нахмурился старший прапорщик.

«Сборкой» называлась камера, где сосредотачивались вновь прибывшие после того, как они пройдут «шмон», санобработку, стрижку, осмотр тюремного врача. На «сборке» новенькие проводят время до того момента, когда их будут расформировывать уже по камерам.

– «Сборку» он пропустит, а камеру определим после «стакана», – пояснил майор. – Пусть посидит там пару дней…

– Вы хотели сказать, пару часов? – озадаченно предположил Никитич…

«Стаканом» прозвали камеру, которая была настолько узенькой, что в ней можно было только стоять. Конечно, при желании можно было попытаться и присесть, но в таком случае колени упирались в железную дверь, а спина – в заднюю стенку камеры, специально залитую бетоном так, что из неё торчали острые наплывы бетона высокого качества.

Обычно такие камеры используются только в двух случаях: вопервых, для того чтобы развести зэков, которые не должны пересекаться со своими подельниками, когда их одновременно ведут по коридорам СИЗО. Вовторых, туда помещают арестованного, когда его ведут на встречу с какимнибудь сотрудником или с адвокатом, прокурором, а ктото из вызывающих запаздывает на встречу.

Как правило, нахождение в подобной камере не должно превышать двух часов. Но кто из тюремщиков считается с инструкциями?..

* * *

Именно поэтомуто и удивился старый прапорщик, когда услышал, на какой срок он должен посадить в «стакан» новенького: хотя бы и для острастки. Он был уверен, что старший Кум оговорился.

И старший прапорщик решил уточнить:

– Вы хотели сказать на пару часов?

– Никитич, мне кажется, ты никогда не страдал глухотой, – недовольно заметил Баринов. – Может, тебе на пенсию, как говорится, на заслуженный отдых, пора?

– Господи, напугал! Да хоть с завтрашнего дня! – обидчиво воскликнул Филипп Никитович.

– Шучу я, шучу! – тут же примирительно воскликнул старший Кум.

Филипп Никитович Суходеев проработал в этой тюрьме едва ли не с самого дня её основания и не раз был отмечен начальством, как лучший работник СИЗО, потому майор, относясь к нему с должным уважением, и решил снизойти до объяснений:

– Новенький хочет «закосить под дурака», вот я и решил помочь ему, – старший Кум подмигнул.

– Мне кажется, хватило бы и шести часов, – недоверчиво протянул Никитич, оценивающе осмотрев с ног до головы вновь прибывшего. – Вряд ли паренёк выдержит…

– Выдержит! – заверил майор и почемуто добавил: – Мал, да гавнист!

Этот диалог вёлся так, словно рядом не находился тот, о ком шла речь. Сразу становилось понятным, что бедолага, попавший сюда в качестве подследственного, не имеет никаких прав: его даже и за человекато не считают.

Но Серафиму было все равно: отключившись от внешнего мира, он все слушал и в то же время ничего не слышал. Все происходящее к нему словно бы и не относилось. За всем он наблюдал как бы со стороны, подчиняясь даже не голосовым командам, а либо своим импульсным приказам, либо реагируя на физическое прикосновение сопровождающего.

Старший прапорщик, вкупе с другими новенькими, отвёл Серафима на так называемые профилактические «процедуры», положенные по инструкции в отношении вновь прибывших арестованных в следственный изолятор.

Первым делом новеньких завели в небольшое помещение, где их ожидал шмон. Сначала каждого спросили о наличии запрещённых предметов, то есть те, которые нельзя было иметь сидельцу: наркотики, колющережущие предметы, деньги, золотые изделия. Серафим всегда знал о том, сколько у него в наличие денег. Он хорошо помнил об их наличии и в этот день: когда утром он выходил на работу, было пять рублей шестьдесят копеек, но после обеда в заводской столовой осталось четыре рубля восемьдесят девять копеек.

Когда прапорщик спросил его о наличии денег, он вслух обозначил сумму и полез в карман, чтобы представить деньги. И неожиданно, кроме вышеназванной суммы, Серафим обнаружил ещё пять рублей. Удивился, но тут же вспомнил о хозяйке злополучного телевизора: всётаки сунула в карман.

Позднее Серафим с благодарностью вспомнил её добрый жест. Дело в том, что изъятые у арестованных деньги, золотые украшение, часы и тому подобное, принимались под опись: вещи прилагались к делу, а деньги зачислялись на личный счёт, которым арестованный мог пользоваться. То есть покупать по безналичному расчёту продукты, предметы первой необходимости и сигареты. В то время содержащиеся в тюрьмах подследственные могли отовариваться на десять рублей в месяц. А так как прислать денег на его имя было некому, то эти девять рублей восемьдесят девять копеек оказались как нельзя кстати.

После шмона их завели в другое помещение, где всех должны были подстричь наголо. За парикмахера работал один из осуждённых с малым сроком, оставленных для отбывания наказания на хозяйственных работах в следственном изоляторе.

Чтобы максимально уменьшить нежелательный контакт осуждённого с подследственными, старший прапорщик внимательно наблюдал за стрижкой и моментально обрывал всякие попытки новеньких поговорить с парикмахером.

Серафим попытался возразить против того, что с его головы хотят снять волосы.

– Наголо стригут только осуждённых, а я "пока не осуждённый! – обратился он к старшему прапорщику.

– Ещё осудят, – безразлично ответил тот.

– Но я же ни в чём не виноват: меня подставили! – Серафим попытался обратиться к логике.

– Я здесь более четверти века работаю, – со вздохом произнёс Филипп Никитович и усмехнулся. – И знаешь, не разу не слышал, чтобы ктото из прибывших сюда арестованных признался, что виноват, поверь, сынок, если ты попал сюда, то свой срок ты обязательно получишь.

– Даже если на тебе нет никакой вины? – растерянно спросил Серафим.

– Был бы человек – статья найдётся… – философски заметил старый контролёр и добавил: – На то она и власть: может миловать, почести давать, а может не только свободы лишить, но и жизни… Такто, сынок!..

Взглянув на себя в зеркало, Серафим криво поморщился: на него смотрел почти незнакомый человек.

Когда всех налысо подстригли, старый прапорщик приказал:

– Всем раздеться догола!

После выполнения подследственными данной команды к ним вышла женщина лет сорока в белом халате. Многие стыдливо прикрыли руками свои достоинства.

– Ты посмотри на них, Никитич: стесняются! – грубо усмехнулась она: её голос с огромным трудом можно было назвать женским – низкий, грудной, словно разговаривал пропойца. – Грабить и убивать не стесняются, а женщины, которой до тошноты надоело смотреть на эти письки, стесняются! Да у вас, небось, и смотретьто не на что! – ядовито проговорила докторша и грубо приказала: – А ну, быстро всем построиться у стенки! Лицом ко мне! Руки по бокам!

Подойдя к каждому, она командовала:

– Открыть рот! – быстро осматривала. – Венерические заболевание есть? На что жалуетесь? – спрашивала она.

Как правило, докторша даже не слушала ответы на свои вопросы, задавая их автоматически, скорее для проформы, чем для получения информации.

Когда закончила осмотр последнего, приказала:

– Расставить ноги на ширине плеч! Присесть!.. Ещё раз! А теперь всем повернуться лицом к стене! Ноги расставить ещё шире! Шире говорю! Наклониться вперёд! Ниже! Ещё ниже! Руками раздвинуть ягодицы!

После этого она медленно обошла и заглянула каждому в задницу.

– Всем выпрямиться! Одевайтесь! – после чего повернулась к Никитичу, констатировала: – Все в полном порядке! Продолжайте процедуры! – и вышла.

– А для чего все это? Присядьте, жопу раздвиньте? – поинтересовался один из новичков.

– Дура ты, – презрительно бросил один из бывалых зэков. – А чтобы ты в жопе чего запретного не пронёс. Прикинь, раздвинешь булки, а оттуда пачка «капусты» вывалиться, или «рыжье» с брюликом… Вот лафа будет «лепиле»!