Чтение 16–й страницы книги ~Ворлок из Гардарики~

Войско сперва ускорило шаг, а потом перешло на бег. Неторопливый и размеренный. Опытный дружинник может так бежать от рассвета до заката. Да еще тащить на горбу оружие и мешок с припасами. Вратко себя к опытным не причислял, а потому вскоре почувствовал, что задыхается.

«Мы сюда бегать пришли или сражаться?» – зло подумал он… и тут передняя линия столкнулась с разгоряченными сечей саксами.

Вратко на миг оглох от грохота, а потом в уши ворвался слитный гул, в котором смешались все звуки боя. Кто кричал от боли? Кто от ярости и предвкушения победы? На этотвопрос словен отвечать не взялся бы. Он различал голоса только тех викингов, которые находились не далее двух шагов от него.

– Поднажми! – рычал Гуннар. Перехватив копье за середину, он подпер им спины сразу четверых хирдманов, стоявших впереди него, и кряхтел, рыл подошвами сырую землю.

– Ну-ка, дружно! – не отставал от него Хродгейр, нажимая всем телом на переднюю линию.

Словен не мог взять в толк – в чем дело, что они творят? Но изо всех сил помогал норвежцам. Только после боя, когда улеглась дрожь и успокоилось дыхание, он сообразил: саксы и урманы толкались щитами. Стенка на стенку. Кто кого пересилит…

Победили воины Харальда.

Их было больше. Они успели хорошо разогнаться. Отталкивались они от твердой земли, тогда как противник увязал в трясине, куда попал, увлекшись преследованием исландцев и оркнейцев.

Саксы сопротивлялись упорно. Следовало отдать им должное – отчаянные бойцы, ни в чем не уступающие северянам. Но урманы словно с цепи сорвались. Слишком долго они готовились к войне, слишком долго ждали настоящей сечи. И вел их великий конунг, которому не нашлось бы равных среди правителей от крайнего севера до крайнего юга. Хоть поговаривали, что и Вильгельм Нормандский – славный воин, первейший среди рыцарей Нормандии, и Гарольд Годвинссон – достойный уважения муж, и Болеслав Польский не зря Смелым прозван – так и норовит кусок земли оттяпать то от Чехии, то от Киевской державы.

Харальд Суровый шел впереди строя – всяк из саксов, кто приближался к конунгу на длину его меча, падал замертво. Рядом с отцом бился молодой княжич – Олаф Харальдсон. Верные хирдманы и ярлы из самых близких сподвижников прикрывали их с боков. А гордый стяг «Опустошитель земель» реял над головами, в блеклом небе Англии.

Топчась в грязи, Вратко исходил потом, который заливал глаза и тонкой струйкой бежал между лопаток.

И вдруг, будто бы сговорившись, саксы подались назад, дрогнули и побежали.

Кто-то потом утверждал, что граф Моркар погиб, чем подорвал боевой дух нортумбрийцев. Однако судьба была к нему благосклонна. Молодой правитель уцелел, хоть и был ранен, и вдоволь извалялся в грязи, и натерпелся позора, покидая поле боя вместе с остатками своего войска. Но Стейн сын Хёрдиса поверил болтунам и сочинил красивую, но не вполне правдивую вису об этом сражении:Люд в трясину канул.Гибли вои в водах.Гридь с младым погиблаЯрлом Мерукари.Ужасая вражийПолк, железом дерзкийГнал их ратобитец.Ствол побед проведал.[81]

Но «ствол побед», то есть Харальд Суровый, одержал полную победу, преподав противникам отличный урок тактики. Заманил в болото и ударил с тыла – пока саксы, как они думали, уничтожали стойко отбивающиеся дружины исландцев, основные силы окружили их и зажали в стальные клещи.

Бой распался на отдельные островки, как льдины по весне.

Урманы рубили врагов, побеждая где умением, а где и числом.

Мертвые тела устилали трясину, будто гать, а воды ручья, через который прыгали хирдманы, устремляясь в погоню за нортумбрийцами, алели от крови.

Не зря было сказано:И ВальтьоваМертвое войскоТопи теламиУстилало.Как по твердойЗемле, по трупамШли норвежцы,Отважны духом.[82]

Мало что запомнил Вратко из этого боя. Только крики, гнилостный смрад, жару и соленый пот. Как и советовали викинги, он держался позади Олафа и Асмунда. Друзья размеренно шагали, время от времени взмахивая мечами, будто выполняющие привычную работу селяне. Справа Гуннар крутил копье Злое Жало. Новгородец и помыслить не мог, что копьем можно так сражаться. Казалось бы, оно колоть предназначено. А можно и рубить наконечником, как мечом, посаженным на длинное древко, и окованной железом пятой – тупой стороной – бить. Хродгейр, увлекшись сечей, ушел далеко вперед, прикрываемый Рагнаром и Бёдваром.

Они шли и шли. Перепрыгивали через трупы, огибали наполненные водой промоины, скакали с кочки на кочку. Вратко уже устал держать меч в поднятой руке, а случая ударить кого-нибудь так и не выпадало. Попадавшиеся на пути саксы либо не подавали признаков жизни, либо были настолько изранены, что вызывали жалость, а не злобу.

– Веселей, Подарок! – ободрил парня Гуннар. – Вису сказал бы, что ли!

Вратко покачал головой. Вот уж чего ему меньше всего сейчас хотелось, так это кеннинги сочинять, подбирать созвучия и считать слоги.

Сильный рывок чуть не опрокинул его на землю. Словен широко шагнул, чтобы не упасть, и оперся краем щита о кочку.

Раненый сакс, оскалив зубы под залитыми кровью усами, вцепился скрюченными пальцами в сапог новгородца. Его кольчугу покрывал толстый слой жирной бурой грязи. Правая рука безвольно свисала, но на запястье болтался меч на ременной петле.

– Пусти! Ты чего! – по-ребячьему воскликнул Вратко, дрыгая ногой.

Сакс молчал, но сапога не отпускал.

– Бей его! – крикнул Гуннар, оглядываясь через плечо.

– А? – Новгородец дернулся. Снова чуть не упал.

Противник тянул изо всех сил, стараясь его опрокинуть. Свой шлем он потерял в пылу сражения – а может, чей-то меч лишил его голову защиты? – и не утирал кровь, сбегающую из глубокой раны на лбу. Только сплевывал кровавые пузыри.

В молчании сакса, в его целеустремленности было что-то страшное, потустороннее. Будто оживший мертвец, упырь красногубый, ползет.

И Вратко ударил его. Ударил мечом по голове.

Попал плашмя. Клинок соскользнул по русым волосам, не причинив саксу ни малейшего вреда. Он только тряхнул головой и зажмурился на миг.

– Пусти!

Второй удар пришелся по руке, цепляющейся за сапог.

Пальцы сакса разжались. Он упал лицом в грязь. Словен рубанул его по шее, выглядывавшей из кольчужного воротника. А потом еще и еще раз.

– Довольно! – Рыжий, веснушчатый Игни перехватил руку новгородца. – Убил уже. Что, не видишь?

– Да? – пересохшим горлом переспросил Вратко.

– А ты думал? Ты что, какой-то никакой? – Игни смахнул пот с кончика носа. – Первый раз?

Словен кивнул.

– Ну, так молодец! С почином тебя, Подарок! Догоняй!

Викинг хлопнул Вратко по плечу и побежал следом за остальными.

Новгородец остался. Не жалея новых, добротных порток, сел прямиком в грязь.

«Что, получилось? Этого ты хотел? Теперь ты такой же убийца, как и все, – проговорил кто-то внутри. – И что теперь чувствуешь? Гордость? Радость?»

Нет, гордости не было, как не было и восторга. Но не чувствовал он и раскаяния или сострадания. Осталось одно тупое безразличие, завладевшее душой Вратко, когда горячка боя внезапно схлынула. Парень сорвал чудом уцелевшую травинку и закусил ее, чтобы хоть как-то отвлечься.

Вдалеке смолкал шум боя. На небо набегали тяжелые грозовые тучи. Но дождь так и не пошел.

Глава 17

Заговор

Надо отдать должное дружинникам Хродгейра: никто из них не попытался подшутить над Вратко, намекнуть, дескать, вот неженка-русич – так убивается… И отчего? Подумаешь, сакса зарубил! Каждый из них уже забыть успел своего первого поверженного врага. Эка невидаль!

Только Олаф недоуменно пожал плечами.

Гуннар молча хлопнул парня по плечу – пошли, мол, с нами.

До самого вечера викинги собирали тела товарищей, выносили их на сухую землю. Помогали выбраться раненым. Перевязывали их, как могли врачевали раны.

Победа досталась войску Харальда высокой ценой. Не меньше пяти сотен мертвых, в том числе почти три сотни исландцев и оркнейцев. А раненых насчитывалось до полутора тысяч. Саксы, даже загнанные в болото, прижатые к канаве, вязнущие в топких берегах, оказали отчаянное сопротивление. Пока фирд и дружины танов бежали, спасая шкуру, хускарлы Эдвина Мерсийского стояли насмерть. Они погибли под знаменем Мерсии, но графу удалось уйти. Нортумбрийцам повезло чуть больше. Они бились на краю болота и сумели выбраться на дорогу, а после отступить, сохранив строй и яростно огрызаясь.

И все равно потери саксов казались неисчислимыми. Да никто их и не считал. Некогда было. Свои в помощи нуждаются. Но, прикинув на глазок, Хродгейр сказал, что погиблосаксов полторы или две тысячи. Точнее не скажешь, да и не надо оно никому.

Побежденных не преследовали.

Армия Моркара и Эдвина больше не представляла опасности для урманов. Куда важнее был город Йорк.

Передовые отряды под командованием Годрёда Крована отправились к стенам еще вечером – на разведку. С наступлением темноты они вернулись, и по лагерю разнеслась весть: Йорк затворил ворота и готовится к осаде.

Дав войску отдохнуть до утра, Харальд пошел к городу.

Вратко снова шагал вместе со всеми. Всю ночь он не сомкнул глаз. Парню казалось, что во сне к нему придет убитый сакс. Мертвец не появился, но теперь глаза резало, будто кто-то песка сыпанул, а челюсть время от времени выворачивал могучий зевок.

– Гляди! Заснешь – затопчут, – усмехнулся Асмунд. Викинг щит закинул за спину, а левую руку нес на перевязи. Саксонский топор зацепил его предплечье самым краешком, но пальцы викинга отказывались сжиматься.

Вскоре рассветная прохлада и размеренная ходьба отогнали сонливость, и Вратко принялся во все глаза рассматривать окрестности. Йорк-Йорвик не шел ни в какое сравнение со Скардаборгом. Крутой вал, покрытый обожженной глиной. Высокая стена. И не частокол, а настоящая каменная стена. Хродгейр пояснил, что крепость строили еще римляне, в незапамятные времена, когда их империя охватывала почти весь известный мир – от Средиземного моря до Варяжского.

На расстоянии выстрела из длинного лука до этой стены войско урманов остановилось. Несколько ярлов приблизились к воротам и затеяли долгий разговор со стражниками, а после и с именитыми горожанами. Судя по всему, шел самый обычный торг. Харальд хотел захватить Йорк без боя – он и без того остался недоволен потерями. Отцы города рассчитывали выговорить для себя определенную выгоду. На саксонскую армию можно было не рассчитывать. Моркар и Эдвин собирали рассеявшихся по округе воинов, а Гарольд Годвинссон… Кто знает, где он? И придет ли вообще на подмогу? Король может счесть, что угроза Вильгельма Нормандского больше. Что ему Йорк, когда корабли рыцарей могут приплыть едва ли не в самый Лондон?

Штурма пока не предвиделось, да и не очень-то хотелось урманам после вчерашнего трудного, кровопролитного боя вновь потеть в кольчугах, лезть на стены, подставлятьголовы под камни и льющуюся сверху смолу. Хотя… Прикажи Харальд, и они забудут о ранах и усталости. Но и конунг норвежский не был бы самым опытным полководцем известного мира, если бы требовал от своих людей невозможного. Пока шли переговоры, он приказал войску отойти за неширокую, но быструю речку Дервент, впадавшую в Уз в полутора милях южнее.

Здесь ничего не напоминало о недавней битве. Тишина, покой, яблоневые сады вокруг деревушки в несколько десятков домиков. Жители поселка – Хродгейр назвал его Стэмфордабрюгьер, что означало по-урмански: Стэмфордский мост – выглядели растерянными и напуганными одновременно. Едва ли кто-то из ныне живущих застал датские набеги на побережье Англии, но память о жадности и жестокости морских разбойников, приплывающих на драконоголовых кораблях под полосатыми парусами, еще жила в народе. Ивсе же селяне не разбежались в лес, хотя и могли – до опушки дубравы было не больше полутысячи шагов. Хозяйство бросать никому не хотелось. Все-таки осень, урожай собирать надо…

Норвежские ярлы приказали воинам не прикасаться в Стэмфордабрюгьере ни к кому и ни к чему. Если кто-то захочет хлеба, баранины или душистых яблок, менять на воинскую добычу или серебро. Ведь конунг Харальд явился не грабить, а восстановить справедливость, попранную Гарольдом Годвинссоном. Чумазые жители деревни такие же его подданные, как и бесстрашные викинги, как и горожане Йорвика, которые, к сожалению, пока не осознали своей выгоды.

Урманы не протестовали. Они хорошо понимали замысел предводителя. Да и в грабеже нищей деревушки не видели никакого смысла. Что там можно взять? По пригоршне ячменя на брата? По два-три яблока? Тьфу…

Впереди их ждала вся Англия: Мерсия, Уэссекс, Кент, Суссекс. Линкольн и Ноттингем, Бедфорд и Лестер, Глостер и Рединг, Экстер и Саутгемптон. И, наконец, сам Лондон.

Викинги разводили костры, грели воду.

Командиры подумывали, чтобы отправить раненых на корабли. Где-то полсотни человек не могли идти самостоятельно. Для них следовало изготовить носилки, а потом отрядить сопровождающих – мало ли кто встретится по дороге? Нельзя совсем уж забывать о разбитых саксах. Кто-то из них может бродить по округе и захочет отомстить.

Из дружины Хродгейра погибли пятеро. Десяток получили ранения – кто легче, кто тяжелее. Хрольву досталось сильнее прочих. Меч хускарла распорол ему бедро почти до кости. Края раны воспалились, и Гуннар вполголоса сказал Черному Скальду, что не знает способа спасти товарища. Осталось только молиться. Хоть Белому Богу, хоть Одину с Тором. Может, кто-то и поможет, выведет заразу из раны.

А пока решили багровые, горячие края прижечь. Если не облегчит страдания, то хуже не сделает. Суждено Хрольву погибнуть от огневицы, раскаленное железо покажется сущей ерундой.

Подивившись невозмутимости викингов, совершенно спокойно рассуждающих о неизбежной, на их взгляд, гибели товарища, Вратко подхватил кожаное ведерко и отправился к реке. Парню очень хотелось быть полезным. Если уж в бою от него проку мало, то хоть на отдыхе помочь.

Словен рассудил, что, если подняться выше по течению, можно зачерпнуть чистой воды. Ни для кого не тайна, если большое войско стоит у водоема (да и не обязательно войско, может быть, просто богатый купеческий обоз), то слишком быстро вода становится непригодной для питья. Кто взбалтывает, умываясь, кто котелок помоет и тут же выплеснет остатки каши, а кто и помочится прямо с берега. А чего стесняться? Чай не в собственный колодец, в который пословица плевать не велит.

За пределами лагеря, куда не долетали шум и гам, властвовала тишина. Нет, полной тишиной ее не назвал бы никто. Щебетали пичуги, плескала о берег легкая волна, шумел под ударами ветра камыш. Вратко еще подивился, что на слух отличает здешнюю тишину от родной, новгородской. Не те птицы, что ли? Или, может, слух тут ни при чем, а запахи другие? Или камыш шумит по-иному?

Рассуждая таким образом, он искал место, чтобы спуститься к воде. Но берег везде был топкий, и по всему выходило: придется замочить сапоги.

Вдруг в близком уже лесу заржала лошадь.

Вратко рухнул ничком, прячась в траву.

Распластавшись на животе и уже чувствуя, как намокает рубаха, парень понял, что звериное чутье, невесть каким образом пробудившееся в миг опасности, спасло его прежде, чем разум осознал беду. У норвежцев коней не было. Вернее, был, но один – могучий, вороной красавец с белыми чулками до середины пясти и белой проточиной на лбу. Его везли, окружив заботой и почетом, словно пользующегося гостеприимством короля соседней державы. Харальд Суровый желал въехать на нем в Лондон. Но вряд ли Вратко слышал его голос – жеребец остался около кораблей.

Значит, это чужие.

Английские рыцари скакали в бой верхом. Возможно, это кто-то из них?

Первым побуждением новгородца было: развернуться и дать деру, а уж в лагере подробно растолковать Хродгейру, где и когда он, Вратко, повстречал лазутчиков. Или не лазутчиков, а отставших от бежавшей армии Моркара? Какая разница? Все равно враги.

Он уже начал потихоньку отползать, стараясь не высовываться без особой нужды, но вдруг подумал: «Что, если это не саксы? Точнее, конечно, саксы, но ведь не обязательно – враги». В Кливленде местные таны примчались с изъявлением покорности и дружбы через день после сожжения Скардаборга. Что может остановить их порыв под Йорком? Авдруг это поселянин возвращался с мельницы – кто его знает, где у них тут мельница? Вот тогда-то позора не оберешься. Засмеют. Не лучше ли вначале самому посмотреть?

Вратко не сомневался, что сможет подкрасться незамеченным к любому человеку, если тот не настороже. Не труднее, чем подкрадываться к рябчику.

И парень пополз не в ту сторону, куда собирался сперва, а в противоположном направлении – к лесу. Шагов через двадцать он уже успел пожалеть, что вздумал изображатьиз себя разведчика. Трава, хоть и пожухла к осени, но с радостью отдавала зелень беленому полотну. Жаль новой рубахи. Но и отступать уже поздно – все равно изгваздался дальше некуда, что теперь беречь?

Вот и подлесок.

Конь ржанул еще раз. Гораздо ближе.

Вратко осторожно приподнял голову – ну-ка, кто там такой?

И едва не вскрикнул в голос. Хорошо, что осипшее горло подвело, а потом парень зажал рот ладонью, чтобы, не приведи бог, не выдать себя.

Посреди прогалины, отделенной от реки плотными зарослями ивняка, стоял хевдинг Модольв Кетильсон. Без шлема и щита, но в кольчуге и с мечом у бедра. Спутать Белоголового с кем-то другим не смог бы и слепец. Все те же волосы, собранные в конский хвост на затылке, длинные усы, достигавшие ключиц, светлая борода и ровная черточка шрама на левой щеке. За его спиной застыли рыжий, мохнатый, как лесной хозяин, Скафти и худощавый Эйрик. У верзилы рукоять длинного меча торчала по-над правым плечом, а Эйрик обмотал голову холстиной, сквозь которую проступало бурое пятно – видно, не повезло во вчерашней битве.

Но гораздо больше, чем враждебно настроенные урманы, удивил Вратко их собеседник.

Скрестив руки на груди, перед Модольвом замер сакс из благородных. Наверняка рыцарь. Темные волосы его украшала щедрая проседь, густые брови срослись над переносьем, а бородка, обрамлявшая продолговатое лицо снизу, была ровно подстрижена. Поверх длинной кольчуги-хауберка сакс надел яркую, не сшитую по бокам накидку – желтую с вышитым красной нитью гербом, изображавшим хвостатого зверя: кажется, вставшую на задние лапы собаку. Позади рыцаря стояли слуги. Один держал под уздцы двух коней:хозяйского гнедого красавца, скалящего зубы, и своего – поплоше и поспокойнее. Второму челядинцу тоже достались два коня. Один – его, а второй – навьюченный рыцарским снаряжением: щитом, шлемом, копьем, мечом… Кажется, из-за седла еще торчала и рукоятка боевого топора.

Рыцарь глядел на викингов внимательно и настороженно. Будто все время ожидал подвоха.

Модольв тоже чувствовал себя скованно. Боялся слежки, не иначе.

«Правильно боишься, мразь… Вот расскажу Хродгейру, а он пускай конунгу передаст, как ты за его спиной с чужаками сговариваешься».

– Я рад, что мы встретились наконец, храбрый варвар… – проговорил рыцарь низким голосом. Слова урманской речи он выговаривал с трудом, сильно искажая их.

«Странное дело, – подумал Вратко. – У саксов и норвежцев похожий язык. Настолько похожий, что они могут запросто без толмача беседовать. А этот говорит как…»

Новгородец задумался: кого же напоминает выговор похожего на сакса воина? И чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Монах Бернар! У того язык казался больше приспособленным для латыни, чем для северной речи. Вот и у этого то же самое. Южанин?

Модольв хмыкнул в ответ на «храброго варвара». Но ответил учтиво:

– Неужто передо мной Эдгар Эдвардссон,[83]прибывший издалека? Я рад видеть столь прославленного воина и знатного мужа.

– Да, это я, – с достоинством склонил чело рыцарь. – И в самом деле, я прибыл издалека. Прибыл, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала.

– Восстанавливать справедливость – благое дело, – согласился Кетильсон.

– И богоугодное! – подхватил рыцарь. – Ибо что есть царство Божье, как не воцарение всеобщей справедливости? Господь наш, Иисус Христос, – он размашисто перекрестился, – оказывает всяческую поддержку взыскующим правды.

– Может быть… Очень может быть. Но до сих пор я больше надеялся на свой меч, а не на молитвы.

– Поверь, храбрый варвар, молитвы иногда приносят не меньше пользы, чем хладное железо. Знал бы ты, свидетелем каких чудес мне довелось быть!

– Думаю, у нас будет время поговорить об этом. – Модольв дернул щекой. Видно, не нравилось хевдингу, что рыцарь кличет его варваром. Вратко знал, что люди, некогда населявшие окрестности Рима, называли так дикарей, терзавших рубежи их империи. Многие ныне живущие латиняне продолжали звать так народы, не слишком ревностно следующие учению Римской церкви. – А нынче я хочу передать тебе, Эдгар Эдвардссон, поклон от святого отца. От Бертрана.

– Я рад слышать это. В добром ли здравии отец Бертран?

– Что сделается с тем, кому помогает Иисус Христос? Здоровье его позволило выдержать переход с Оркнейских островов. И дух его крепок, но омрачен. Омрачен победами конунга Норвегии.

– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.

– Я что-то не пойму, Эдгар Эдвардссон. Тебе какая выгода от побед Харальда?

– Мне? – зло усмехнулся рыцарь. – Хочешь, я расскажу тебе притчу, храбрый варвар?

– Время ли сейчас для досужей болтовни?

– Для мудрых речей есть время всегда.

– Ну, как хочешь.

Модольв пожал плечами. Скривился. Ну, не любил Белоголовый разговоры, и все тут! А рыжий Скафти и вовсе отвернулся, зевая напоказ. Он уж точно терпел рыцаря только изуважения к своему вождю.

– Тогда слушай, храбрый варвар. Молодость я провел в Венгрии… Есть такая земля за Моравией и Штирией, между Дунаем и Дравой. Народ там воинственный и дикий, не уступят свирепым русам и отважным полякам. Сами себя они называют мадьярами. Говорят, их предки – кочевники-угры – пришли следом за великим королями древности Атли и Ермунрекком.[84]Пришли и поселились в этих краях, среди горных долин и озер. Но сейчас все они – добрые христиане. С той поры, как король Иштван Святой[85]взошел на престол, мадьяры почитают Иисуса Христа, а служат в венгерских церквях епископы, благословленные Папой Римским.

– Это все хорошо, но… – нахмурился Модольв.

– Я понимаю твое нетерпение, храбрый варвар. Постараюсь быть кратким. С юных лет я жил среди мадьяр, перенимал их обычаи и развлечения, их воинское искусство и мастерство верховой езды. Любимое занятие тамошних королей – охота. Раз мы травили оленей осенью в горах Баконь. У меня захромал конь… Подкова оторвалась некстати. Я отстал от своры, отстал от остальных охотников. Нет, не заблудился…

Норвежец переступил с ноги на ногу, выказывая нетерпение. Скафти зевнул, а Эйрик поднял хворостинку и, расщепив ее ногтем, принялся ковыряться в зубах. Вратко дивился, зная этих викингов и их вздорный норов: что заставляет урманов беспрекословно выслушивать болтовню заезжего рыцаря? Объяснения, понятного и доступного, пока не находилось.

Гнедой жеребец, словно уловив настрой людей, заржал и дернул головой, едва не подняв в воздух хмурого слугу, чье лицо украшала крупная бородавка на длинном носу. Рыцарь Эдгар недовольно оглянулся. Под его взглядом конь скосил глаз и присмирел. Слуга тотчас же что-то зашептал ему в ухо, успокаивая.

– Я не заблудился, – продолжал рыцарь. – Но охота в тот день для меня закончилась. Поклявшись проучить как следует нерадивого коваля, я отправился домой. И, проезжая через бучину,[86]увидел бой двух оленей. Ты знаешь, храбрый варвар, что в эту пору года олени-рогачи дерутся меж собой за самок. Тот, кто оказывается сильнее других, становится вожаком самого большого стада.

– Я слышал об этом, – коротко кивнул Модольв.

– Не сомневаюсь. Два оленя дрались на поляне среди деревьев. Они так увлеклись боем, что не видели ничего вокруг, а ведь я подобрался к ним довольно близко. Это быликрупные, сильные быки. Каждый весил фунтов восемьсот. И рога у них были ветвистые, крепкие, острые. Они били друг друга с такой силой, что эхо гуляло по холмам. Много раз они сшибались рогами, и никто не мог взять верх – слишком равны были силы…

Вратко поневоле заслушался. Что-что, а красиво говорить рыцарь умел. Ему бы сказки сочинять, а не мечом махать.

– Они много раз бились, но ни один не мог победить. Наконец олени столкнулись с такой силой, что рога сцепились с рогами. Так бывает…

– Верно. Бывает, – согласился хевдинг.

«Очень даже может быть», – подумал Вратко.

– И тогда они стали беспомощны, как слепые щенки. Топтались по поляне туда-сюда… А я подошел к ним и перерезал глотки одному и второму.

– Я понял твою притчу. – Модольв поправил ус. – Ты уподобил Гарольда Годвинссона и Харальда Сурового этим оленям.

– Да, – самодовольно усмехнулся Эдгар.

– И зря! Ты должен знать: они – не олени. Они – волки, медведи… Тому, кто подойдет перерезать им глотки, у них достанет сил откусить руку по самый локоть.

– Конечно… – Рыцарь прищурился. – Откусят. Только ты понял мою притчу не до конца.

– Неужели?

– «Ужели», храбрый варвар, «ужели»… Ты решил, что это я хочу перерезать глотки норвежскому и английскому королям.

– А разве нет?

– Хочу, конечно. Но я знаю цену своим силам. Все будет не так.

– А как же?

– Когда Годвинссон и Сигурдассон измотают друг дружку, когда их войска ослабеют, мечи притупятся, а воины утратят боевой дух, явится Вильгельм, герцог Нормандский. Он давно получил на это благословение Папы Александра Второго. И тогда справедливость восторжествует.

– Ты думаешь, он подарит Англию тебе? – Губы Модольва презрительно скривились.

– Не подарит, но передаст в управление. На то уже получено согласие Эвда, епископа Байеского…

– Единоутробного брата Вильгельма?

– Да, мой храбрый варвар. Его. И тебе что-нибудь может достаться, если мы сослужим добрую службу герцогу Нормандии.

– Мне не нужны подарки. Я привык брать сам.

– А что ты скажешь насчет графства Нортумбрийского?

Кетильсон только отмахнулся:

– Не следует считать добычу, не одержав прежде победы.

– Ты прав, как всегда. Тогда не будем тратить время попусту. Хотел ли что-то передать мне отец Бернар? И почему он не явился на встречу сам?

– Хотел.

Модольв кивнул с таким видом, словно хотел сказать: «Не ты ли сейчас тратил время?»

– И что же он хотел?

– Он просил передать епископу и отцу Жермену… Не знаю, кто это. Просил передать, что язычники в войске Харальда совсем распоясались. Брат Олафа Святого привечает в своем войске чародеев и ворлоков.

– Вот как?