read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com


— Если уж мы начали знакомиться, — Шарлей уселся, — то будь добр и ты, Беренгар...
Трое за столом поклонились. Рыжего толстяка сопровождал гордо выглядевший паренек, для гусита одетый довольно богато и цветасто, а также невысокий, худолицыи и седой тип, похожий на венгра.
— Амадей Батя, — представился толстяк.
— А я — рыцарь Манфред фон Сальм, — сообщил цветастый паренек, а преувеличенная надменность, с которой он это сказал, свидетельствовала о том, что из него такой же рыцарь, как из козьей задницы труба, крещен он, вероятно, был Зденеком и ни с кем из фон Сальмов не только никогда не сидел, но даже и не стоял.
— Иштван Сеци, — подтвердил догадку мадьяр. — Выпьем? Предупреждаю, что в этом разбойничьем борделе жейдлик вина стоит три гроша, а полпинты пива — пять пенендзов.
— Но вино хорошее. — Таулер отхлебнул из кубка. — Для разбойничьего борделя и шулерни. Коли уж об этом речь, то которое из названных увеселений привело вас к Хунцледеру?
— В принципе ни одно. — Шарлей кивнул девушке со жбаном, а когда она подошла, он оценил ее взглядом. — Однако это не значит, что ни одним не воспользуемся. Выступления, к примеру, сегодня будут? Живые картинки?
— Конечно, — ухмыльнулся Таулер. — Конечно, будут. Я тут в основном из-за этого. Даже играть не буду. Боюсь, что меня освободят даже от того флорена, который надо отдатъ за зрелище.
— А кто это? — движением головы указал демерит.
— Тот, что у стойки, — Амадей Батя сдул пивную пену с усов, — который с чашей на груди, это Хабарт Моль из Моджелиц, сотник у Рогача. Бородач, смахивающий на священника, — его дружок. Они приехали вместе. С Хунцледером за столом сидят его шулера. Имя помню только одного, того лысого, его зовут Йежабек.
— Ну, уважаемые, — крикнул от своего стола Хунцледер, энергично и призывно потирая руки, — К столу, к столу, поиграем! Фортуна ждет!
Манфред фон Сальм сел за стол первый, его примеру последовал Шарлей, зашумели отодвигаемыми табуретами Иштван Сеци и Амадей Батя. Подсели украшенный чашей сотник от Рогача, оторвался от стойки его дружок, выглядевший проповедником, Рейневан, памятуя предупреждение Шарлея, остался. Беренгар Таулер тоже не двинулся из-за стола, кивком головы подозвал ближайшую девушку со жбаном. Она была рыжая и веснушчатая, веснушки покрывали даже ее оголенные предплечья. Глаза у нее были обведены не такими большими и темными кругами, как у других, но лицо какое-то странно неживое.
— Во что сыграем? — спросил собравшихся за столом Хунцледер, ловко тасуя карты. — В пикет? В ронфу? В трентуно? В меноретто? Во что желаете, можно в криццу, можно баззетту... Можно и в трапполо, можно в буфф араджиато, или вы предпочитаете ганапьерде? Я знаю всеgenera ludorum fortunae[131]!Согласен на любую. Наш клиент — наш хозяин. Выбирайте.
— Многовато нас для карт, — заметил Батя. — А пусть поиграют все. Предлагаю кости. По крайней мере для начала.
— В кости? В благородноеtessarae.Клиент — наш хозяин. Я готов в любую игру...
— Особенно, — бросил без юмора Иштван Сеци, — в кости, которые у тебя в руке. Не считай нас идиотами, друг.
Хунцледер неискренне засмеялся, кости, которыми баловался, характерно желтые, он бросил в кубок, тряхнул. Руки у него были маленькие, крепенькие, пальцы короткие, толстоватые. Его руки были полной противоположностью тому, что ассоциировалось с руками шулера и страстного игрока. Но в деле — что уж тут говорить — были хороши, шустрые как белочки.
Брошенные ловким движением из кубка желтые кости катились недолго, обе упали шестерками кверху. Продолжая кривить лицо в притворной улыбке, Хунцледер собрал кости, проделав это одним молниеносным движением, словно ловил муху со стола. Резко тряхнул кубок, бросил. И снова двойнаяsexta stantia,дважды поsex puncti.Бросок. Два раза по шесть очков. Бросок. То же самое. Сотник снова выругался.
— Это была, — усмехнулся Хунцледер покрытой оспинами половиной лица, — всего лишь шутка. Этакая маленькая шуточка.
— Действительно, — ответил усмешкой Шарлей. — Маленькая, но со вкусом. И забавная. Однажды в Нюрнберге я был свидетелем, как за точно такую шуточку при игре на деньги шулеру сломали обе руки. На каменном порожке, при помощи кузнечного молота. Мы усмеялись до слез, поверьте.
Глаза Фридуша Хунцледера неприятно разгорелись. Но он сдержался, снова ухмыльнулся рябоватой физиономией.
— Шутка, — повторил он, — это шутка. Шуткой и должна остаться. Для игры мы возьмем другие кости. Эти я убираю...
— Но не в карманы, сто чертей, — буркнул Манфред фон Сальм. — Клади их на стол. В качестве наглядного пособия. Время от времени мы будем с ними сравнивать другие.
— Как желаете, как желаете. — Шулер поднял руку, показывая, что согласен на все, все принимает и что клиент — его господин. — Какая игра вам нравится? Пятьдесят шесть? Шестерки и семерки?
— А может, — предложил Шарлей. —Glukhaus?
— Пусть будетGlukhaus.Шевелись, Йежабек.
Йежабек протер рукавом доски стола, начертил на них мелом разделенный на одиннадцать полей прямоугольник.
— Готово, — потер руки Хунцледер. — Можно ставить... А ты, брат Беренгар? Не почтишь нас? Жаль, жаль...
— Маловато искренности в твоем сожалении, брат. — Беренгар Таулер постарался сказать это так, чтобы «брат» прозвучал совсем не по-братски. — Ты ведь не можешь не помнить, как в прошлую субботу ощипал меня как гуся на святого Мартина. Из-за отсутствия денег я посижу, посмотрю на живые картины, порадуюсь кубку. И может, беседе, потому как Рейнмар тоже, вижу, не стремится в кости...
— Ваша воля,—пожал плечами Хунцледер. — Для нас же, панове, план таков: вначале поиграем в кости. Потом, когда нас приуменьшится, сыграем в пикет или в другойludus cartularum.А по ходу игры будет представление, часть, значит, художественная. Фортуна, ждем тебя!
Некоторое время от стола доносились в основном ругань, стук кидаемых на стол монет, грохотaccozzamento,стук костей, катающихся по столу.
— Насколько я знаю жизнь, — Беренгар Таулер отхлебнул из кубка, — Амадей проиграет за три пачежа и вернется сюда. Так что если у тебя есть что сказать мне по секрету, то давай.
— А почему ты думаешь, что есть?
— Интуиция.
— Ха. Ну ладно. Замок Троски, на Йичинском Погорье, вблизи Турнова...
— Я знаю, где находится замок Троски.
— Бывал там? Хорошо знаешь?
— Бывал неоднократно, знаю отлично. В чем дело?
— Мы хотим туда попасть. Беренгар снова отпил из кубка.
— С какой целью? — спросил он, казалось, равнодушно.
— Да так себе, смеха ради, — так же равнодушно ответил Рейневан. — Такая у нас фантазия и любимое развлечение: попадать в католические замки.
— Понимаю и больше вопросов не имею. Значит, Шарлей деликатно напоминает мне о моем долге. Таким путем я могу сровнять счет? Ладно. Подумаем.
— То есть да или то есть нет?
— Значит, подумаем. Эй, Маркетка! Вина, будь добра.
Ему налила рыжая, веснушчатая, с мертвым лицом и пустыми глазами. Однако эти недостатки красоты с лихвой перекрывала фигура. Когда девушка отходила от стола, Рейневан не мог удержаться, чтобы не смотреть на ее талию и бедра, истинно гипнотизирующе покачивающиеся в легком танцевальном движении.
— Вижу, — улыбнувшись, заметил Таулер, — притягивает твой глаз наша Маркетка. Наша живая картина. Наша адамитка.
— Адамитка?
— Выходит, ты ничего не знаешь. Шарлей не говорил? А может, ты вообще не слышал об адамитах?
— Так, кое-что. Но я силезец, в Чехии всего два года.
— Закажи себе что-нибудь выпить. И сядь поудобнее.
— Когда произошел чешский переворот, — начал Беренгар Таулер, когда Рейневана уже обслужили, — возникла солидная группа чудаков и сумасшедших. В 1419 году по странепрокатилась волна религиозной истерии, сумасшествия и мистицизма. Повсюду кружили бесноватые пророки, пугая концом света. Люди бросали все и толпами шли в горы, где ждали второго пришествия Христа. На всем этом вылезли на свет старые, забытые секты. Из темных углов выползли разные хилиасты, адвентисты, никоалиты, патерниане, спиритуалы, вальденсы, бегарды, хрен их знает, кто еще. Считать не пересчитать.
За столом начался бурный спор, пошли в ход разные слова, в том числе и скверные. Громче всех кричал Манфред фон Сальм.
— Ну и началось, — продолжил Таулер, — проповеди, пророчества, вещания и апокалипсисы. Дескать, надвигается Третий Век, а прежде чем он начнется, старый свет долженпогибнуть в огне, А потом Христос вернется во славе, наступит Царствие Божие, воскреснут святые, злые неотвратимо пойдут на вечные муки, а добрые будут жить в райском счастье. Все будет общее, исчезнет всякая собственность. Уже не будет богатых и бедных, не будет нужды и притеснения. На земле воцарится всеобщее благоденствие, счастье и мир. Не будет несчастий, войн и преследований. Некому будет нападать на другого или принуждать его ко греху. И никто не станет возжелать жены ближнего своего. Ибо жены тоже окажутся во всеобщем использовании.
Ну что ж, конец света, как видим, не наступил. Христос на землю не снизошел, люди отрезвели, хилиазм и адвентизм начали терять приверженцев. Мечты о равенстве развеялись, так же как и фантазии о ликвидации всяческой власти и всяческого принуждения. Революционный Табор отреставрировал государственные структуры и уже осенью 1420 года начал взимать подати. Разумеется, не добровольные. Восстановлены были, а как же иначе-то, структуры церковной власти, таборитские, но все равно ведь структуры. Стоящий во главе этих структур гуситский епископ Микулаш из Пелгжимова возгласил с амвона канон истинной веры, а тех, кто канон не принял, объявил отступниками и еретиками. И вот гуситы, величайшие кацеры Европы, заимели собственных еретиков, собственных диссидентов. Пикартов.
— Название, — вставил Рейневан, — идет, кажется, от искаженных «бегардов».
— Так думают некоторые, — кивнул головой Таулер. — Но вероятнее всего, оно пошло от Пикардии, от вальденсов, которые именно оттуда пришли в 1418 году, найдя в Чехии укрытие и множество приверженцев. Движение быстро набрало силу и сторонников. Во главе которых встал моравец Мартинек Гуска, известный болтун. Сказать о них, что они были радикальными, значит сказать чертовски мало. Они призывали разрушать храмы, проповедовали истинную Божью церковь, утверждали, что это церковь странствующая. Полностью отрицали евхаристию. Отказывали в значимости всем предметам культа, уничтожали любую дароносицу и любую облатку, попадавшую им в лапы. Бог, возглашали они, это все, что существует,ergo,человек — тоже Бог.
Причастие, утверждали они, может дать каждый, а принимать его можно в любом виде. Этим утверждением они особенно досаждали каликстинцам. Как же так, кричали они, мэтр Гус позволил себя сжечь, а мы проливаем кровь за причастиеsub utraque specie,то есть в хлебе и вине, а тут какой-то Мартинек Локвис дает его в виде каши, гороха и кислого молока?
Самсон в своем углу усиленно стругал, по острию его складного ножа закручивались красивые вьющиеся стружки.
— В феврале 1421 года сектанты настолько надоели, что их изгнали из Табора, приказали уйти вон. Гору покинуло около четырехсот пикартов, которые основали собственный укрепленный лагерь в близлежащих Пшибеницах...
— О чем болтаете? — полюбопытствовал Амадей Батя, возвращаясь от игорного стола с преувеличенно веселой миной человека, которого обыграли.
— О пикартах.
— А, голышах. Хе-хе... Понимаю.
— Среди пшибеницких изгнанников, — продолжил рассказ Таулер, — уже не было Гуски-Локвиса, верховодил там проповедник Петр Кавниш. И его дружки: Ян Быдлин, Микулаш Слепой, Тршачек, Буриан. Они провозгласили полную ликвидацию семейных уз, отменили супружеские союзы, объявили братское равноправие и полную сексуальную свободу. Решили, что они безгрешны, как Адам и Ева, а поскольку среди безгрешных не место стыду, скинули одеяния и расхаживали голышом, в одежде Адама — отсюда пошло название «адамиты», все чаще ассоциирующееся с ними. С величайшим рвением придавались совместным оргиям. Однако вскоре между главарями-жрецами начались внутренние столкновения и разборки — кажется, в них меньше шла речь о религиозных проблемах, а больше о разделе гаремов. Несколько главарей ушли, захватив с собой группки сторонников итабунки бабенок. Впрочем, большинству бабенок очень нравилось быть в пикардских коммунах, где придерживались идеи полного равноправия полов. Воплощая ее в жизнь,nota bene,таким образом, что каждая баба могла связываться и... трахаться с кем только душеньке угодно. Впрочем, свобода эта была лишь видимостью, потому как роль петухов в этих курятниках исполняли Каниш и другие жрецы. Однако бабешки были так увлечены, так переполнены мистицизмом, что наперегонки стремились услужить какому-нибудь «святому мужу», считали разведение ног привилегией, религиозным служением и прямо-таки впадали в раж, если «святой» по своей доброте изволил воспользоваться их выпяченной... э... гузкой.
— Да, — философически вставил Амадей Батя, не отрывая глаз от задка одной из прислуживающих игрокам девушек, — такова уж женщина, любвеобильна. И в похоти ненасытна. Сколько свет стоит, так было итак будетin saecula saeculorum[132].
— А вы, — подсел к ним Шарлей, которому, видимо, надоела игра, — как всегда, о бабах?
— Я излагаю твоему другу, — обрезал Беренгар Таулер, — краткий курс истории.
— Тогда и я охотно послушаю.
— У Жижки, — откашлялся Таулер, — пикарты все время были бревном в глазу. Против чехов снаряжали крестовые походы, католическая пропаганда раздувала проблему пикартского сектантства, адамиты оказались для нее прямо-таки пределом мечты. Вскоре вся Европа верила, что все чехи как один ходят голышом и трахаются все подряд в соответствии с учением Яна Гуса. Перед угрозой крестовых походов анархия в рядах могла оказаться губительной. А у пикартов, что уж говорить, по-прежнему были в Таборе тихие союзники. В конце марта 1421 года Жижка ударил на коммуну Каниша. Часть сектантов вырезали, часть, несколько десятков человек, в том числе самого Каниша, поймали. Всех пойманных сожгли живьем. Произошло это в деревне Клокоты, во вторник перед святым Георгием. Место было выбранo не случайно. Клокоты лежат совсем рядом с Табором, и казнью можно было наблюдать со стен. Жижка предостерегал Табор...
Он замолчал, глянул в угол, на Самсона Медка.
— Ну и стругает же он этот колышек, — вздохнул он. — Аж стружки летят... А ему не опасно давать нож? Он себе рук не порежет?
— Не бойся. — Рейневан уже привык к таким вопросам. — Он вопреки видимости очень осторожен. Продолжай, брат Беренгар. Что было дальше?
— Поочередно прикончили других сектантов, пока не осталась только одна группа: коммуна Буриана. Эти прятались и лесах у реки Нежарки. Жуткая банда, наирадикальнейшие из радикальных, совершенно сбрендившие и убежденные в своей божественной миссии. Они начали нападать на окружающие деревни и поселения, как говорили, чтобы «обращать». В действительности убивали, грабили, жгли, куражились, совершали невероятные зверства. Не боялись никого. Буриан, их вожак, которого, как, впрочем, раньше Каниша, уже официально именовали «Иисусом» и «сыном Божиим», вдалбливал им, что, будучи избранниками, они неприкасаемы и бессмертны, что ни один нож их не возьмет и никакое оружие не может ранить. Окружил себя гаремом из двадцати с чем-то женщин и девушек. Наконец дошел до того, что...
— Ну?
— Начал причащать... Хм-м-м... С помощью...fellatio[133].Святое причащение, а? Но быстро приближался конец пикартскогоintermezzo.Жижка уже навис над ними как ястреб. В октябре выследил и окружил. Адамиты Буриана яростно сопротивлялись, дрались как дьяволы. Их вырезали, а примерно полсотни взяли живыми. Все сгорели на кострах. Половина были женщины, в большинстве — беременные. К ним отнеслись милостиво: адамитов перед сожжением подвергли жесточайшим мучениям. Адамиток сожгли без пыток.
— Всех?
— Нескольких, — покачал головой Беренгар Таулер, — оставили. В большом секрете, старательно спрятав от Жижки. О сексуальной свободе адамитов в то время уже хорошо знали. Адамитки, шел слух, любят, раздеваясь догола, а когда касается этих дел, то прямо-таки обожают оргии, особенно групповые, ничто не доставляет им большего удовольствия, чем коллективные игры, по несколько на одну. Ну а если они это так любят...
— Не надо.— Рейневан стиснул зубы. — Не надо досказывать.
— Однако должен. Одна из тех, которых пощадили, последняя живая, как раз несет сюда жбанчик.
— Маркета, — подтвердил Амадей Батя. — Некогда любимая жопка адамита Буриана, его фаворитка. Хунцледер выкупил ее у таборитских братьев, когда она им осточертела. Сейчас она его рабыня. Собственность. Целиком и всегда. До самой смерти.
— Уйдя в коммуну, она сожгла мосты. — Таулер заметил удивленную мину Рейневана. — Возврата нет. Сектанты отказались от родственников...
— А охота на пикартов продолжается, — добавил, на первый взгляд равнодушно, Шарлей. — Почти ежедневно ловят и сжигают какого-нибудь, перед сожжением истязают. Девка вынуждена делать то, что приказывает Хунцледер, она отдана на его милость и немилость. И только благодаря ему живет.
— Живет? — Рейневан повернул голову. Никто ему не ответил.
Названная Маркетой рыжеволосая девушка наполнила кубки. Теперь Рейневан рассмотрел ее внимательнее. На этот раз, наливая ему, она подняла глаза. В ее взгляде не было того, что он ожидал, на что надеялся: боли, стыда, покорности, подчиненности рабыни. Глаза рыжеволосой девушки заполняла огромная, безбрежная пустота.
Уголком глаза он заметил то, что удивило его еще больше.
Самсон Медок перестал стругать.
— Ну, господа и братья. — Хунцледер поднялся из-за стола. — Время развеяться после трудов. Слуги, передвинуть лавки! Двигайся, Йежабек! Эй, вы там, девки, нацедить вина и подать! А вам, гости, напоминаю, что это развлечение платное. Глаза может порадовать тот, кто не пожалеет флорена либо венгерского дуката. Или равноценности, то есть тридцати широких грошей. Однако не пожалеет тот, кто не поскупится! Дело стоит и десяти дукатов, ручаюсь!
Вскоре гости расселись в импровизированном зале за дубовым столом, на котором недавно играли.
Стол осветили фонарями. Один из кнехтов начал вдруг ритмично бить в бубен. Шум утих.
Из эркера вышла Маркета. Бубен умолк.
Она шла спокойно, босая, окутанная чем-то, что только спустя некоторое время удалось определить как стихарь, настоящее литургическое одеяние. С помощью одного из слуг поднялась на стол. Немного постояла неподвижно, вслушиваясь в ритм бубна. Потом приподняла платье. Чуть повыше колен. Потом еще выше. Затанцевала легко, повернулась, легкая, как фривольная пастушка. Манфред фон Сальм восторженно крикнул, ударил в ладоши.
Маркета даже не обратила внимания. Каждый ее жест, каждое движение, каждый взгляд, каждая неестественная улыбка говорили об одном: я здесь одна. Я одна, одна, одинока и далека от вас. От вас и от всего того, чем вы являетесь. Я совершенно в другом мире.
EtinArcadiaego,подумал Рейневан.Et inArcadia ego[134].
Бубен загудел быстрее, но девушка не подлаживалась к ритму. Наоборот — двигалась, выходя из ритма. Медленно, как бы сонно. Возбуждающе и гипнотизирующе. А подтянутый подол стихаря поднимался все выше и выше, непрерывно, дошел до середины бедер, выше, еще выше, приоткрывая наконец то, чего ждали все, при виде чего прореагировали невольными гримасами, кашлем, стоном, сопением, громким сглатыванием слюны. Бубен ударил сильно и замолк, а Маркета медленно подняла стихарь. И быстро стянула его через голову. Веснушки покрывали ее плечи и руки, мелкой пыльцой запорошили шею и груди. Ниже их уже не было.
Бубен зашелся дробью, а девушка начала поворачиваться, поворачиваться и раскачиваться, как вакханка, как Саломея. Теперь стало видно, что маковые зернышки веснушек покрывают также ее спину и шею. Буря волос вздыбилась как волны Красного моря за мгновение до того, как Моисей приказал ему расступиться.
Бубен загрохотал сильнее. Маркета замерла в позе столь же неприличной, сколь и противоестественной. Манфред снова зааплодировал, рогачевский сотник ухнул, ухнул также Амадей Батя, колотя себя по бедрам, Хунцледер захохотал. Беренгар Таулер принялся выкрикивать «браво».
Но это не был конец представления.
Девушка присела, подхватила руками груди, сжав их и направив на зрителей. При этом раскачивалась и извивалась словно змея. И улыбалась. Но это не была улыбка. Это были спазмы мускулов,spasmus musculi faciei.По знаку бубна Маркета гладко и ловко перешла из присядки в посадку. Бубен принялся бить мелко и неистово, а девушка снова начала извиваться змеей. И наконец замерла, откинула голову назад и широко развела бедра. Так широко, что никого из зрителей не обошла ни одна деталь. Ни даже деталь детали.
Прошло некоторое время.
Девушка схватила стихарь, спрыгнула со стола и скрылась в эркере. Ее преследовали аплодисменты и рев зрителей. Манфред фон Сальм и сотник Рогача кричали и топали, Беренгар Таулер стоя аплодировал, Амадей Батя орал петухом.
— Ну что? — Фридуш Хунцледер встал, пересек комнату и сел за стол. — Как? Вы когда-нибудь видели такую же рыжую? Зрелище не стоило дуката? А коли мы уж об этом заговорили, милостивый государь Шарлей, то от тебя я получил только два. А ведь вы пришли втроем. А здесь каждая пара глаз идет в счет — кто смотрит, тот платит. У нас революция, все равны, мужчина и мальчик. А ну! Это я не тебе, а твоему хозяину! Ты возвращайся туда, где сидел, продолжай стругать свой колышек. Да и есть ли у тебя дукат-то? Ты когда-нибудь в жизни видел дукаты?
Рейневан не сразу понял, к кому обращается Хунцледер. Изумление прошло не сразу.
— Ты глухой? — спросил Хунцледер. — Или только глупый?
— Девушка, которая танцевала, — Самсон Медок стряхнул стружки с рукава. — Я хотел бы ее отсюда забрать.
— Чтооооо?
— Хотел бы принять, я бы так сказал, права собственности на нее.
— Чтооооо?
— Слишком мудро? — Самсон ни на тон не повысил голоса. — Тогда скажу проще: она твоя, а должна быть моей. Давай покончим с этим.
Хунцледер смотрел на него долго, словно не мог поверить собственным ушам и глазам. Наконец громко фыркнул.
— Господин Шарлей, — повернул он голову. — Это что за фокусы? Что, у вас всегда так? Он сам по себе? Или вы ему приказали?
— Он. — Шарлей доказал, что даже совершенно неожиданное событие не может застать его врасплох. — У него есть имя. Его зовут Самсон Медок. Я ничего ему не приказывал.И не запрещал. Он свободный человек. Имеет право на самостоятельные торговые сделки.
Хунцледер осмотрелся. Ему не понравились ни откровенный хохот Манфреда фон Сальма, ни фырканье Амадея Бати, ни явно насмешливые мины остальных. Они ему не нравились. Это можно было запросто прочесть по его лицу.
— Из самостоятельной сделки, — процедил он, — ничего не получится. Девка не продается, это раз. Я не торгую с идиотами, это два. Выматывай отсюда, чурбан. Пошел вон. Приведи в порядок лошадей, очисти сральню или что-нибудь еще. Это заведение для игроков. Не играешь — выматывайся.
— Но ведь я именно игру имел в виду, — ответил Самсон, спокойный как изваяние. — Торговля людьми — занятие для разбойников и последних сукиных сынов. А вот риск... Ну что ж, при многочисленных недостатках он обладает и положительными качествами. В лотерейной игре, как на это указывает ее название, приходится поручить себя неведомой судьбе. Тебя не интересует непредугаданная судьба, Хунцледер? Ты вроде бы готов к любой игре. Так ну же, давай. Один бросок камнями.
В комнате воцарилась тишина. Лица некоторых присутствующих все еще искажали гримасы веселья, но уже никто не смеялся громко. Покрытая оспинами половина лица Хунцледера неприятно искривилась. Движениями головы он, приказал своим слугам выйти из тени. Потом бросил Самсону пару костей, тех, которыми играли. Себе взял свои, желтые.
— Ну что ж, сыграем, — проговорил он ледяным голосом, — Один бросок. Выиграешь — девка твоя. Тебе не придется даже доплачивать, знай наших. Однако если я выкину больше, чем ты...
Он щелкнул пальцами. Один из слуг подал ему небольшой топорик. Второй поднес заряженный арбалет. Шарлей быстро схватил Рейневана за руку.
— Если я выкину больше, — докончил шулер, кладя топорик перед собой на стол, — я отрублю тебе столько пальцев, сколько очков выкинешь ты. У рук. А понадобится, то и у ног. Как уж там в игре получится. И как решит неведомая судьба.
— Эй-эй, — зло сказал Иштван Сеце. — Это еще что такое? Брось свои желтые кости, зараза...
— Бойню, — подхватил Хабарт Моль из Моджелиц, сотник у Рогача, — собираешься здесь устроить?
— Теленок захотел поиграть! — заглушил обоих шулер. — Будет ему игра! Он вроде бы человек свободный. Имеющий якобы право на самостоятельность. Так что может еще отказаться. Самостоятельно признать, что сглупил, и самостоятельно уйти отсюда. Никто его не задержит, если не будет слишком долго тянуть с уходом.
Сотник, это было видно, может, и стал бы спорить, да и напряженные мины венгра и Бати тоже кое о чем свидетельствовали. Но прежде, чем кто-либо успел что-нибудь сказать, Самсон тряхнул костями и кинул их на стол. Одна упала кверху четверкой, вторая тройкой.
— Это, — сказал он с поразительным спокойствием, — будет семь пунктов,если не ошибаюсь.
— Не ошибаешься. Четыре плюс три дают семь. А если считать твоими пальцами — десять да десять получается двадцать. Пока что.
Кости покатились. Все свидетели происходящего вдохнули в один голос. Йежабек выругался.
Обе желтые кости упали одним-единственным глазком кверху.
— Ты проиграл, — прервал гробовую тишину бас Самсона Медка. — Тебе не повезло. Девушка моя. Так что я забираю ее и действительно ухожу.
Хунцледер напал со скоростью дикой кошки. Топорик свистнул в воздухе, но не врезался, как должен был бы, в висок Самсона. Гигант был еще быстрее. Он отвел голову, левой рукой схватил шулера за локоть, правую стиснул на пальцах, держащих оружие. Все слышали, как Хунцледер взвыл и как хрустнули кости. Самсон вырвал топорик из раздавленных пальцев, отвел его, пригнул шулера к столу, обушком крепко саданул по пальцам второй руки, упирающейся в столешницу. Хунцледер завыл еще громче. Самсон ударил еще раз. Шулер повалился лицом на стол и потерял сознание.
Потерял сознание, не увидев, как Рейневан с ловкостью лесной кошки подскочил к слуге, целящемуся из арбалета, и подбил оружие так, что ложе с малоприятным звуком ударило по губам и зубам. Как Шарлей выводит из строя другого кнехта своим излюбленным пинком по колену и дробящим нос ударом. Как Амадей Батя валит одного из шулеров табуретом по крестцу, как Беренгар Таулер с помощью выхваченных неведомо откуда стилетов предупреждает других, что их вмешательство чревато риском, а Рейневан вырванным у слуги арбалетом придает предостережению опасную серьезность. Как Йежабек сидит, замерев с идиотски раскрытым ртом, из-за чего выглядит совершенно как деревянная деревенская статуэтка святого. Как Самсон спокойно направляется в эркер и выводит оттуда рыжую веснушчатую девушку. Девушка была бледной, шла неохотно, даженемного сопротивляясь, но Самсона это нисколько не волновало. Он бесцеремонно, но негрубо и решительно вел ее за собой.
— Пошли, — бросил он Рейневану и Шарлею. — Пошли отсюда.
— И поскорее, — подтвердил Беренгар Таулер, не выпуская из рук двух стилетов. — Пошли, и поскорее. Я и Амадей с вами.
Они отъехали не больше чем полмили, тракт вывел их из темного бора на поля ржи, светлые под звездами. Ведущий кавалькаду Беренгар Таулер остановился и повернул коня, преградив дорогу остальным.
— Стоять! — крикнул он. — Хорошего понемногу! Я хочу знать, во что мы играем! В чем тут, холера вас побери, дело?
Конь Шарлея дернул головой, заржал, прижал уши. Демерит успокоил его.
— На кой ляд, — не унимался Таулер, — был нужен этот дебош? За который все мы можем заплатить головами. На кой черт нам эта девка? Куда, зараза вас возьми, мы едем? И кроме того...
Он вдруг направил коня прямо на Самсона, словно хотел его таранить. Самсон даже не дрогнул. Не дрогнула сидящая на луке девушка с по-прежнему равнодушным лицом и отсутствующим взглядом.
— Кроме того, — воскликнул Беренгар Таулер, — кто таков, черт побери, этот тип? Кто он?
Шарлей подъехал к нему, причем так решительно, что Таулер резко натянул вожжи.
— Я с вами дальше не поеду ни стаяна, — сказал он уже значительно тише. — Пока не узнаю, в чем дело.
— Вольному воля, — процедил Шарлей, — и вольная дорога.
— В корчме мы вам помогли, да? Мы вмешались, да? А теперь сами оказались в затруднении, да? И нам не полагается даже слова объяснения, да?
— Да. То есть нет. Не полагается.
— Тогда я... — Таулер аж захлебнулся, — я...
— Не знаю, что ты. — Амадей Батя, всматривающийся в Самсона, подвел коня с другой стороны. — А я знаю, чего бы хотел. Так вот я хотел бы узнать, каким чудом на обманнойкости вместо шестерки появляется одно очко. Охотно научился бы чему-нибудь такому, за плату, конечно. Я понимаю, что это чары, но можно ли это сделать? Или, чтобы что-то такое проделать, нужна особая сила? Какая же, интересно было бы узнать.
— Большая! — Прислушивающийся Рейневан наконец дал волю эмоциям. — Огромная! Невообразимая! Такая, что я всерьез сомневаюсь, есть ли смысл...
— Попридержи, — резко осадил его Шарлей. — Слишком много болтаешь!
— Говорю что хочу и как хочу!
— Я вижу, — фыркнул Беренгар Таулер, — что и меж вами нет единства относительно случившегося. И что в этом отношении дело идет к семейной сваре. А поскольку мы с Батей не родственники, то отъедем малость в сторонку. Когда вы уже все друг другу скажете, крикните. Решим, что и как,
Оставшись одни, они долго молчали. Рейневан почувствовал, что злость постепенно отходит. Но не знал, как и с чего начать. На Шарлея рассчитывать было нечего, в таких ситуациях он никогда не начинал первым. Кони похрапывали.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [ 11 ] 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.