Чтение 11–й страницы книги ~Арес~

– Держи его! Хватайте Ролта!

Теанар, оказавшийся поблизости, не успел отреагировать. Антипов ловко обошел его и устремился к лестнице. К чести солдата, он не стал мешкать и бросился вдогонку.

Виктор быстро понесся вниз. Лестница вела в просторную прихожую, за выходной дверью которой располагался дворик с небольшой оградой. Ограду перемахнуть легко, но сначала нужно до нее добраться. К разочарованию сына лесоруба, на крик барона выскочили несколько человек. Двое: лакей-распорядитель и конюх оказались как раз междулестницей и дверью. Антипов, пригнувшись, ринулся на прорыв как заправский игрок в рэгби или американский футбол. По пути он не забыл прихватить большую корзину, стоявшую у лестницы, и, на мгновение распрямившись, метнул ее в голову лакея. Тот машинально отпрянул в сторону, корзина врезалась в конюха, который весьма неудачно принял ее на грудь, от чего заметно покачнулся. Виктор влетел в образовавшийся промежуток между двумя преградами. Его скорость лишь чуть-чуть уступала скорости плетеного снаряда.

Оставалось дело за малым – открыть дверь и оказаться во дворе. К сожалению, дверь открывалась внутрь, а не наружу. И если лакей с конюхом опешили и в ближайшие несколько секунд не представляли из себя серьезной угрозы, то несущийся вдогонку солдат был все еще полон физических и моральных сил.

Виктор не раз замечал в себе способность мгновенно и правильно оценивать обстановку. Он точно знал, когда нужно нападать, а когда – убегать. Второе происходило несравнимо чаще первого, потому что, говоря откровенно, Антипов, как и всякий здравомыслящий человек, предпочитал нападать, обладая некоторым перевесом в силах. Лучше – значительным. Вот и на этот раз правильное решение пришло вовремя. Уже перед самой дверью он резко затормозил и пригнулся еще больше, буквально свернувшись в клубок.

Если Виктору не везло с вином, то определенно везло с тем, чтобы успешно притворяться препятствием на пути у бегущего. Сначала его жертвой пал воин противника в лесу, теперь вот – Теанар.

Молодой солдат бежал широко, размашисто, видимо он вырос где-нибудь в деревне и простор полей выработал такой тип бега. И еще, наверное, в той деревне не было кочек посреди дороги. Отсутствие привычки к означенным кочкам его и погубило. Теанар, уже протянувший руку, чтобы схватить беглого лесоруба за шиворот, внезапно обнаружил,что цель исчезла. Он хотел было осмотреться, чтобы вновь найти виновника баронского гнева, но обнаружил, что времени на осмотр почти не осталось. Он был практичным человеком, этот солдат, с мудрой сельской хваткой и хозяйственной жилкой. Поэтому сразу же понял две вещи. Во-первых, в полете чрезвычайно трудно вертеть головой, потому что непреодолимо хочется видеть, куда, собственно, летишь. Во-вторых, дверь выглядит крепкой. Очень крепкой. И, похоже, что избежать столкновения с ней не удастся. А так хотелось бы…. Но воин сумел подавить зарождающийся крик и смог взять себя в руки, вспомнив то, чему учил его десятник – если проигрываешь бой, то нужно это делать так, чтобы и положение противника тоже ухудшилось.

Виктор был готов разразиться проклятиями, когда увидел, что произошло: солдат ударился головой о доски и рухнул так, что дверь оказалась заблокированной его телом.Требовалось время на то, чтобы очистить путь. А лакей и конюх уже почти пришли в себя. Конечно, они были слабее Ролта, но их ведь двое, к тому же, другие слуги и солдаты уже бегут сюда.

Антипов схватил лежащего и, слегка приподняв, швырнул тело в сторону конюха. Для лакея же, который уже был почти готов схватить сына лесоруба, Виктор использовал верное средство, применяемое еще в дни своего детства, и которое по эффективности уступало мало чему. Он оскалился и зарычал. Будь на месте Валена солдат, тот бы, возможно, не испугался. Но лакей не был воином. В его глазах мелькнул страх – мало ли что придет в голову дурачку, и он быстро отскочил прочь. Путь наружу был открыт.

Свобода. Сладостное слово. Ничего нет желанней ее. Можно обойтись без еды или питья, но без свободы – нет! Она, только она предел всех мечтаний. Каждый цивилизованный человек должен стремиться к ней, бороться с тоталитаризмом, рушить диктатуры, сражаться с тиранами. Виктор понял все это именно сейчас, когда взялся за ручку дверии рванул, рванул на себя. Он видел, как неторопливо, словно в замедленных кадрах, появляются кусок земли двора, чахлая трава, забор, какое-то ведро, ворота, глаза сотника Керрета….

Глаза сотника Керрета! Они находились буквально в метре от Антипова и с ними еще можно было бы как-то смириться, если бы они были сами по себе. Но, увы, к ним прилагалось могучее тело в броне, снабженное очень крепкими конечностями. Даже более того, за спиной сотника, чуть сбоку, стояли еще другие солдаты. И, судя по их виду, были готовы исполнить приказ барона буквально. А именно – схватить бедолагу Ролта. У Виктора мелькнула досадная мысль, что эти люди, похоже, лишены всякого воображения. Зачем же воспринимать слова Алькерта именно так? Почему не понять, например, иносказательно? Может быть его милость просто изволит шутить?

Антипов сделал глубокий вдох и бросился на сотника. Какой у него был выбор? Назад, где слышен топот за спиной или вперед, где безмолвные яростные глаза и крепкие руки? Бывший студент не стал выбирать ни то, ни другое. Он выбрал ноги. А именно, снова сгруппировавшись, совершив какой-то немыслимый изгиб в своем теле, нырнул между ног сотника. Он почувствовал, как чья-то рука хватает его за рубашку и впервые пожалел, что не бежит обнаженным. А лучше даже не просто обнаженным, а обмазанным с ног до головы скользким маслом, которым пользуются некоторые борцы и культуристы. О, эти люди знают, что делают. Их никто никогда не поймает.

Впрочем, качество материала оставляло желать лучшего, и с громким треском кусок рубахи оторвался. Мысленно благословив замковую портниху из наружников, Виктор быстро-быстро пополз вперед на четвереньках, пытаясь на ходу приподняться, чтобы перескочить через забор.

Его кто-то сумел схватить за ногу, Антипов, не глядя, лягнул обидчика другой ногой, хватка ослабла, и бывший студент уже был готов разогнуться, как вдруг что-то тяжелое навалилось на него. Отчаяние придало лесорубу сил. Он извернулся, пытаясь то ли ударить, то ли укусить, ухватил пальцами за что-то мягкое, скорее всего, ухо, рванул,услышал чей-то вопль, потянул еще сильнее, но тут же понял, что не в состоянии шевелиться. Его руки оказались прижаты к земле. Ноги тоже. Как минимум трое воинов держали его. Из последних сил приподняв голову и скосив глаза, Виктор увидел барона, который, видимо, наблюдал за всем действием с самого начала. Алькерт подошел к нему, обескураженно качая головой, наклонился и сказал:

– Ну ты, Ролт, даешь. После чего развернулся и отправился обратно в дом.

Через полчаса Виктор сидел в отдельной комнате на том же самом постоялом дворе. Его никто пока что не бил и даже дверь была не заперта. В этом отсутствовала необходимость – на ногах Антипова красовались самые настоящие кандалы: два железных кольца, скрепленных цепью между собой.

Барон любил награждать и наказывать своих подданных прилюдно. В воспитательных целях. Поэтому приказал пока что не трогать сына лесоруба и отложить кару до прибытия в замок.

'Вот и приехали, господин Колумб, – печально думал бывший студент. – Недолгая у меня была карьера. Вот это и значит – невезение. И почему барон именно в тот момент должен был увидеть мой разговор с этим типом… как его? Ан-Ерресом. Вот же молодой отморозок. Да и Алькерт тоже хорош. Боится графа. А ведь сам наверняка этого ан-Ерреса недолюбливает. И почему я должен страдать из-за сословных предрассудков? Бежать нужно как-то, бежать…'.

Но побег был весьма затруднителен. Комнату Ролту выделили на третьем этаже и категорически запретили спускаться во двор без разрешения. Окно располагалось аккурат над парадной дверью. На ночь незадачливого сына лесоруба грозили запереть. Как бежать? Будь Виктор профессиональным взломщиком, у которого припрятаны за поясом отмычки и инструменты кузнеца, он бы как-нибудь смог избавиться от кандалов и открыть замок. Но ничего этого у него и в помине не было, включая навыки вора.

У Антипова на душе скребли кошки. Нет, конечно, он был не против наказания, если уж сделал что-то плохое и попался. Но проблема в том, что с его точки зрения, ничего плохого не случилось, а наказание категорически не нравилось. Хотя, конечно, это не первая несправедливая кара в его жизни (точнее, жизнях). С этим тоже можно смириться.Но сам метод!

Виктор особенно не возражал бы против того, чтобы посидеть в тюрьме. Денек-другой. Еще и не такие люди там сидели. Можно даже в кандалах, если это кому-то нужно. Но телесные наказания были противны его сути.

Сидя на своем матрасе, набитом соломой, Антипов очень переживал по этому поводу. Его кулаки непрерывно сжимались и разжимались, в то время, как Виктор, не обращая нина что внимания, вынашивал планы побега. Эти планы разбивались о суровую реальность, но молодой человек не переставал думать.

'С кандалами я далеко не убегу, – рассуждал бывший студент. – Понятно, что меня сразу же схватят. Хотя, с другой стороны, зачем бежать? Можно ведь красться. Вопрос лишь в том, как, куда и что я буду делать там, где окажусь'.

Кроме всего прочего, сыну лесоруба было бесконечно жаль, что его блестящая идея по поводу обучения у опытного фехтовальщика накрылась медным тазом. Если не получится сбежать, то барон, естественно, потащит его обратно в замок. И потом, даже если удастся перетерпеть наказание, нужно будет возвращаться в город по незнакомой и неприветливой местности, где каждый феодал считает себя властителем судеб, а люди относятся к путешественникам в высшей степени подозрительно. И эту подозрительность может смягчить только одно – сильный отряд за спиной. По какой-то странной причине к косвенной угрозе люди относятся с большей враждебностью, чем к угрозе реальной.

Виктор с трудом дождался темноты. Он не мог сказать, что к нему плохо относились. Напротив, все смотрели с каким-то сочувствием. И даже позвали к ужину на кухню. Антипов кое-как, по-черепашьи, спустился по лестнице, гремя кандалами. Его никто не пытался обижать. Даже Теанар с перевязанной головой при встрече во время ужина похлопал по плечу. Ободряюще. Словно та рана, которую получил воин, не идет ни в какое сравнение с теми ранами, которые приобретет Ролт.

– Привет, Теанар, – сказал ему Виктор. – Ты прости, что так получилось. Я не хотел ведь. Собирался просто сбежать.

– Зря побежал, Ролт, – ответил молодой воин. – Покаялся бы, глядишь, его милость и смягчил бы наказание. А так, пятьдесят плетей – не шутка.

Антипов еще не до конца понимал, что это значит, но интонации сказанного вызвали мурашки на коже.

– А что, потом долго болеть придется? – спросил он.

– Болеть – не то слово. Если вообще выживешь. Но тут зависит от того, как бить. Можно с силой, когда кожа и мясо рвутся после каждого удара, а можно и послабее. Если послабее, то еще ничего, выкарабкаться можно. А если с силой… сам понимаешь.

И сын лесоруба понял. Только сейчас понял, что означают в реальности пятьдесят плетей, предписанных ему господином бароном. Их ведь можно не пережить! Зависит, конечно, от мастерства палача, но шансы на то, чтобы покинуть экзекуцию живым, наверное, не очень велики. Алькерт в приступе ярости, похоже, решил убить Ролта. Чтобы другим неповадно было.

Осознание этого бросило молодого человека сначала в жар, а потом в холод. Он кое-как, не помня себя, закончил ужин, а потом, оказавшись в своей комнате, прежде всего впал в панику. Одна-единственная мысль свербила в мозгу Виктора – его, наверное, скоро убьют. Убьют насовсем, навсегда, и никакой Арес уже не поможет. Его, весельчака, оптимиста и, вообщем-то неплохого человека, уже не будет. Та, первая смерть, казалась даже легкой по сравнению с этой. Потому что наступила внезапно, а перед второй смертью Антипов должен еще мучаться от знания ее срока.

Молодой человек пару часов бродил туда-сюда, еле переставляя ноги. Когда первая паника прошла, он начал думать о том, где же совершил ошибку, и ничего не находил. По его представлениям, все действия были совершенно правильны. Но, похоже, что кодексы поведения Виктора-студента и Ролта-лесоруба слегка различались. И цена за пренебрежение этим различием была очень проста – смерть.

Поэтому когда наступила глубокая ночь, Виктор решил оставить на потом вопрос о кандалах, и реализовать напрашивающуюся возможность побега. Он отбросил последние сомнения и принялся за дело. Все его вещи остались при нем, включая кошель с монетами. Благородный барон не занимался крохоборством. И за неимением других режущих предметов, Антипов остановил свой выбор именно на монетах.

Достав одну из серебрушек из кошеля, он принялся точить ее край о цепь кандалов. Металл поддавался легко, не сталь ведь, поэтому уже через несколько минут ребро монеты стало достаточно острым.

Порезать матрас из мешковины на полосы тоже было вообщем-то просто. Связать их простым двойным узлом – еще проще. Теперь оставалось окно. Там не было стекла, простонаглухо вделанная в стену рама, затянутая какой-то пленкой. Возможно, кожей или кишками животного или еще чем-то в этом духе.

Виктор не стал размышлять о том, какой убыток нанесет владельцу постоялого двора, а просто вырезал эту пленку из окна. Лаз получился не очень широким, но в целом, при большом желании пролезть было можно. Желания у Антипова имелось в избытке.

Он выглянул к окно и постарался рассмотреть происходящее во дворе. Вроде бы никого не было видно. Все спали, а если кто и не спал, тот находился в здании.

Кое-как примотав мешковину к единственной в комнате скамье, молодой человек выбросил другой конец 'веревки' в окно и, пятясь задом, начал протискиваться в лаз. Его расчет строился на двух предположениях. Во-первых, мешковина выдержит вес тела лесоруба, а во-вторых, скамья, будучи подтянутой к окну натянутой 'веревкой', не выскочит следом за Виктором и не ударит его, упавшего, по голове.

'Вот подговаривал же меня приятель заняться с ним альпинизмом, – мрачно думал Антипов, медленно спускаясь вниз и борясь с непослушными кандалами, – а я, дурак, отказался. Может быть, если бы согласился, то сейчас был бы опытным скалолазом и полез бы с большим комфортом. Хотя, слышал, что опытные скалолазы предпочитают не рисковать, если страховка плохая. Так что, возможно, и к лучшему, что не стал альпинистом. Наверное, будучи им, вообще бы никуда не полез'.

Мешковина неприятно потрескивала, скамья поскрипывала, кандалы позвякивали, а Виктор, думая о том, что вот-вот упадет и расшибется, продолжал спускаться. Третий этаж, с одной стороны, это не очень высоко, можно даже при желании спрыгнуть и, если повезет, отделаешься каким-нибудь незначительным переломом или вывихом. Но с другойстороны, прыгать Антипов никак не мог. Из-за кандалов. В них не попрыгаешь. Да и перелом ему не был нужен. Куда же с таким повреждением убежишь? Поэтому он, судорожно цепляясь за мешковину, медленно, но неуклонно полз вниз.

Виктор непрерывно оглядывался на приближающуюся землю, с нетерпением ожидая момента, когда наконец достигнет ее. И какова же была его радость, когда ноги все-таки коснулись твердой опоры! Антипов вздохнул с нескрываемым облегчением, осторожно отпустил 'веревку', чтобы скамья не громыхнула наверху, повернулся лицом к забору и… замер.

Он так и не понял, откуда там взялся десятник Оннеа. Тот самый, которому сын лесоруба чуть не оторвал ухо в пылу борьбы за свободу. Виктор вытаращил глаза от удивления и разочарования. Он даже хотел пощупать приземистую фигуру десятника, чтобы убедиться, что это – живой человек, а не привидение, внезапно возникшее в совершенно пустом дворе. Хотел, но не решился. Оннеа, возможно, уха до сих пор не простил, а ухудшать положение фамильярностью – себе дороже. Впрочем, голос десятника ясно показал, что тот был из плоти и крови:

– Его милость говорил, что ты попробуешь сбежать. Признаться, я не поверил. Но господин барон хорошо разбирается в людях. Так что, Ролт, давай-ка назад. Лезть обратно наверх по твоему канату я тебя не заставлю. Пойдешь по лестнице. И старайся не шуметь, а то еще госпожу разбудишь.

Глава 14.

Виктор не сомкнул глаз той ночью. Его продолжали беспокоить мысли по поводу предстоящей экзекуции. Однако это беспокойство было деятельным. Антипов не просто переживал из-за своего будущего, но и усиленно размышлял о том, как все изменить. Пока что у него было два варианта действий: успешный побег и попытка склонить барона на свою сторону. Если первое требовало времени и удачи, то второе представлялось последним шансом на спасение. Виктор мог рассказать Алькерту о себе, об Аресе, о своем мире и прочем. Мог, но не очень-то хотел.

'Давайте рассуждать, – думал бывший студент. – Вот я признаюсь барону во всем. Как на духу. И что сделает его милость, будучи практичным человеком, желающим добра своим замку и землям? Если верит в мои байки, то отдает меня жрецам или тихо душит во избежание неприятностей. Если не верит, то в моем положении это ничего не меняет, умру от побоев. Сдохну, околею как собака! А как поступят со мной жрецы, господин Коперник? Или правильнее сказать 'господин Джордано Бруно'? Арес ведь меня недаром предостерегал от тесного общения с ними. Тут вообще что-то не так, что-то нечисто в королевстве Датском. Но так как я – не Гамлет, то пока что разбираться в этом не с руки'.

Антипов очень тешил себя надеждой, что у него еще есть время, хотя бы несколько дней, которые планировалось провести в городе. И, возможно, удастся сбежать, нужно лишь смотреть в оба, поджидая подходящий случай. Поэтому утром, невзирая на бессонную ночь, он превратился в гигантские глаза и уши. Благо дыру в его окне никто заделывать не стал, ограничились лишь конфискацией скамьи, чтобы было не к чему привязать другую веревку, если вдруг она чудесным образом отыщется. Новый матрас ведь не выдали, поэтому Ролт мог спать только на старом сене, оставшемся с предыдущей попытки бегства.

'Сколько времени у меня есть? Три-четыре дня? Как же мне должно не повезти, чтобы за это время не подвернулся хоть какой-нибудь случай! Я-то ведь, в отличие от этих безграмотных невежд, знаком с литературой! О, литература – великая сила. Особенно та ее часть, которая касается приключений, погонь и бегств из тюрем, господин Гудини'.

Виктор старался смотреть на жизнь оптимистично. Он верил в свое воображение и был готов не упустить малейшее изменение обстановки. Но, к сожалению, процесс, запущенный появлением Ареса в этом мире, добрался наконец и до постоялого двора города Парреана. В лице, как ни странно это звучит, самого Аренепрета, главного жреца Зентела в этой местности.

Незабываемый визит произошел утром, еще до обеда, когда барон готовился к очередной встрече с потенциальным женихом, а Антипов, припав к окну, изучал обстановку.

Сначала на подъезжающую карету мало кто обратил внимание. Кроме Виктора. Он-то сразу заметил, что карета-то не сама по себе, а за ней следует десяток всадников, из которых двое очень странные. Со щитами на руках и парой мечей за спиной. Вокруг них клубилась едва заметная серая дымка, весьма напоминающая ту, которую сын лесоруба видел у ученика мага.

Карета остановилась точно напротив ворот постоялого двора. Слуга в светлом одеянии спрыгнул с запяток и поспешно распахнул двери. Оттуда степенно вышел человек среднего роста в белой мантии и зеленом шарфе. Всадники моментально спешились. Они взяли пассажира кареты в полукруг, а слуга начал барабанить в дверь.

Но еще до того, как раздались первые удары, воины барона, бывшие во дворе, пришли в движение, сгруппировавшись около главного входа. Однако Алькерт, находящийся там же, поспешил успокоить их, и знаком показал, чтобы ворота открыли. Один из воинов, не дожидаясь привратника, поспешил исполнить приказ. Ворота распахнулись и жрец в сопровождении охранников величаво вошел внутрь.

– Ваша благость! – барон приветливо протянул руки и расплылся в фальшивой улыбке. – Какая честь для меня! Проходите, прошу вас, располагайтесь. Чем могу быть полезен?

– Рад видеть вас, господин барон, – важно ответил жрец. – Меня привело к вам небольшое дело, которое не терпит отлагательств. Именно поэтому я прибыл сам, а не вызвал вас для беседы, молитв и покаяний.

Виктор ощутил, как напряглась фигура Алькерта после того, как последнее слово было произнесено. Но поза и выражение лица оставались радушными.

– Конечно, конечно, ваша благость. Можете мной располагать. Не угодно ли пройти в кабинет? Там нам никто не помешает. Я немедленно распоряжусь доставить обед.

– Не надо обеда, барон, – голос Аренепрета был официален и сух. – А в кабинет, конечно, пройдемте. Мои люди подождут меня на улице. Дело не займет много времени.

Сейчас Виктор безумно хотел услышать, о чем же они будут говорить. Но, к сожалению, и жрец и барон вскоре скрылись из виду.

'Эх, если бы меня поместили в комнату над бароном, уж как-нибудь исхитрился бы подслушать, – подумал Антипов. – Пол бы разобрал, что ли… '

Между тем оба бывших объекта наблюдения поднялись по лестнице и оказались в личном помещении ан-Орреанта. Аренеперт отказался присесть на стул, а остался стоять, заставив стоять и собеседника. Он был полон решимости как можно быстрее покончить со всем этим.

– Господин барон, не изменили ли вы своего решения не передавать церкви спорные холмы под виноградники?

– Ваша благость, я с удивлением узнаю, что мои исконные земли оказываются спорными, – лицо барона выражало изумление, такое же фальшивое, как и его улыбка.

– Значит, не изменили… ну хорошо. Господин барон, если вы отказываетесь идти на сотрудничество в этом деле, то не пойдете ли в другом? Поверьте, это не только в наших, но и в ваших интересах.

– Я сделаю все, что потребует храм великого Зентела, – Алькерт театральным жестом приложил руку к груди. – И что не пойдет во вред моим владениям, конечно. Жрец сделал вид, что не заметил оговорки:

– Нам нужен кое-кто, господин барон. Один человек. И думаю, что вопрос с виноградниками был бы улажен, если бы вы нашли нам этого человека.

– Какой человек? – на этот раз Алькерт удивился вполне искренне.

– Какой-нибудь, кто подходит под описание.

– А… ваша благость, могу ли я ознакомиться с описанием?

– Мошенник, вор, прелюбодей или убийца, – скороговоркой выпалил жрец. – Но необходимо, чтобы эти качества проявились в нем в последние несколько дней.

– Мошенник? Убийца? – брови Алькерта поползли вверх. – Боюсь, что здесь не могу вам помочь. Хотя и рад бы. Таких нет в моем замке. Может быть в деревнях поискать….

– Господин барон, я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. У нас сложное положение. По сути, сейчас меня устроит любой человек, который внезапно проявил бы некоторыестранности в указанный промежуток времени. У вас есть такой на примете?

Ан-Орреант хотел было снова ответить отрицательно, но вовремя спохватился. И если бы его сейчас видел Виктор, то ни за что не поставил бы на то, что барон думает о своем лакее-распорядителе, менестреле или о ком-то из десятников. Алькерт думал именно о нем, о сыне лесоруба. Слишком уж заметной фигурой стал Ролт.

– Может быть и есть, ваша благость, … дайте-ка мне минутку подумать.

Лицо жреца озарила улыбка. Конечно, он ни на секунду не допускал, что у какого-то захолустного барона в руках окажется настоящий подозреваемый, но вдруг кандидатура будет настолько подходящей, что сможет показать, как старается Аренеперт на благо церкви?

– Ваша благость, а что вы собираетесь делать с этим человеком?

– Господин барон, я не могу вам сказать. Это из разряда церковной тайны.

Алькерт сразу же нахмурился. Ему не нравилась игра 'в темную'. Если бы жрец 'скормил' ему какую-нибудь ложь, то скорее всего судьба Ролта была бы предрешена. Но так… не зная обстоятельств… нет, барон не мог на это пойти.

Чтобы вникнуть в ход мыслей ан-Орреанта, нужно четко представлять себе, что он был за человек. Чрезвычайно жесткий, даже жестокий, осторожный и невероятно практичный. И два последних качества подсказывали ему, что выдавать так просто Ролта нельзя. Если не знаешь, что будут с ним делать церковные мыши. Может быть его используют публично, как это они любят? Или даже отпустят, переведя в городскую тюрьму. И тогда есть большие шансы, что граф узнает, кем был наглый оскорбитель его сына. А ведь это не шутка! С одной стороны сомнительная благодарность церкви, а с другой – реальный гнев сюзерена. По большому счету Ролта вообще нужно сейчас спрятать и никому не показывать вплоть до самого ухода из города.

– Ваша благость, мне нужно еще время, чтобы подумать. Хотя бы несколько дней. Мне показалось, что есть такой человек, но потом я рассудил, что странностей в нем особенных не было.

Улыбка медленно сползла с лица Аренепрета. Возможно, если бы барон вообще не намекал сначала, что такой человек есть, все бы и обошлось, но сейчас, когда он дал надежду….

– Вот как? Это значит, что вы отказываетесь идти навстречу скромному желанию церкви? Ну что же… я слышал, что ваша дочь выходит замуж? Это ведь так?

– Да, ваша благость.

– И это замужество увеличит ваше благосостояние, господин барон? За счет каких-нибудь угодий, например. Или еще чего-то.

– Возможно, что увеличит…, но на что ваша благость намекает?

– Скоро узнаете, господин барон, скоро узнаете.

С этими словами жрец резко развернулся и покинул комнату. Его движения выдавали раздражение крайней степени. Не останавливаясь нигде, он прошествовал прямо к карете, погрузился в нее с помощью слуги и быстро уехал, сопровождаемый охраной.

Барон, выскочивший следом за жрецом на крыльцо, проводил его взглядом, а потом с тревогой обернулся к сотнику, стоящему подле:

– Керрет, я сейчас быстро съезжу к ан-Реттеа. Нужно его предупредить о том, что больше не могу тут оставаться. Пусть потом к нам приезжает или мы к нему. Переговоры-то почти закончены. А ты собирайся. Чтобы к моему возвращению все было готово. Мы покидаем Парреан.

Через час Виктор уже трясся на телеге, оставляя за собой в меру гостеприимный город. Погода была сумрачной, настроение – печальным, будущее – мрачным. Антипов поймал себя на желании этому всему соответствовать. Он окинул взглядом процессию из повозок и карет и затянул песню. Это был весьма смелый перевод 'Эй, дубинушка, ухнем', но зато его бас смог раскрыться здесь в полной мере. После первого же куплета сотник Керрет подъехал к нему.

– Что поешь, Ролт? – спросил он. – Я такого еще не слышал.

– Это песня лесорубов, господин сотник, – ответил Виктор. – В ней поется о том, как тяжело тащить бревна из леса.

– Ну-ну, – Керрет слегка отъехал.

После 'Дубинушки' Антипов сделал паузу, необходимую ему для примерного перевода другой заунывной песни: 'Ох, мороз, не морозь меня'. Надо сказать, что это произвело впечатление. К нему приблизился не только сотник, но и большая часть солдат. Виктор почувствовал, что настал его бенефис. Ему больше никто не задавал вопросов, все только прислушивались.

Затем Антипов снова взял тайм-аут. Он решил выступить с явным шлягером про дороги, пыль, да туман. На этот раз перевод занял больше времени, но бывший студент особенно не заморачивался с рифмами и ударениями, рассудив, что непритязательная публика удовольствуется мелодией и смыслом текста. Заменив 'выстрел' на 'полет стрелы' Виктор с блеском и печалью спел очередную партию, сожалея о том, что не может брать уроки вокала. Когда он умолк, сотник Керрет подъехал к барону и осторожно предложил:

– Ваша милость, может быть поменяем Ролту наказание на что-нибудь другое? Он ведь явно не со зла. Дурачок ведь, что с него взять?

Нельзя сказать, что на барона певческий дар лесоруба не произвел впечатление. Произвел и немалое. Но Алькерт оставался верным себе.

– Нет, Керрет, этого простим, а другие на голову сядут, – ответил он. – Нужно показать пример.

Виктор догадывался, о чем сотник говорит с бароном. До него долетали не только обрывки фраз, он еще видел взгляды, которые бросали на него собеседники. Но, к большому разочарованию, понял, что разговор не принес плодов. Однако когда из кареты раздался голос Маресы: 'Папа, нам нужно поговорить!', Антипов понял, что его акции резко пошли вверх. И он принялся за вокал с новыми силами и новыми песнями.

Однако барон, выскочивший вскоре из кареты, пребывал в состоянии ярости. Он запретил сыну лесоруба дальнейшие певческие упражнения и оставшийся путь в замок прошел в тишине и без приключений. Если конечно не считать разгневанные взгляды Алькерта, которые он бросал то на карету с дочерью, то на Виктора.

По прибытию домой слух о произошедшем разнесся с быстрой молнии. Поэтому когда Ролта поместили в тюрьму рядом с казармой, предварительно сняв кандалы, к нему чуть ли не выстроилась очередь из визитеров. И десятник Нурия пропускал их без всяких возражений.

Сначала пришел Кушарь. Он помялся в дверях, потом поинтересовался, что же произошло, и услышав версию Виктора, которая гласила, что почтительный сын понятия не имело том, что оскорбляет дворянина, а не уличного паяца, решил отправиться к барону с прошением и объяснением ошибки.

Затем примчалась Ханна. Она принесла с собой кувшин молока и мягкий душистый хлеб. Отдав это все Ролту, девушка немного постояла, теребя разноцветные ленты и выслушивая комплименты по поводу своих красоты и доброты, которые не уступают одна другой. Когда после какой-то особенно витиеватой фразы на ее глаза навернулись слезы, Ханна убежала, чтобы не разрыдаться прямо в тюремной камере. Но Виктор недолго был в одиночестве, размышляя о том, что даже в заключении могут найтись приятные стороны. Потому что следом за девушкой пришел сам господин менестрель.

Это был мужчина небольшого роста с тонкими чертами лица, худыми руками и аккуратной бородкой. Вопреки обычной серо-коричневой моде, он был одет в красную куртку с черным узором на рукавах и воротнике. А в руках держал мандолину, которая по внешнему виду отличалась от уже знакомого Виктору инструмента.

– Здравствуй, Ролт, – сказал он, присаживаясь на приделанную к стене скамью рядом с узником. – Я вот узнал, что господин барон решил тебя примерно наказать и подумал, а не поговорить ли мне с тобой перед этим.

– Здравствуйте, господин менестрель, – Виктор даже привстал, верный своему принципу: 'Сохраняй вежливость с теми, кто тебе не враг и не друг'.

– Мой слуга многое о тебе рассказывал. А теперь вот еще получил отзывы от воинов, которые ездили с вами в город. И сказал себе, почему бы не взглянуть на дарование.

– Конечно, смотрите, господин менестрель. Может быть недолго смотреть осталось, – Виктор пожал плечами. Он не совсем понимал смысл визита Нартела, но не хотел упускать любую, пусть даже самую призрачную надежду выбраться отсюда.

– Ну-ну, не будь столь пессимистичен, Ролт. Лучше вот сыграй мне что-нибудь. Если можешь, конечно.

– Могу, господин менестрель. Наверное.

– Ну-ка, попробуй, – Нартел без лишних слов осторожно протянул инструмент и медиатор Виктору.

Тот взял мандолину, именуемую здесь варсетой, внимательно посмотрел на нее, потрогал струны и оценил звук. Этот инструмент был гораздо лучше ученического. Гораздо.Хотя, конечно, немного не дотягивал по качеству до фабричного продукта средней руки в его мире. Но Антипов оценил мастерство создателя мандолины. И тут же спохватился. Если он попробует сыграть на ней какую-нибудь музыку, новую для менестреля, то у того возникнет резонный вопрос, откуда Ролт ее знает. А если сын лесоруба еще и скажет, что свободными от рубки деревьев вечерами пишет чудесные мелодии, ярко представляя себе, как их нужно играть, то это будет вообще. У Нартела и так возникнет неприятный вопрос, где Ролт познакомился с варсетой. Но этот вопрос – мелочь по сравнению с новой музыкой.

Виктор принял простое решение – он еще несколько раз потрогал струны, а потом бегло сыграл ту самую нехитрую мелодию из песенки про львов, которую ему показал ученик менестреля. На этот раз получилось даже лучше, чем тогда. Возможно, потому, что Антипов уже привык ее играть, или потому, что инструмент был качественнее.

Нартел внимательно выслушал Ролта, лишь иногда у Виктора создавалось впечатление, что тот порывается что-то сказать, но останавливает себя. А потом менестрель задал тот самый вопрос.

– А где ты этому научился, собственно? – поинтересовался он, когда музыка смолкла.

Но Антипов не дал вовлечь себя в очередную ложь, сложную и опасную разоблачением. В самом деле, как сын лесоруба мог научиться играть на варсете? Лишь под влиянием невероятных обстоятельств.

– Это моя маленькая тайна, господин менестрель. И мне кажется, что я унесу ее с собой в могилу.

Менестрель в упор посмотрел на Ролта, но настаивать на ответе не стал. Виктор мог поклясться чем угодно, что если бы появилась новая музыка, то ситуация была бы совсем иной. А так, навык игры – мелочь.

– А что за песни ты пел по пути из города в замок? – снова спросил Нартел.

– Печальные песни, господин менестрель. Было бы странно, если бы пел веселые.

– Нет, я имел в виду, где ты их слышал? Кто тебя научил?

– Придумал, господин менестрель. Все придумал на ходу.

Нартел бросил на сына лесоруба очередной недоверчивый взгляд и, увидев честные и простодушные глаза, понял, что все равно пока что ничего не добьется.

– Хорошо, Ролт, мы поговорим с тобой в следующий раз. Обо всем.

– Но….

– Я постараюсь объяснить господину барону, что он слегка погорячился, – прервал вопрос Виктора менестрель. – Если не получится, то договорюсь с Мареком, палачом. Он кое-чем мне обязан. Так что, будет больно, неприятно, но несмертельно. Не переживай особенно. Через пару недель уже сможешь ходить.

'О, у меня, оказывается, появляются могущественные покровители, господин Бонасье. Похоже, что не умру. То есть, конечно, умру, но это будет явно не сегодня. Какое огорчение для зрительского зала'.

– О, господин менестрель, благодарю вас! – вскричал Виктор. – Очень рад, что вы столь любезно согласились принять такое участие в моей судьбе! Уже через две недели смогу ходить. Надо же. Вот это – радостная новость.

Нартел снова внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь понять, издевается тот или говорит искренне. И опять натолкнулся на чистый и наивный взгляд.

– До встречи, Ролт, – сказал он. – Поговорим с тобой после.

Когда дверь за менестрелем захлопнулась, Виктор недолго радовался относительно хорошим известиям. Потому что радость получилась какая-то смазанная. Ей трудно было предаваться всей душой.

'Ну вот, господин Чернышевский, какие-то дикари над вашей головой поломают шпагу и подвергнут экзекуции на потеху толпе. А потом, недели через две, вы сможете передвигаться с посторонней помощью. Очень гуманно. Очень. Человеколюбие и всепрощение так и прет. Поблагодарить господина барона перед поркой, что ли? Так, чтобы уже наверняка запороли. Какое позорище…. Эх, вообще не нужно было возвращаться. Но кто же знал?'

Антипов теперь понимал, что выживет, но вот почему-то такая жизнь ему совсем не нравилась. Публичная порка в его глазах представлялась некоей вехой, которая наверняка отделит прошлого Виктора от теперешнего. Отделит и сделает жизнь хуже и беспросветней. 'Отделяться' бывшему студенту не хотелось категорически. Это было против его убеждений и самоуважения.

Однако он недолго переживал. Барон, не желая медлить с наказанием, назначил экзекуцию на тот же день. Поэтому примерно через час после визита менестреля за Виктором пришли.

Двое солдат забрали Ролта и повели его на небольшую площадь перед внутренними воротам. Нурия провожал своего подопечного сочувственным взглядом.

На этой площади было нечто вроде постамента. Иногда там произносились речи и зачитывались распоряжения. Теперь вот конструкция служила в качестве эшафота.

По мере приближения Виктора к месту наказания, его и без того безрадостное настроение ухудшалось еще больше. Помимо вполне ожидаемых опасений получить увечье, он испытывал совершеннейшее омерзение к тому, что произойдет.

Поднявшись по трем скрипучим ступеням, Антипов оказался рядом с коренастым лысоватым мужичком, одетым почему-то в потертый кожаный фартук. Марек был очень плохо выбрит и от него несло чесноком. Палач подтолкнул Ролта к столбу на краю помоста и зашептал на ухо:

– Ты не переживай, парень, я буду не сильно бить, а ты ори погромче. После десятого удара сделай вид, что потерял сознание. Его милость, скорее всего, остановит меня.

'Похоже, что Марека просил за меня не только менестрель, – подумалось вдруг Виктору. – Видимо, еще кто-то…, возможно, даже человек десять, судя по его обходительности. Занятно, конечно, что у меня столько поклонников. Но как же это все отвратительно выглядит! Палач, помост, толпа любопытствующих, барон с кислой миной на лице… досталось ему, бедолаге. Ну ничего, сейчас еще больше достанется. Да и мне заодно'.

– Господин барон! – закричал Антипов, отворачиваясь от столба и пытаясь поймать взгляд хозяина замка. – Разрешите обратиться, господин барон!

– Чего тебе, Ролт? – мрачно отозвался тот. Было видно, что общение с узником не доставляет ему никакого удовольствия.

– У меня есть просьба, господин барон! Я желаю проверить себя!

– Какая просьба, Ролт? Что ты несешь?

– Хочу записаться в дружину, господин барон. Хочу пройти испытание.

Алькерт оцепенел. Вместе с толпой и палачом. Казалось, что несколько секунд вообще никто даже не дышал, такая стояла тишина.

– Ролт, ты чего? Соображаешь, что говоришь?

– Имею право, господин барон!

– Какое еще право?!