Чтение 3–й страницы книги ~Арес~

– Ты молодец, Ларант. Просто молодец. Конечно, будет похож. Теперь подумай, что бы ты сделал на его месте и он в твоих руках. Он будет действовать так же, как и любой Верховный Жрец. Вы ведь все одинаковы, Ларант. Боретесь за власть, рветесь к вершине, держитесь за место зубами… ты думаешь, я ни о чем не знаю? Знаю. И вера ваша так себе. Живо переметнетесь, если предложат кусок пожирнее.

– Господин!

– Не спорь со мной, Ларант. Я уж навидался Верховных Жрецов. Но Посредник не может изменить гостю, иначе погибнут оба. Все это отлично понимают.

– Я не такой, господин! – это был один из немногих случаев, когда хитрый жрец решился пойти против приказа, рассудив, что промолчать еще хуже, чем возразить.

– Ну, может быть, ты и не такой, – равнодушно бросил юноша.

Ларант с трудом сдержался, чтобы не вздохнуть с облегчением. Нужно было побыстрее задать какой-нибудь вопрос, лучше понелепей, чтобы отвлечь хозяина от подобных мыслей.

– Господин, человек, Посредник, может быть магом? Юноша запрокинул голову назад и звонко рассмеялся.

– Ларант, ты удивляешь меня. Разве маг позволит с собой такое сделать? Там, может быть, Посредник и был магом, но не здесь. Однако если мы дадим гостю много времени… очень много, то он может попытаться сделать из Посредника мага. Но на это уйдут годы. Конечно, мы не станем столько ждать.

– Да, господин.

– Поэтому Посредник прежде всего начнет плести интриги. Сначала мелкие, а потом покрупнее. Будет тяготеть к золоту, богатству, почестям, женщинам…. Не спорь, Ларант! Я все знаю. Сам в бой никогда не пойдет, но пошлет вместе себя кого-нибудь, с кем потом, возможно, даже не расплатится. Или расплатится лишь обещаниями. С удовольствием предаст своих союзников ради мелкой выгоды. Ему чужды понятия дружбы и любви. Он – интриган и политик. Бесчестная, лживая личность. Будет скрывать свои истинные желания за благородными фразами. Станет утверждать, что служит от всего сердца своему богу или даже людям, одновременно подгребая под себя богатство. Как и все вы, Ларант. Не спорь! Но других у нас нет и быть не может.

В душе у жреца бушевала буря. Он знал, что господин прав, и это знание доставляло огромное беспокойство. Получалось, что господин совершенно не верит в его преданность. А значит, может избавиться от него в любой момент и заменить кем-то. Но одновременно понимает, что этот 'кто-то' будет подобием Ларанта. Поэтому если жрец не станет совершать ошибок и понапрасну злить господина, то замены не произойдет. Такие все.

– Но почему вы взяли бы с собой Верховного Жреца, если понимали, что Посредника так легко найти?

– Ларант, другие миры не похожи на наш. На это вся надежда. К тому же, кого еще брать? Больше некого. Вы связаны с нами, а мы – с вами. Так все устроено. Кстати, тебе может и повезти, тогда найдешь обоих очень быстро.

– Как повезти, господин?

– Гость может оказаться настолько наивным, что прикажет Посреднику обратиться к местным жрецам в поисках помощи. Так было пару раз. Поэтому ты постарайся не спугнуть. Никто ведь не знает, что мы уничтожаем гостей. Мало кому известно даже об их существовании. Пусть так и будет.

– Да, господин.

– И вот еще что, Ларант. Удвой количество жертвоприношений мне. Человеческих. До тех пор, пока мы не расправимся с гостем. Так будет спокойней, больше силы. И сделай это тайно.

– Да, господин.

Утро встретило Виктора криками детворы, бегающей по дороге рядом с его домом. Поворочавшись на неудобном топчане, он открыл глаза, моргнул несколько раз и решительно встал на ноги.

'Вот и новый день в деревне, товарищ агроном, – подумал он. – Надо выйти в поле, окинуть взглядом посевы и начать выполнять план по урожаю. Прежде всего – украсть зерно у соседнего колхоза, иначе не выполнишь…. О, какая чушь лезет в голову'.

Выглянув в небольшое окошко, затянутое мутной пленкой – налимьей кожей, Антипов обнаружил, что утро далеко не раннее. Видимо, отец решил не будить его, считая все еще больным. Но Виктор чувствовал себя отлично.

Его взгляд упал на стол. На нем что-то стояло, покрытое белым полотенцем, одной из немногих вещей, оставшихся от матери Ролта. Студент осторожно заглянул под полотенце. Там обнаружились краюха хлеба и глиняный кувшинчик, наполненный молоком. Кушарь был заботливым отцом, даже несмотря на пристрастие к вину.

Быстро прикончив завтрак, Виктор вышел на улицу. По сравнению со вчерашним днем, на ней царило оживление. Пара телег, груженных сеном, ехала в противоположных направлениях, около десятка детей бегали туда-обратно с веселыми воплями, трое солдат в кольчугах неторопливо брели куда-то, держа на плечах тяжелые копья. Один из них, седобородый крепыш, завидев Антипова, приветливо махнул ему рукой. 'Дядька Пестер', – немедленно отозвалась память Ролта. Виктор изо всех сил замахал двумя руками, демонстрируя радость. Пестер, ветеран многих сражений, знал Ролта с самого детства и относился к нему очень хорошо. Его привычка дарить Ролту пряники по праздникам не претерпела никаких изменений по мере взросления сына лесоруба. Для Пестера тот оставался маленьким мальчиком, лишь по какой-то иронии судьбы выглядящим взрослым.

Но сейчас Виктору было не до сентиментальных размышлений. Он собирался навестить то самое место на опушке. Где был Кушарь, Антипов не знал, но догадывался. Либо отправился в лес, чтобы пометить подходящие стволы, либо околачивается в трактире. Второе вероятней.

'А что, пометить стволы – удачная мысль, – подумал Виктор. – Пусть Ролт этого не делал самостоятельно, но знал ведь, как надо! Мне, конечно, все стволы до лампочки, но ведь нужно что-то сказать на выходе из ворот замка. Надо же, сколько еще придется врать? Наверное, очень и очень много. Но ничего, вон один немецкий барон врал, врал и прославился в веках. Потому что делал это с размахом. Может быть и мне врать с размахом? Но разве кто-нибудь тут оценит? Ролт даже не умел читать, да и все его знакомые тоже'.

Прихватив небольшой топорик, Антипов направился туда, где по мнению сына лесоруба должны быть ворота замка. Он шел мимо коричневых домов, покосившихся и не очень, мимо большой казармы, во дворе которой всегда находилось несколько солдат, и мимо колодца, к которому выстроилась очередь людей с пустыми ведрами. Там же была и Ханна.

Поколебавшись, подойти к девушке или нет, Виктор решил все же подойти. После того, как ему исполнилось двадцать, он очень редко испытывал робость перед противоположным полом. Разве что суперкрасавицы могли заставить его сердце биться чаще еще до момента знакомства.

– Привет, – Антипов обратился к девушке. – Как поживаешь? Поменяешь ведро на топор? Смотри – почти новый.

Ханна наблюдала за собеседником широко раскрытыми глазами. Она просто не знала, как себя вести. Ролт, стоящий перед ней, настолько отличался от прежнего Ролта, что девушка с трудом собралась с мыслями.

– Привет, – тихим голосом ответила она. – Ведро мне нужно. Чтобы воды набрать.

– Я тебе его одолжу тогда после обмена, – сообщил Виктор. – А ты со мной за аренду ведра топором расплатишься. Ханна слегка нахмурила черные брови. Смысл сделки от нее ускользал.

– Ты шутишь, да? – неуверенно спросила она.

– Почему шучу? Если ты добавишь еще один поцелуй, то я так и быть дам тебе ведро в вечное пользование.

– А ну пошел, охальник! – закричала стоящая рядом женщина средних лет, замахиваясь на Виктора коромыслом. – Ты смотри! Среди бела дня такое предлагать!

– Ухожу, ухожу, – Антипов резво отпрыгнул в сторону. – Видишь, Ханна, эта милая женщина посоветовала с тобой о поцелуе договариваться вечером. Так что, до встречи!

И Виктор покинул колодец, оставляя за спиной потрясенных зрителей. Увы, он знал, что его шансы невелики. Помимо Террока за Ханной волочились еще несколько солдат изгарнизона, и это было уже серьезно. Сын лесоруба занимал слишком низкую ступень на социальной лестнице, чтобы соперничать с ними.

Антипов бодро зашагал по направлению к воротам. Рядом с ними дорога превратилась в мостовую – барон заботился о комфортном выезде из донжона. В целом Виктора очень интересовал вопрос почему деревянные строения не заменили каменными. У Ролта имелось любопытное воспоминание, прочно вошедшее в память со времен раннего детства– осада замка. Тогда неведомый противник использовал требушеты. Забавное такое орудие, навесом метающее шары, сделанные из какого-то весьма горючего материала. Разумеется, их поджигали перед выстрелом. Вот это было веселье! Сгорело все, что могло сгореть. К счастью, люди во внешних домах не оставались, поэтому потери были не очень велики, но все буквально задыхались от едкого дыма. Дышать можно было только в подвале донжона. Атаку отбили, но неприятные воспоминания остались. Потом дома отстроили. Снова деревянные с соломенными крышами.

Внешние ворота крепости были стандартны. По крайней мере, Виктор представлял их себе именно так. Двустворчатые, окованные железом, с подвесным мостом. Сейчас мост был опущен, но сами ворота закрыты. Но Ролт знал, что можно выйти через небольшую калитку в них.

Он подошел поближе. В нос ударил запах конского навоза – из ворот недавно выехали несколько повозок, оставив отметины. У калитки за раскладным походным столиком, расположенном не на мостовой, а на траве, сидели двое стражников. Они играли в кости. Еще один стоял на своем посту на стене между зубцами и, опершись на копье, вглядывался вдаль. Стражники вели интеллектуальную беседу.

– Слушай, Панта, а вдруг трехрукий тебя палицей по башке вдарит? Что ты будешь делать? – спрашивал невысокий крепыш, собирая заскорузлыми руками кости, чтобы положить их в деревянный стаканчик.

Другой, явно длиннее, даже несмотря на то, что они оба сидели, отвечал, оживленно жестикулируя:

– Да чего тут делать-то? Увернусь и попробую достать его копьем.

– А ну как промахнешься? Трехрукие – они ловкие. Сам знаешь. А палица-то за твоей спиной.

– Ну… тогда быстро отпрыгну в сторону и попробую еще раз ударить.

– А если он тоже развернется? – продолжал настаивать крепыш.

– Тогда я отступлю.

– Но придется снова от палицы уворачиваться.

– Слушай, Нарпен, а почему ты на его стороне?! – возмутился долговязый.

– На чьей? – удивился тот.

– Трехрукого. Мы же с тобой служим одному господину. Вот покрадись к трехрукому сзади и ударь его копьем!

В этот момент оба соблаговолили обратить внимание на Виктора, скромно стоящего неподалеку.

– А тебе чего, недоумок? – с неприязнью поинтересовался крепыш. Нарпен издавно недолюбливал сына лесоруба. Казалось бы, без видимых причин.

– Мне нужно в лес, – просто ответил Виктор.

– Зачем?

– Зарубки сделать.

Антипов старался говорить кратко, чтобы не выбиваться из стиля Ролта. Стражники – не подмастерье кузнеца и не женщины у колодца. С ними лучше не враждовать. Конечно, Виктор – отчаянный парень, но не настолько, чтобы нарываться на явные и неотвратимые неприятности.

– А отец знает? – присоединился к разговору долговязый.

– Он меня туда и отправил. Нужно выполнить заказ господина барона, – на этот раз кратко высказаться не удалось.

'Убедительное вранье – залог не только материального благосостояния, но и физического здоровья, – подумал студент. – Интересно, это вот съедят или нет? Не побегут же в самом деле к хозяину спрашивать'. Стражники съели.

– Проходи, – недовольно буркнул Нарпен, вставая из-за стола, чтобы отодвинуть засов на калитке. – А если ты потеряешься и нас пошлют на поиски, то я тебя так отделаю, что еще долго никуда пойти не сможешь.

– Постараюсь не потеряться, – вежливо ответил Виктор, которого так и подмывало ляпнуть что-нибудь, описывающее в полной мере суровый быт стражников.

– Постой-ка, так ты выздоровел полностью? – поинтересовался долговязый, когда Антипов был уже совсем рядом с воротами. – Твой отец рассказывал, что ты надолго слег, а люди говорят, что ты странный какой-то стал.

– Я был странный. А стал нормальный.

'Моя история уже известна всем. Быстро. Хотя чего удивляться – в замке все друг друга знают. И говорить им больше не о чем. Мало что происходит. Зачем мне быть в центре обсуждения, если сам еще ничего не понимаю? Может их отвлечь как-то от этой темы? Донжон поджечь, что ли? Это надолго займет их внимание, господин факир'.

– Правда поумнел, что ли?

– Нет, еще не очень.

– Ну ладно, иди давай. Пошевеливайся, ворота закрывать надо.

Виктор оказался за пределами замка в первый раз после своей болезни. Казалось, что он переступил невидимую черту: раз, и все, что напоминало о плохо сделанных строениях, непривычных запахах и непонятных людях, куда-то исчезло. Остались лишь поле и отблески солнца на еще не успевших высохнуть капельках росы, притаившихся в яркой траве.

'Почти как дома, – подумал Антипов. – То же небо, та же растительность, да все то же. Если не оборачиваться и не смотреть под ноги. Любопытно, какая здесь климатическая зона? Как на юге России? С другой стороны, на лесостепь похоже. Тогда, в целом, холоднее будет. А мостовую, подобную этой, видел лишь в детстве. Ехал по ней на велосипеде по дурости. Приходилось сжимать зубы, иначе они стучали сильно. Сразу тогда понял, почему продвинутые велосипедисты носят шлемы с ремешками. Чтобы мышцы челюстейотдыхали. А здесь что носят, интересно, если едут на телеге по этому вот?'

Он резво вышагивал по дороге, крутя головой и пытаясь вобрать в себя новые впечатления. Память Ролта сообщала, что тут, в принципе, безопасно. Разбойников поблизости от замка нет, и соседские солдаты тоже не показываются. Баронскую собственность грабят, конечно, но это касается лишь дальних деревушек.

Виктор знал, куда нужно идти. То место находилось относительно недалеко. Нужно было пройти через поле, потом найти тропинку и углубиться в соседний лесок. Сразу за большим и старым дубом резко свернуть вправо и – до поляны рукой подать.

Лес тоже выглядел как обычно. Шорох веток под ногами, пение птиц, шелест листвы – здесь воспоминания Виктора и Ролта были едины. Молодой человек начал свой путь неспешно, но постепенно ускорялся. Любопытство вело его. Какое-то смутное чувство подсказывало, что он непременно найдет на опушке если не все ответы, то хотя бы их часть.

Глава 4.

Поляны бывают разные. На некоторых удобно отдыхать, на других заниматься любовью, на третьих выращивать картошку, а на четвертых говорить по-древнегречески. По сути, чем поляна хуже аудитории в университете или еще какого-нибудь другого места? Даже лучше. Ведь в аудитории мало кто сможет вырастить картошку.

Виктор четко представлял себе все преимущества поляны перед всеми другими местами и помещениями. Потому что медленно брел по ней и приговаривал:

– Кто тут? Тут есть кто-нибудь? Или никого нет? А если никого нет, то зачем я хожу как умалишенный и что-то бормочу? Вдруг кто-нибудь услышит. Нет, нужно продолжать. Если услышит, тогда здесь точно кто-то есть, и получится, что я уже не буду умалишенным. Кто тут?

Излишне напоминать, что его проникновенная речь была именно на древнегреческом, познаниями в котором он очень сильно гордился.

В ответ колыхались деревья, протягивали к нему свои мохнатые лапы и казалось шептали что-то в унисон. Должно быть древний лес с удивлением вслушивался в незнакомыеслова. Солидный дятел, сидящий неподалеку, прекратил свою работу и внимательно наблюдал за странным человеком, наматывающим круги по поляне. О чем думала эта птица? Пыталась решить, хищник ли перед ней? Или просто была рада посмотреть хоть на что-то, выделяющееся из привычной картины?

– Эгей! Есть тут кто-то, кроме меня? Докажи чем-нибудь, что ты здесь есть. Нет, не так. Лучше докажи, что я здесь есть, – на десятой минуте Виктор подустал. Он уже перестал ходить по кругу, а медленно добрел до центра опушки и уселся на траву.

'Ну-с, путешественник между мирами, что будешь делать? Сидеть тут и ждать непонятно чего? Предчувствия подвели тебя, господин оракул. Похоже, что предсказаниями тебена жизнь не заработать. Разве что будешь предсказывать те события, до которых точно не доживешь. Так делали все уважающие себя люди'.

Антипов, бесплодно посидев еще минут двадцать, поднялся и зашагал прочь. Его одолевала неожиданная горечь. Оказалось, что он очень надеялся на то, что некто или нечто на поляне даст хоть какое-то объяснение происходящего. По сути, в этом заключалась единственная реальная надежда хоть что-то узнать. Виктор редко когда унывал, носейчас ощущал себя маленькой щепкой, которой играют волны, бросая ее то туда, то сюда или даже возвращая на место. Груз произошедшего навалился в полной мере на его жизнерадостную натуру, придавливая к земле своей тяжестью. Виктору было тяжело идти, тяжело дышать и даже тяжело думать. Почему это все должно было случиться с ним? Что он сделал такого, чем заслужил подобное? Перед его взором вставали родители, родственники, друзья, сокурсники…. Он бы отдал многое, чтобы только их увидеть еще раз. Многое? Но что? У него сейчас ничего не было. Совсем ничего. Он был один в незнакомом мире. Даже без права на объяснения. И чувство щемящего одиночества захватило его. Сделав несколько шагов, Антипов привалился к ближайшему дереву и застыл, закрыв глаза. Он не хотел шевелиться. Горечь свершившейся несправедливости словно парализовала его мышцы. Виктор стоял недвижим, полный беззвучно кричащего отчаяния. 'Тук-тук', – возобновил свою работу дятел. 'Тук-тук'.

– И долго… 'Тук-тук'.

– … ты будешь… 'Тук-тук'.

– … тут стоять?

Антипов медленно поднял голову. Ему показалось или… нет? Наряду со стуком дятла он слышал какой-то шепот. Или все-таки показалось? Виктор насторожился.

– Нет, ты можешь стоять, конечно, но считаю своим долгом сообщить, что скульптуры из тебя не получится. Даже опытный Фидий не взялся бы за то, чтобы ваять такого, какты. Тебе нужно сначала пару лет поработать над телом, прежде чем принимать такие позы. Ты вообще кого изображаешь? Мать, скорбящую по павшим воинам? Но у тебя не тот наряд. Даже самый плохой актер понимает, что мать нужно играть в более просторной одежде, подложив пару валиков куда надо. Ты чего молчишь? У тебя вообще есть валики?

– К-кто здесь? – с трудом разжав губы произнес Виктор. Теперь шепот был отчетливо различим, но определить точку, из которой он доносился, не представлялось возможным. – Ты меня слышишь?

– Да и голос твой тоже так себе. Что это за дребезжание? Разве так говорят актеры? Где твоя дикция? Разверни диафрагму!

– Ч-что?

– О, никчемный актеришка! Попробуй еще раз. Добавь в голос силы. 'Кто здесь?!' Примерно так. Представь, что ты в амфитеатре. Голос должен нестись вдаль. Давай. Пробуй.

– Ч-что?

– Вот за это 'что' мой братец Аполлон тебя бы уже убил. И правильно! Я давно советовал ему истреблять плохих актеров или отдавать мне, в солдаты. Зачем им мучиться самим и мучить зрителей? Что у тебя вообще за акцент? Ты можешь говорить разборчивей?

– Нет. Это не мой родной язык.

– А чей же? Мой, что ли?

– Я… не понимаю. Я вообще не актер!

– Как не актер? А чего тогда стоишь в этой позе?

– Не знаю. А ты-то кто?

Возникла пауза. Казалось, что незнакомец либо обдумывает такой простой вопрос, либо возмущен тем, что его вообще задали. Выяснилось, что последнее.

– Кто может быть хуже человека, выдающего себя за другого? Только невежа, который сам не знает, кто он есть! Друг мой, тебя где воспитывали? Даже спартанцу известно, что прежде чем просить собеседника представиться, нужно сначала это сделать самому!

Суровая отповедь озадачила Виктора. Но больше всего его удивила предыдущая фраза, в которой невидимый оратор сообщил, что Аполлон – его брат. Пребывая в состоянии недоумения, молодой человек ответил:

– Я – Ролт… то есть, Виктор… Антипов.

– У тебя три имени?

– Нет, одно.

– Какое же из них верно?

– Не зна… Все верны.

– Получается, что три?

– Одно.

– Какое же?

– Виктор… или Ролт.

– О, мой друг, я вижу ты еще не пришел в себя. Но ничего. Такое бывает. Не все хорошо переносят переход. Как тебя звали до того, как ты сюда попал?

Вот теперь Антипов понял, что такое смешение чувств. А точнее состояние, когда разные эмоции быстро сменяют друг друга. Сначала было глухое отчаяние, потом несказанное удивление, а сейчас – огромная радость. Собеседник знал, что с ним случилось! А значит, наверное, мог и помочь отсюда выбраться!

– Виктор, Виктор меня звали! А где я, а? Как сюда попал? Ты мне можешь помочь?! – чувства перехлестывали через край. Молодой человек задавал бы гораздо больше вопросов, но сжавшееся горло не позволяло этого сделать.

– Спокойнее, мой друг, спокойнее, – невидимый собеседник почувствовал состояние Антипова. – Воину не пристало так нервничать. Ты обязан с равнодушием принимать даже самые яростные удары судьбы.

Недоумение Виктора усилилось. Голос сначала принял его за актера, а теперь вот называет воином. Мелькнула даже мысль, что тот издевается, но Антипову было не до этого. Предстояло выяснить самое главное.

– Но где я?! Что со мной?! Почему я в этом теле?!

– Я же сказал тебе, чтобы ты успокоился. Даже то, что ты умер, не должно мешать вести себя подобающим образом. Хороший воин и после смерти выполняет свой долг. Некоторые устилают своими телами дорогу врагам, мешая им наступать, а другие, разлагаясь, приносят во вражеский стан смертельные болезни. Видишь, тебе есть с кого брать пример.

– Я умер?! – вскричал Виктор, реагируя лишь на ключевую фразу.

– Умер, да. И зачем об этом кричать? Кричать вообще нужно лишь в бою, чтобы напугать противника, внести панику в его ряды. Разве ты видишь противника? Нет. Здесь только деревья, звери, я и ты. Вот так, мой друг.

Антипов на минуту умолк. Его радость сменилась растерянностью. Собеседник попался сложный.

'Что за фигня? – думал Виктор. – Может быть это все часть бреда? Неизвестно кто вещает неизвестно откуда неизвестно что. Я умер? И должен брать пример с тех, кто разлагается, устилая своими телами путь врагу? Может быть, если громко позвать врача, что-то изменится? Дежурного психиатра, например. Если подумать, то я могу быть с той же вероятностью в больнице, с какой нахожусь в лесу и выслушиваю речи какого-то сумасшедшего, принимающего себя за брата Аполлона'.

Однако Виктор решил дать собеседнику, ситуации, да и самому себе еще один шанс. Его разум утверждал, что происходит что-то непонятное, нелепое, чего не может быть, а вот чувства говорили о другом. Они настоятельно советовали поверить, именно поверить в случившееся. Зрение, слух и обоняние в унисон твердили, что все правда. Антипов на самом деле находится в лесу и говорит с невидимым обладателем весьма своеобразного чувства юмора. Слишком своеобразного. Нужно сделать еще одну попытку. Последнюю. Или нет. Предпоследнюю. Или что-то вроде того.

– Я спокоен и не кричу, – сказал Виктор. – И уже представился…. Негромкий смех был ему ответом.

– Это был намек, мой друг. Я понимаю. Может быть ты не столь безнадежен, как мне показалось сначала, когда я наблюдал твое блуждание по поляне.

Антипов не отвечал. Он ждал. Несколько лет, проведенных в университете, приучили его никуда не торопиться. Если преподаватель вызвал тебя, то нужно дать ему выговориться. Кто знает, насколько эта информация пригодится в ответе рационально мыслящему студенту. Виктору вот часто 'пригождалась'.

– Ну что же, печально конечно, что ты меня не узнал, но тут уже ничего не поделаешь. Если бы узнал, то я бы возможно остался в твоем мире. Реалистичность в оценке обстановки – вот отличительная черта любого воина, поэтому я не требую большего, чем судьба может дать. Меня зовут Арес, мой друг. Вот так.

Виктор нахмурился. Потом помедлил и нахмурился еще больше. Он знал, кто такой Арес. Но именно это знание не позволяло поверить в сказанное. Арес, бог войны, сын Зевсаи Геры, брат Аполлона и Геракла, жестокий и насмешливый, беспощадный и отважный, собиратель побед, покровитель героев и сеятель раздора. Он был странный, этот бог. Настолько странный, что казался изгоем на Олимпе. Отец, Зевс, давно бы уже сбросил его в Тартар, если бы не заступничество матери. Антипов читал множество историй о Древней Греции, в некоторых из них Арес представал с положительной стороны, в других – с отрицательной, но никогда даже в своих самых страшных снах Виктор не мог предположить, что кто-то, с кем он общается, назовется этим именем.

'Вот это я свихнулся так свихнулся, – подумал студент. – Ну ладно бы какой-нибудь другой бог, например, из этого мира. Кто-нибудь, чье имя мне даже незнакомо. Или тот же Зентел, которого почитал Ролт. Но Арес! Вот же невезуха. А ведь все так удачно складывалось. Я почти поверил в то, что оказался вдруг в чужом месте в чужом теле. Строил планы, изучал местность, даже с девушками общался! А оказывается что?'

Виктор хранил скорбное молчание. Последние несколько минут истощили его эмоционально. Быстрые переходы от одного чувства к другому не могут продолжаться вечно. Он ведь так надеялся, так переживал…. А сейчас чувствовал себя как ребенок, которому вручили давно обещанную и желанную игрушку, и сразу же забрали обратно. Ребенок бы рыдал, а Антипов мрачно размышлял о происходящем.

– Тебе не нужен врачеватель, мой друг. Твое тело в порядке, а дух не настолько плох, чтобы обращаться за помощью.

'Ну вот, начинается, – еще более мрачно подумал Виктор. – Голос читает мои мысли! Если слышишь голоса внутри своей собственной головы или кто-то знает, о чем ты думаешь, то это верный признак душевного расстройства. Интересно, как называется мое заболевание, господин Гиппократ?'

– Конечно, никто не может читать твоих мыслей, – продолжал собеседник. – Даже если бы мне удалось войти в твое тело, то и тогда бы вряд ли справился с этой задачей самостоятельно. Просто, понимаешь, я видел столько человеческих лиц за свою жизнь, что читать по ним не составляет никакого труда. Ты нахмурился, сосредоточился и ушел в себя – значит, думаешь о своем здоровье. Встревожился, с опаской смотришь по сторонам – значит, подозреваешь, что за тобой следят. За твоими мыслями, например.

'Какой сложный глюк, – восхитился про себя Виктор. – И словоохотливый. Только посмотрите, как разглагольствует! Я бы так не смог. Вот этот пассаж насчет лиц весьма удачен, господин Цицерон. Удивительно, что он еще скажет?'

– И в том, что я скажу, нет ничего удивительного. Никто не может читать мысли. Эх, сколько достойных людей на самом деле заболели из-за недостойных подозрений. Вы, люди, такие прямолинейные. Думаете, что весь мир вращается вокруг вас. Вот скажи, зачем кому-то следить за твоими мыслями? Ты – великий поэт, философ, музыкант? Не думаю.Мы уже даже выяснили, что ты и не актер вовсе. Что ценного в твоих мыслях? Что они могут дать миру, твоим или моим врагам? Хотя нет, моим врагам, если таковые тут есть, они как раз могут многое дать. Но даже я спокоен на этот счет.

Этого Антипов уже не мог вынести. Скорбь скорбью, но в мании величия его еще никто не упрекал. Да и не существовало ее, этой мании. Он никогда не был даже отличником, хотя точно знал, что стоит ему немного поднапрячься, и признание преподавателей посыпется на него как из рога изобилия. Но напрягаться не хотелось. Его грела, как и многих подобных ему, тайная мысль о своем огромном потенциале. Грела из года в год, и приятное тепло, излучаемое ею, сопровождало бы его не одно десятилетие, если бы недосадное происшествие на раскопках.

– Так что, это все на самом деле? – наконец решил поинтересоваться вслух Виктор. – Тебя зовут Арес? Тот самый Арес?

– Тот да не тот, мой друг. Тот, потому что у меня еще сохранились имя и воспоминания. А не тот, потому что от прежней силы остались лишь крохи. Жалкие крохи, которые заставляют меня так долго все объяснять никчемному актеришке, вместо того, чтобы сделать большой вклад в местную культуру и испепелить его на месте.

– Меня испепелить? – уточнил Антипов.

– Тебя, мой друг, тебя, – ласково продолжал голос. – Печально наблюдать, как несмотря на все сказанное, ты все еще стоишь в той же горестной позе и говоришь так, словно жуешь траву, давно уже разжеванную коровой и выплюнутую через день после проглатывания.

Виктор отошел от дерева. Он поймал себя на том, что все еще оглядывается по сторонам, пытаясь определить источник голоса. Абсолютно ничего не обнаруживалось.

– Но акцент я не могу убрать, – ответил студент. – Для этого нужно общаться долгое время с носителями языка. А они уже все умерли.

– Ты просто старайся, – посоветовал невидимый собеседник. – А за временем дело не станет. Мы с тобой еще много раз будем беседовать. Ты начнешь тренировать речь, а я – терпение. Видит Зевс, если бы мне удалось бросить копье, когда ты стоял у дерева в той позе, то я бы пришпилил тебя к нему. И тогда Фидий смог бы все-таки изваять статую под названием 'Он раздражал Ареса'.

Вот теперь и здравый смысл подсказал Антипову, что он вряд ли говорит с собственной галлюцинацией. Ему было очень сложно представить себе глюк, который угрожает проткнуть его холодным оружием.

– Почему это мы будем еще много беседовать? – осведомился Виктор, которому совершенно не понравилась перспектива остаться с собеседником до того момента, когда тот наконец сможет бросить копье. – Да и вообще, что происходит? Я ведь имею право знать, что происходит, не так ли?

– Имеешь, мой друг. Люди вообще имеют право на многое, но почему-то хотят лишь денег. Ты будешь сам спрашивать или тебе вкратце рассказать?

– Лучше рассказать, – Антипов не был уверен в своей способности задать правильные вопросы. Он просто не знал, с чего начинать, не представляя себе ситуацию даже в целом, поэтому приготовился внимательно слушать.

– Что ж, если вкратце, то наши дела с тобой плохи.

На опушке воцарилось молчание. Дятел, возобновивший свою работу, замолк сразу после начала разговора. Сейчас можно было, что называется, 'слушать тишину'. Даже листья деревьев не издавали ни единого шороха, а словно замерли на своих ветках. Мечта любого романтика. Создавалось впечатление, будто и лес и трава и небо лишь изображены на огромной и чрезвычайно удачной фотографии. Яркая зелень на светло-синем фоне. Казалось, что из-за неподвижного шершавого коричневого ствола сейчас выглянет хлопотливая белка с орешком в зубах, прилетит какая-нибудь неторопливая птица и чинно усядется на ветку, чтобы почистить перья, заяц выпрыгнет из-за небольших кустов, потому что пришло время его, заячьего, обеда. Но не было ни белок, ни птиц, ни зайцев. Не было даже ветра. Все замерло в молчании. Настоящий, истинный, неисправимый романтик затаил бы дыхание, продолжая любоваться прекрасным лесом и слушая тишину.

– А дальше? – спросил Виктор.

– Дальше? – тут же откликнулся голос. – Нет никакого дальше. То, что с нами произошло и происходит, отлично описывается фразой: 'наши дела с тобой плохи'. Вот так.

– Но нельзя ли уточнить, почему плохи и как они дошли до этого? – Антипов решил не сдаваться. У него мелькнула догадка, что каждое нужное ему слово придется в буквальном смысле вытягивать.