Чтение 11–й страницы книги ~Искра и ветер~

Митифа с боями рвалась на запад, к Брагун-Зану, за которым открывалась прямая дорога к Клыку Грома и торговым городам на границе с Морассией, откуда в страну поступала помощь. Чума вел самую крупную часть армии Проклятых на Корунн, а Аленари маршем продвигалась на северо-запад, чтобы обогнуть Великие озера, пройти мимо лесов и болот, ударить по столице с юга и вместе с Леем взять ее в кольцо.

Вести с юга были скудны. Лишь о том, что Гаш-шаку пал, а Альсгара все еще держится.

Солдаты уже знали о смерти Проказы и Чахотки. Но, на мое счастье, никто не догадывался, кто приложил руку к гибели последнего. Людям, разумеется, нужны свои герои, но моя кандидатура явно не подходит для такой роли. Однажды при Сандоне я уже совершил свой подвиг и спас ребят, но в итоге угодил за это на виселицу. Теперь лишнее внимание мне точно не нужно.

Ветеран, давший зарок больше никогда не воевать, решил еще раз послужить своей стране.

Жаль, что Шена не было рядом, когда я вербовался в регулярную армию. Целитель бы наверняка ухохотался, вспоминая все наши разговоры, посвященные долгу, верности и отечеству. Да я и сам, признаться, горько смеялся, после того как вступил в отряд. Тьма знает зачем. Наверное, сама Бездна меня толкнула.

Впрочем, я не жалел. В сражениях я мог вымещать свою ярость. К тому же терять мне теперь действительно было нечего. Кроме того, здесь я был гораздо ближе к Проклятым. Я все еще горел желанием увидеться с Митифой и Аленари и выплатить им долги.

Мы с милордом Рандо оказались в одном полку. Первое боевое крещение на новом месте службы получили под Ежгом, когда наш арьергард удерживал мосты через безымянную реку, пока основные силы отходили восточнее, к плоскогорью и дремучим лесам.

Драка вышла «веселой». Моя кровь кипела. Авангард сдисцев — легкие всадники вперемежку с мортами — устроил нам несколько жарких наров, пару из которых я думал, чтоу нас не выйдет отбиться. Но когда пришло время, нам все-таки удалось разрушить мосты и смыться, истратив весь запас стрел.

Моим напарником был Юми. Он все время держался рядом, визжал про «собаку» и лез под ноги противнику с таким видом, словно собирался его сожрать. Те, кто сражался рядом с нами, смотрели на странного зверька с недоумением, но, когда вейя уложил отравленной иглой некроманта, «белку» приняли в ряды воинов.

После боя, на первой же остановке, едва мы дали возможность лошадям перевести дух, ко мне подошел командир арьергарда и напрямик спросил:

— Где раньше воевал?

— Сандон. «Стрелки Майбурга».

Это всегда было хорошей рекомендацией среди военных людей. «Алые стрелы» давно стали эталоном имперских лучников. На следующий день я стал десятником, хотя и не просил о таком грузе на шею.

Каждый день нам приходилось отступать, затем укрепляться, влезать в очередную безнадежную битву, терять людей, вновь ползти на северо-запад, с каждым разом все дальше и дальше удаляясь от гор. Армия Митифы шла за нами по пятам. Брамм, Хлюпик, Аускард, Эйгторп, Пряные Холмы, Двулесье, Жонг и еще десяток городов и деревень, названия которых я даже не запомнил.

Мы проходили через них, мимо них и дрались за них. За каждую победу набаторцам приходилось платить многими жизнями, но южане не ослабляли натиск и в итоге раскололинаши силы под Жонгом на две части, вбив между нами клин тяжелой кавалерии и закрепив его с помощью Сжегших душу.

Наш полк оказался среди тех, кто отступил на юго-запад, к Оставленным болотам, возле которых проходила ближайшая дорога до Ргеша — самого крупного из городов, что оставались близко к предгорьям.

Война лишила нас встречи с отрядом Га-нора. Городок, где мы должны были встретиться, теперь находился на территории, занятой набаторцами. Я волновался, так как с товарищами была Тиф. Бездна знает, что могло прийти ей в голову. Она могла и убить, и предать их. Эти люди были ей ни к чему, а я не верил в доброе сердце Убийцы Сориты.

Я просыпался, ел, спал, командовал, сражался, отражал нападение, убивал, отступал, бежал, падал с ног, дремал в седле урывками, вновь просыпался и опять пытался выжить и убить. Дни слились в бесконечный марш, в поспешное бегство, перемежающееся чередой сражений и схваток. Мне сопутствовала удача, и я выходил из горнила войны целым и невредимым, словно меня кто-то берег. Даже под Пряными Холмами, где нас раздолбали некроманты и в живых остался лишь каждый десятый, я не получил ни царапины.

Спустя три недели после моего вступления в армию я стал сотником. В этом не было ничего удивительного, особенно с такими потерями командного состава. После каждой сцепки с врагом кто-то уже не вставал с земли. Продвижение по службе, когда ты то и дело рубишь и колешь, защищаясь то от кавалерии, то от панцирной пехоты, — дело обычное. Утром ты солдат, в полдень десятник, вечером сотник, а на следующий день уже кормишь червей, а твое место занимает кто-то другой.

Со мной произошло то же самое. Я все время был на острие атаки и делал то, что умел лучше всего, то, чему меня научили еще в Сандоне, — убивал.

В Двулесье мне дали пять десятков и отправили держать дорогу возле кладбища. В итоге я стал сотником арьергарда, получив под свое начало неполную сотню разношерстной публики, в разной степени способной управляться с луками.

После Пряных Холмов под моей командой осталось всего сорок стрелков, а от бывшей армии — не больше восьми сотен душ. Капля в море, особенно если тебе противостоят пятнадцать тысяч, пускай и разбитых на несколько отрядов.

Мы дрались и днем, и ночью. Эти бои отличались от тех, к которым я привык за годы войны с Высокородными. Никаких партизанских вылазок, никаких засад и нападений из-закустов. В общем масштабе здесь мало что решали стрелы, и все заканчивалось либо страшной рубкой стенка на стенку, либо схваткой носителей «искры». Это была новая, необычная война. Но крови в ней лилось гораздо больше, чем в лесах остроухих.

Капитан отряда, прозванный солдатами Старым Хорьком, собрал всех командиров в доме за колодцем. Я толкнул рассохшуюся дверь плечом, придержал ее и вошел внутрь.

Обсуждение грядущего сражения под Ргешем уже началось. Я кивнул Рандо, которого не видел последние четыре дня, пожал руки двум знакомым воинам, с которыми приходилось драться плечом к плечу, и занял свободное место на лавке. Юми устроился у меня в ногах. Капитан заметил мой приход и тут же повернулся в нашу сторону:

— Серый, для твоих ребят есть дело. Бери два десятка лучших стрелков и хороший запас стрел. За деревушкой, рядом с храмом Мелота, есть тропа. Я дам тебе провожатого из местных. Как оказалось, к Ргешу ведет еще одна, лесная дорога. В обход наших позиций. Вам придется присмотреть за ней до темноты. Потом уходите. К тому времени я ужевыставлю кордоны вдоль кромки леса. Поторопись. Оставшихся людей отдай Лентяю.

— Двадцати будет мало.

— Поэтому с вами отправятся еще три десятка Квелло.

Я довольно кивнул. Уже разговор. Мечники, если придется жарко, нам не помешают.

— Кто командир отряда?

— Ты. Слышал, Квелло?

— Да, милорд, — отозвался совсем еще молодой парень с сильно изуродованным лицом.

— Велик шанс, что враги не пойдут этим путем: он отнимет у них слишком много времени. Но я не хочу сюрпризов у себя на левом фланге во время движения. Так что срочно поднимайте людей и выходите.

— Вот так, собака? — спросил Юми, когда мы оказались на улице.

— Куда же я без тебя? — усмехнулся я.

Тропа, зажатая между двумя стенами могучих дубов, лежала передо мной как на ладони — участок ярдов в восемьдесят, появляющийся из рощи и исчезающий за ручьем, в густом кустарнике. Разведчики проверили ближайшую местность и сказали, что здесь давно никто не ходил. Они обнаружили лишь следы мелкого зверья.

Снег был старым, порядком подтаявшим, посеревшим и изъязвленным. Несколько дней назад ночью вновь похолодало, и он покрылся плотной коркой. Мы подбирались к месту засады напрямик, через лес, потратив на дорогу несколько наров. Лошадей пришлось оставить на небольшой прогалине, под присмотром двух деревенских мальчишек.

Троих лучников и четверых рубак я отправил вперед по тракту, приказав расположиться в пятидесяти ярдах от основного отряда. Если враг пробьется вперед, то будет кому его встретить. Еще тремя стрелками пришлось пожертвовать, чтобы перекрыть возможному противнику отступление. Или хотя бы задержать его до того, как подоспеет помощь.

Заканчивался первый месяц весны, почки еще не распустились — лес стоял совершенно голый. Спрятаться в нем было тяжеловато, и нам повезло, что здесь росли широченные дубы, а не какие-нибудь худосочные осины.

Мы торчали в засаде уже пятый нар, солнце медленно ползло по небосводу, пока не скрылось за корявыми толстыми ветвями. Тени тут же загустели, выползли на открытое пространство, стало сумрачно и еще более неуютно, чем прежде. Поднялся сильный ветер, и лес перестал быть безмолвным. Он шумел сердито и страшно, словно старик, которого побеспокоили забравшиеся в огород мальчишки.

— Кому нужна эта тропа? — спросил Трехглазый, крепко сбитый, уже начавший лысеть мужчина. — Армия здесь все равно не пройдет, а от мелкого отряда — толку чуть.

Я лишь пожал плечами. Старому Хорьку виднее. Его нюх не раз и не два помогал нам избежать серьезных неприятностей.

Ветер продолжал надсадно шуметь в кронах. Многие солдаты расслабились, отложили луки. Кто-то привалился к дереву, кто-то был занят негромкой беседой, один из мечников даже умудрился задремать. На ветку дерева, под которым я находился, сел рябинник, взъерошил пестрые перышки, посмотрел на меня черными бусинками глаз и, решив, чтоздесь слишком многолюдно, упорхнул.

— Командир, до темноты меньше нара. Не пора привести лошадей? — спросил у меня подбежавший солдат.

— Рано, — негромко ответил я ему, снимая с рук теплые перчатки. — Недолго осталось. Потерпите с ребятами.

Он кивнул и отошел на свое место. Прошло еще несколько минок. Вернулся Юми, следивший за дорогой.

— Вот так, собака!

— Кто-то идет?

Он дал понять, что именно об этом и говорит:

— Вот так, собака!

— Трехглазый. Скажи, чтобы все были готовы.

— Проклятье, — пробормотал тот, подхватывая лук, — все-таки полезли…

Я посмотрел на бледное небо. Еще десять-пятнадцать минок, и станет настолько темно, что эффективность стрельбы снизится вчетверо. Возможно, бить придется почти вслепую. Бездна знает, прорвется ли через облака луна.

Они показались, когда сумерки стали почти непроглядными, а наши нервы натянулись до предела. Всадников оказалось больше двух десятков. Трое из них носили белое, и, как только я это увидел, в животе у меня тут же заскреблась кошка. Некроманты могут причинить массу неприятностей, оказавшись в тылу нашей армии. А уж если мы сейчас допустим промашку — нас сровняют с землей вместе с этим лесом.

Белые ехали рядом, капюшоны скрывали их лица. В груди больно закололо, и я понял, что перестал дышать.

Спустя еще несколько ун я и мои лучники отпустили тетивы. Воздух пронзили четырнадцать стрел. Двое некромантов тут же превратились в подушечки для иголок, но третий успел выставить мерцающую ярко-голубым стену. Воцарился всеобщий хаос. Попавшие под обстрел люди орали, мы продолжали стрелять.

Некромант взмахнул рукой, что-то пролетело ярдах в пятнадцати от меня, разорвалось с сухим треском, раздались крики боли. Загудел ловчий рожок Квелло, и, прекратив опустошать колчаны, мы, сменив луки на клинки, бросились помогать мечникам. Сразу пятеро насели на некроманта и стянули его с седла, но прежде он успел убить троих.

На меня выскочил всадник с копьем, но ударить не успел. Кто-то ловкий, так и не расставшийся с луком, всадил набаторцу стрелу в горло. Я отпрыгнул в сторону, избежав лошадиных копыт, и поймал на клинок удар кавалерийского меча одного из спешившихся южан. Пырнул его в грудь кинжалом с левой руки, рубанул по лицу.

Рядом ребята Квелло рвали врагов, словно сторожевые псы лиса. Через несколько минок все было кончено. Уцелевших под стрелами добили мечами.

— Юми, — сказал я вейе, с ликованием прыгавшему по дороге.

— Вот так, собака! — кивнул он и умчался.

Я вытер рукавом вспотевший лоб, убрал клинок в ножны.

— Где Трехглазый?!

Он тут же откликнулся, выступив из мрака:

— Здесь, командир.

— Зажгите факелы!

Из леса вернулся запыхавшийся Квелло, преследовавший южанина, пытавшегося убежать.

— Не ушел, — улыбнулся воин.

Я кивнул.

Воины стали проверять мертвецов и добивать тех, кто еще дышал.

— Слишком просто, — пробормотал я, принимая из рук Трехглазого свой лук.

— Радоваться надо! — улыбнулся тот. — Белые твари могли бы даться нам не так просто!

— Эй! Сотник! — крикнули мне. — Этот еще жив!

По тону я понял, о каком «этом» идет речь. Солдаты молча столпились перед лежащим на боку сдисцем, но никто не подходил ближе, чем следует. Человек тихо стонал. Я обнажил нож.

— Поднесите факел ближе! Почему не добили? Совсем сдурели?!

Я склонился над Белым и с тоской выругался. Симпатичная девчонка. Совсем еще молоденькая.

— Ого! — свистнул один из мечников, подавшись вперед. — А я думал, что они все страшные, как Смерть.

— Перед тобой и есть смерть, — буркнул я.

Повисло недолгое молчание, затем какой-то тупица неуверенно спросил:

— А может, того?… Развлечемся с ней?

Война есть война. Здесь нет хороших и плохих. Кровь, грязь и то, о чем в мирной жизни мы стараемся не вспоминать. Оно приходит к нам только в кошмарах, когда кажется, что все уже навсегда осталось в прошлом. Я знаю, о чем говорю. Сандон до сих пор со мной.

Я не стал дожидаться, когда их ненависть преодолеет их страх и они распалятся настолько, что озвереют. Погрузив клинок ей в сердце, выдернул его, вытер нож о белую мантию и только после этого встал, пронзив взглядом мечника из отряда Квелло, предлагавшего маленькое развлечение:

— При виде смазливой девки лишился последних мозгов? Или забыл, кто перед тобой? Стоит ей только на мгновение очнуться, и от твоего стручка мокрого места не останется! Проверьте двух других. Если живы — не мне вам говорить, что следует сделать. Не касайтесь посохов — они опасны. Приводите лошадей. Пора уносить ноги.

Постоянные бои и марши изматывают. Усталость медленно копится — поначалу ты не замечаешь ее вовсе, но с каждой пройденной лигой, с каждой стрелой, выпущенной в набаторца, и каждым осознанием, что ты все еще жив вопреки всем правилам и вероятностям, она берет над тобой верх. И ты все чаще начинаешь совершать ошибки либо просто валишься с ног, уже не в силах держать оружие.

К Ргешу наши отряды подошли вымотанными до предела, и тех двух дней, что генералы Митифы медлили, нам не хватило, чтобы прийти в себя. Против наших восьми сотен, загнанных, мертвецки уставших, но все еще готовых огрызаться, и примкнувших к нам пяти сотен из городского ополчения противник выставил шесть отборных тысяч.

Мы вцепились в землю и держались, пока была жива Ходящая и трое Огоньков. Но когда они погибли, некромантов больше ничто не сдерживало. Нас разбили в пух и прах. Немногочисленные выжившие попали в окружение и с трудом отражали наскоки летучей кавалерии, пытавшейся отрезать нас от болот.

Уцелевшие в бойне сто тридцать шесть человек, окровавленных, но все еще живых, не желали сдаваться, но и подыхать никому из нас не хотелось.

Мы решили рискнуть и отступили в Оставленные болота, надеясь на чудо.

ГЛАВА 11

Изнутри купол маленького храма был расписан ликами святых и сюжетами из книги Созидания. Через морасские витражи — лиловые, фиолетовые и изумрудные, проникали лучи солнца, окрашивая все в таинственные, непривычные цвета. Окна были расположены под куполом так, чтобы столбы света, падавшие сверху, брали в кольцо небольшой алтарь с Дланью Мелота — чашей, в которой всегда было вдосталь родниковой воды.

На скамьях, старых, потемневших, истершихся, медленно оседали пылинки. В полутемных нишах вдоль обеих стен стояли гипсовые фигуры святых. Тень милостиво скрывала их поврежденные временем лица, отбитые пальцы и трещины, разбежавшиеся по свободным одеждам. Лампады не горели — была середина дня, обязательная служба начнется к вечеру, когда жрицы закончат с обычными ежедневными делами и покинут сад, мастерскую и библиотеку.

Поэтому Альгу никто не беспокоил. Она могла сколько угодно быть в храме, сидеть на скамьях, смотреть на образы, священные для каждого верующего, и думать о своем.

Очередная задачка. Очередная загадка. Очередной опостылевший сон.

Сколько их было с тех пор, как она покинула Радужную долину? Достаточно, чтобы сбиться со счета и понять — они не так уж плохи, пускай кошмары и остаются кошмарами. Ходящая осознавала: не будь у нее этих снов — и жизнь бы стала совсем другой. Вряд ли получилось бы ранить господина Дави в Клыке Грома и спасти Шилу, а уж о том, чтобы вырваться из плена, и речи бы не шло.

Девушка не знала, отчего так получается. Словно само Провидение подкидывало ей уроки, заставляло думать и находить ответы. С каждым сном Альга набиралась опыта, училась, все дальше и дальше погружалась в тайны плетений и «искры». Пугало ли ее это? Не слишком. В какой-то момент Ходящая научилась с благодарностью принимать случившееся с ней и перестала просить Мелота избавить от бесконечного кошмара.

Пытливый ум выпускницы Долины был захвачен загадками сдисской колдуньи, начинал искать ответы на них и не успокаивался до тех пор, пока плетение не выходило таким,как нужно. Очень часто девушка застревала, подолгу топталась на месте, ища ключ к головоломке, составляла в уме множество схем, вспоминая занятия и правила, которыеей внушали в Радужной долине, и очень жалела, что недоступна школьная библиотека.

Рано или поздно Альге удавалось перешагнуть очередную ступень, придумать подходящее плетение, обмануть колдунью, убить ее… И на следующую ночь столкнуться с ней в очередной схватке.

Одинокий удар колокола прозвучал приглушенно. Альга отвлеклась от мыслей, подняла взгляд к куполу. Теперь солнечные лучи падали под углом, прямо на Длань, то и делоисчезая, когда на солнце наползали облака, и из-за этого казалось, что витражи подмигивают ей.

Девушке нравилось это место. Оно было столь умиротворенным, что на какое-то время она могла забыть обо всех приключившихся бедах. А их на нее свалилось немало.

Ходящая с неохотой встала со скамьи, подошла к Длани, окунула руки в чашу с водой, и по стенам старого храма запрыгали разноцветные солнечные зайчики. Она прошептала положенные слова, посмотрев на знак Мелота, затем развернулась и пошла к распахнутым дверям. Альге следовало собрать скудные вещи и попрощаться, прежде чем покинуть это место.

На улице было тепло. Снег давно растаял, на вербах набухли серебристые почки, а на подсохшей земле стали появляться первые желтые венчики мать-и-мачехи. За стеной, там, где располагались огороды, кричали неугомонные грачи. Пахло скорым теплом, свежей зеленью, будущими цветами, южным ветром, который вот-вот должен был прийти из-за Катугских гор и устремиться далеко на север, к землям варваров.

Дорожка, сложенная из мелких камешков с любовью и неспешностью, присущей этому месту, разделялась у двух старых ив, растущих возле небольшого пруда. Одна каменная тропинка вела отсюда прямиком к воротам, открывающимся в город, другая — к жилым зданиям, а третья — к подсобным помещениям и невысокой стене, окружающей храм. За ней находился Мотаг — город, через который проходил тракт, ведущий от Клыка Грома к Айрнкрогу — крупному торговому поселению, минуя которое купеческие обозы шли из Морассии в Корунн.

По пути к жилым помещениям девушка встретила двух жриц, и те приветливо поздоровались с ней. Добравшись до зданий, она поднялась на третий этаж, постучалась в единственную дверь.

— Входи, — раздался женский голос.

В комнате, кроме рабочего стола, полок для книг и невысокой узкой кровати, не было мебели, на голых стенах висел лишь скромный, выточенный из дерева знак Мелота. Подоконник украшало несколько горшков с фиалками.

На кровати, спустив ноги на пол и держа на коленях книгу Созидания, сидела полная пожилая женщина. У нее было круглое, на щеках изъеденное мелкими оспинами, румяное лицо с крупным мясистым носом и тонкими, совсем не подходящими к нему губами. Живые и цепкие ореховые глаза скользнули по гостье:

— Собираешься уходить.

— Да, мать-настоятельница.

— Сегодня? — Женщина указала Ходящей на единственный стул.

— Да.

— Неразумное решение, дочь. Скоро стемнеет. В дорогу надо направляться поутру, когда длань Мелота простирается над миром и дарит нам свет. Ты знаешь, какой сегодня день?

— Да, мать-настоятельница. Праздник Обретения.

— Верно. Именно в этот день, много тысячелетий назад, Мелот подарил первым из нас книгу Созидания.

Она с любовью провела пухлыми короткими пальцами по темному корешку.

— Я хочу, чтобы на праздник ты осталась с нами. Выполнишь мою просьбу?

— Да, мать-настоятельница.

Альга не хотела оскорблять ту, что спасла ее, и не видела большого вреда, если задержится еще немного.

— Вот и чудесно. Вечером будет служба. Тебе должно понравиться. А я пошлю кого-нибудь из слуг в город, чтобы они договорились с торговцами.

— Зачем?

— Не будь наивной, дочь. В одиночку твое путешествие в Корунн продлится вечность. Особенно когда война совсем близко. Я не одобряю того, что ты направляешься в столицу. Это неумно. Восток горит огнем, если так продолжится и дальше — город окажется в серьезной осаде, и лишь Мелот знает, чем это завершится.

— Мне придется туда поехать.

— Хватает одного лишь взгляда на тебя, чтобы понять, как ты упряма, — вздохнула жрица.

— Многие так говорят.

— И они правы. Ты вновь можешь попасть в неприятности. — Она помолчала и еще раз вздохнула: — Как твое здоровье?

— Хорошо, — солгала девушка. — Увидимся вечером, мать-настоятельница.

— Доброго дня, дочь.

Гостевая комнатка, где поселили Альгу, была маленькой, с небольшим окном, выходящим на колокольню, и гораздо более уютной, чем те, в которых обычно жили жрицы. Шторы теплых цветов, кружевные занавески, кровать с мягкой подушкой, новая мебель — все это нравилось ученице Галир, и она, как обычно с ней бывало, когда приходилось по сердцу место, не горела большим желанием его покидать.

Девушка распахнула форточку и, слушая, как на улице кричат грачи, не спеша собирала вещи в котомку. Их было немного — лишь то, чем поделились с ней жрицы.

Ходящая не помнила, как оказалась здесь. После того как она убила господина Дави, все было словно в горячечном бреду. Альга вышла на дорогу, но затем вернулась назад, к лошадям. В голове звучали слова колдуна о его брате, который вот-вот должен приехать. Ее обязательно догонят, если идти пешком, — это она понимала, даже когда сознание на несколько мгновений гасло от боли.

Ночь, снежная круговерть, мороз, пробирающийся под одежду, пустая дорога, тусклые огни в окнах. Альга боялась сворачивать к ним, не зная, чего ждать. Страх заставлял ее быть осторожной и никому не доверять после случившегося. Она не знала, куда скачет, для чего и что будет делать дальше. Ходящая тонула в боли, теряла сознание, приходила в себя в седле, ехала по бездорожью, мимо серебристых ив у реки, туда, где ее никто и никогда не найдет.

— Нельзя сдаваться. Я буду сильной, — шептала она разбитыми губами, и снежинки, словно белые призраки, танцевали вокруг нее, обещая показать дорогу в Бездну. В какой-то момент Альга перестала чувствовать свои ноги и увидела себя со стороны, как будто она парит над землей.

Уже за полночь девушка выехала на какой-то широкий тракт, такой же пустой, как весь мир, и в этот раз потеряла сознание уже надолго.

Ее нашли лежащей на обочине дороги и привезли сюда. Жрицы приняли незнакомку, предоставили крышу над головой и выходили. Ходящая провалялась в горячке до самого начала весны. А затем, когда пришла в себя, была настолько слаба, что ей потребовалось много времени, чтобы твердо встать на ноги и решиться на дальнейший путь.

Беседа с господином Дави не прошла даром. Пытка, которую она пережила, до сих пор давала о себе знать. Альга внезапно чувствовала слабость, головокружение, резкие уколы в груди, и из носа начинала хлестать кровь. В первые дни это случалось часто, иногда по три-четыре раза, затем, по мере выздоровления, — все реже и реже. Мучивший ее кашель прошел, и девушка, поняв, что не падает через нар после того, как встала с кровати, решила — пора собираться в дорогу…

Утром, едва пропели третью молитву и затих колокол, Альга вышла на улицу, закинула котомку на плечо и направилась к воротам. На ней было подаренное жрицами простое темное шерстяное платье с белым воротничком и куртка, как раз такая, чтобы не мерзнуть в это время года.

Ее никто не провожал, все слова мать-настоятельница сказала еще вчера, когда закончилась служба. Никто здесь так и не узнал, что за больная жила у них все это время. Жрицы Мелота не задавали вопросов, а Ходящая не спешила рассказывать о себе.

Перед воротами девушка остановилась, помедлила, обернулась. Долгим взглядом посмотрела на храм, о котором у нее остались теплые воспоминания, и, подгоняемая колокольным звоном, поспешила к рынку.

Обоз — три груженных товаром телеги, которые сопровождали одиннадцать человек, — двигался быстро. Альга сидела на самой последней повозке, между женщиной, везущей на продажу войлок, и правящим лошадьми стариком, сквернословящим по поводу и без повода. Трое стражников, нанятых в городе, ехали впереди.

Торговка войлоком вначале говорила с девушкой, пыталась рассказывать о своем хозяйстве, ценах, поднявшихся после начала войны, и сволоче-зяте, пропившем последниесолы, спрятанные ею на праздник Имени, но, заметив, что ее не слушают, обиделась и больше не общалась.

На ночь обоз остановился в одной из множества деревень, расположенных вдоль тракта. Альга заплатила за ночлег и еду из тех небольших денег, что дала ей мать-настоятельница.

На постоялом дворе с земляным полом и низким потолком водилось множество блох, и Ходящей пришлось защищать себя подходящим плетением, а утром, спозаранку, они вновь отправились в путь.

Дорога шла через многочисленные рощи, перемежающиеся невозделанными полями. Колеса телеги тихо поскрипывали, лошади шумно вздыхали, старик продолжал ругаться. Альга, толком не выспавшись, клевала носом.

Последние три дня колдунья побеждала, так как девушке никак не удавалось пробить ее щит. Все плетения отскакивали от него, словно горох от стенки. И каждый раз сдиска смеялась:

— Только тьмой, милая. Только тьмой.

Она принуждала Альгу коснуться темной «искры». Но выпускница Долины не знала, как это сделать, да и не хотела так поступать. Сама мысль воспользоваться чуждым Даром вызывала у нее отвращение и тошноту. Она никогда бы не нарушила закон, принятый ею за единственно истинный еще на первой ступени. Поступить столь кощунственно девушка не могла. Это словно поднять руку на Галир.

И неважно, что речь идет о сне.